Мориц Оранский

Мориц Оранский Maurits van Oranje<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Морис Оранский. Работа Михиль ван Миревельта (около 1613-1620).</td></tr>
Штатгальтер Голландии и Зеландии
1585 — 1625
Предшественник:	Вильгельм I Оранский
Преемник:	Фредерик-Генрих Оранский
Штатгальтер Утрехта, Гелре и Оверэйссела
1590 — 1625
Предшественник:	Адолф ван Ньювенаар
Преемник:	Фредерик-Генрих Оранский
Штатгальтер Гронигена и Дренте
1620 — 1625
Предшественник:	Вильгельм Людвиг Нассау-Дилленбургский
Преемник:	Эрнст Казимир (граф Нассау-Диц)
Вероисповедание:	Протестанство
Рождение:	14 ноября 1567(1567-11-14) Дилленбург, Нидерланды
Смерть:	23 апреля 1625(1625-04-23) (57 лет) Гаага, Нидерланды
Место погребения:	Делфт
Род:	Нассау-Оранская династия
Отец:	Вильгельм I Оранский
Мать:	Анна Саксонская
Дети:	официальных - нет

Мо́риц Ора́нский, также Мориц Нассауский (нидерл. Maurits van Oranje, нем. Moritz von Oranien; 13 или 14 ноября 1567, Дилленбург — 23 апреля 1625, Гаага) — принц Оранский, граф Нассауский, сын Вильгельма I, положившего начало независимости Нидерландов. Штатгальтер Голландии, Зеландии, Гелдерланда, Гронингена и Оверэйсела. Мать — Анна Саксонская, дочь саксонского курфюрста Морица. Организатор новой тактической школы в начале XVII века, предшественник Густава-Адольфа в развитии полевого военного искусства и Вобана — в развитии военно-инженерного искусства. Практически все современные границы Нидерландов были добыты именно благодаря военным походам Морица Оранского.

Ранние годы

В семье Вильгельма I Оранского и Анны Саксонской было четверо детей. Вторым ребёнком, после Анны, родился Мориц, который при рождении получил фамилию и титул отца и именовался — Мориц принц Оранский, граф Нассау. Также за младенцем были закреплены земли в княжестве Оранж. Он появился на свет в семейном имении в городе Дилленберге в 1567 году.Поскольку Анна Саксонская была обвинена в романе с адвокатом Яном Рубенсом (отцом художника Питера Пауля Рубенса), Мориц, а также и его сестры были отобраны у матери и стали воспитываться при дворе своего дяди — Иоанна VI, графа Нассау-Дилленбург в Дилленбурге.Вместе со своим двоюродным братом Вильгельмом Людовиком учился в школе немецкого города Гейдельберге, а после изучал математику и классические языки в университете города Лейден (к слову, основанным его отцом — Вильгельмом I Оранским). В университете особое внимание было обращено на математику и историю эллинистического периода. Мориц Оранский изучал и систематизировал историю Римской Империи и опыт обучения искусству войны из трудов Вегеция и Элиана. Принц Оранский относился к числу наиболее образованнейших аристократов Нидерландов своего времени.

Административная карьера

После смерти отца, в 1584 году, 17-летний Морис по решению Генеральных Штатов — получает титулы отца, но не вступает в них, поскольку является несовершеннолетним. Через год, по достижению 18-и лет, он становится штатгальтером (правителем) графства Голландия, графства Зеландия, Западной Фрисландии (Гелдерланда, Оверэйсела, Утрехта в 1590 году), Гронингена и Дренте. После смерти своего двоюродного брата Вильгельма Людовика, в 1620 году, Мориц получает контроль над Фрисландией.Поскольку после смерти Вильгельма I Оранского должность штатгальтера стала вакантной, а монархи Франции и Англии отказались выступить гарантами протектората, Мориц Оранский занял это место. Инициаторами этого выступили Генеральные Штаты. Помня эти события, он понимал, что на внешнюю поддержку рассчитывать не придется и нужно проводить реформы внутри вновь образованной государственности. Большая часть преобразований припадет на долю военного ремесла и международных связей. Будучи протестантом, он продолжит линию политики религиозной веротерпимости (за исключением католицизма). Для всех этих начинаний ему нужна была прочная финансовая база, которая была гарантирована торговцами, промышленниками, банкирами.

Военная карьера

После получения должности штатгальтера Республики Соединенных провинций, Генеральные штаты присвоили Морису Оранскому звания генерал-капитана и генерал-адмирала. В 1590 году он становится единоличным главнокомандующим вооруженными силами республики. Благодаря стабильной финансовой базе, Мориц Оранский начал проводить ряд военных реформ, которые основательно преобразили как голландскую армию, так и страну в целом. Самым первым шагом стал отход от традиции содержать иностранных наёмников (используемый ещё его отцом Вильгельмом I Оранским) и переход к рекрутской повинности внутри страны. Для призванных на службу солдат вводится интенсивная подготовка, разграничение по родом войск, деление на звания и должности. Офицерский состав отправляется для обучения в университеты. Для этой цели Морис Оранский открывает первую в мире военную академию в 1590 году.

Реформа боевого порядка и деление армии была проведена следующим образом. Мориц Оранский велел размещать копьеносцев в центре боевого построения подразделений, а мушкетёров — по их флангам. Армии всех европейских государств использовали боевой строй в несколько линии, но не менее двух. Благодаря реформе, голландская армия развернула одношеренговый строй, где каждый солдат в начале боя принимал активное участие, не занимая выжидательную позицию. Главной единицей становился полк, численностью 800—1000 человек, который в свою очередь состоял из 10-16 рот по 70- 100 человек в каждой. Эти формирования включали в себя ровное количество пикинеров и мушкетёров. Непосредственно в бою тактической единицей являлся так называемый — полуполк, состоящий из 250 пикинеров и 250 мушкетёров. Не обошла стороной и модернизация вооружения. Солдаты получили легкие мушкеты, которые оказались на порядок выше стрелкового оружия испанских войск. Голландская артиллерия получила новые орудия, которые были подведены под стандарт калибров — 48, 24, 13 и 6 фунтов. Для штурма крепости использовали мортиры и гаубицы. Армейские подразделения снабжались новым типом артиллерийской батареи, что были более легкими и отличавшиеся повышенной маневренности, а также военных инженеров (саперов). Последних, впоследствии, испанцы пренебрежительно называли «мужиками и землекопами». Мориц Оранский радикально подошел к реформированию кавалерии, что привело к созданию нового типа — рейтары (более известных, как кирасиры). Экипировка состояла из меча, пистолета, а также брони в виде стального шлема и нагрудника. Для кодификации и закрепления всех воинских обязанностей и требований создается «Свод правил для пехотинцев». В нём содержалась информация с иллюстрациями о 43 командах для пехотинцев с мушкетами. На голландском языке эта книга вышла в 1607 году. К слову, в Русском царстве это переложение было издано в 1647 году.

Все эти реформы привели к тому, что к 1590-у году, Мориц Оранский создал и усовершенствовал регулярную голландскую армию, что позволило начать военную кампанию по достижению независимости страны.

Список сражений под командованием Морица Оранского

Название сражения	Дата	Описание	Изображение
Битва при г. Акселе (Capture of Axel)	17 июля 1586 г.	17 июля 1586 г. Мориц Оранский ведет небольшой отряд на штурм и отбивает у испанцев город Аксель.
Осада Берген-оп-Зома	13 ноября 1588 г.	С 23 сентября по 13 ноября 1588 года испанские войска под командованием Алессандро Фарнезе осадили и трижды штурмовали Берген-оп-Зом. Лишь 13 ноября голландские войска под командованием Морица Оранского прибыли с подкреплением и нанесли поражение испанским войскам.
Осада Бреды	4 марта 1590 г.	В 1590 году армия под командованием Морица Оранского выдвинулась под стены города Бреда. Поскольку, испанский гарнизон был хорошо подготовлен к штурму было принято решение о подготовке диверсионной группы. После этого, 68 голландских солдат, под покровом ночи, подплыли на торфяном плоту к стенам города, обезоружили дозорных, а после впустили основные силы внутрь крепости.
Битва у Ньивпорта	2 июля 1600 г.	Благодаря тактическим маневрам, Мориц Оранский разбил испанское войско. Введение резерва способствовало превращению отступления врага — в бегство.

Проведенные реформы

Поскольку Мориц Оранский с детства избрал ремесло солдата, а экономическое или дипломатическое поприща были ему чужды, основные его реформы носили военный характер. К слову, лучшее военное образование того времени, которое он получил, помогло успешно воплощать новаторские идеи. К ним можно отнести:

• Создание первой на европейском континенте общедоступной военной академии в 1590 году. (В это учебное заведение Мориц Оранский отправлял военных для получения образования, которое было доступным как на основании государственного заказа, так и за счет частной оплаты. Обязательными предметами для обучения офицерского состава были: военное искусство, латынь, фортификация, математика).
• Создание первой голландской регулярной армии, состоящей из внутренних рекрутов. (Вильгельм I Оранский для борьбы против испанских захватчиков прибегал к наёмным войскам французских или немецких княжеств. Мориц Оранский пошел по пути целенаправленной государственной политики в области рекрутской повинности, в которой особенное место уделялось систематической выплате за службу. В итоге, Голландская республика считалась своего рода единственной страной Европы, в которой военное жалование выплачивалось регулярно).
• Введение обязательного элемента экипировки солдата — лопаты. (Поскольку во многих странах Европы окапывание на поле боя считалось признаком трусости — лопата на вооружении солдат не числилась. Для выполнения инженерных работ привлекались жители близлежащих поселений. Мориц Оранский радикальным образом выступил за взятие этого инструмента на вооружение и выполнение земельных работ самими солдатами. Дополнительно подразумевалось, что такого рода мероприятия будут служить своего рода укреплением боевого духа армии путем искоренения безделья и деморализации).
• Создание профессиональной армии. (В отличие от ополченцев, наемников или регулярных армий других европейских стран профессиональная армия Мориса Оранского представляла собой вооруженные силы на постоянной основе. Когда в других странах войска по завершению похода или временного прекращения ведения боевых действий отправлялись домой или распускались — голландская армия была лишена такой возможности. В это время проводилась муштра, тактические учения с маневрированием и отработкой ведения боя, изучение устава и военного ремесла, отправка сержантского и старшего командного состава на повышение квалификации либо же обучение. Вдобавок ко всему, Морис Оранский ввел обязательным в своем войске хождение в ногу — строевой шаг, команду «смирно» и около 50-и других).
• Экономическая поддержка армии государством. (Вильгельм I Оранский содержал армию наёмников за свои личные средства, пожертвования частных лиц, иностранной помощи. Помня об этом, Мориц Оранский выступил перед Генеральными Штатами с требованием о всецело систематической экономической поддержки армии, чем и решил проблему мятежей и дезертирства раз и навсегда. Государство гарантировало беспрерывное жалование для каждого солдата принятого на службу, которое выплачивалось каждые 10 дней. Это же касалось и материального обеспечения (провизия, обмундирование, амуниция). Этот опыт был единственный и уникальный в Европе того времени).
• Религиозная реформа. (Мориц Оранский был одним из инициаторов и активных участников Дортрехтского синода с 13 ноября 1618 по 9 мая 1619 года. По его личному указанию были арестованы, а также казнены зачинщики восстания против Генеральных Штатов, централизации власти и конкретно противников династии Оранских. Лидерами мятежников были Йохан Олденбарневелт, Гуго Гроций и мн. др. Мориц Оранский пошел на эти рискованные, но вынужденные меры для сохранения Республики, поскольку религиозная веротерпимость являлась одним из столпов голландского государства).

Смерть

Продолжая линию по уничтожению представителей ветки Оранских-Нассау, Орден иезуитов приговорил к смерти и Морица Оранского. В 1595 году фанатик Питер Панне собирался его убить, но был схвачен охраной ещё до того, как приступил к выполнению своего замысла.Для осуществления этой цели он прибыл в Лейден, где в то время находился штатгальтер. Там же, фанатик был встречен двумя иезуитами, которые руководили его действиями, а также вручили освященный ритуалом кинжал.

Мориц Оранский умер в Гааге 23 апреля 1625 года от болезни печени. По смерти, прямых наследников с его стороны не было и потому должность штатгальтера была передана его младшему брату — Фредерику-Генриху Оранскому.

Интересные факты

Шарль-Жозеф де Линь — австрийский фельдмаршал и дипломат, военный публицист и мемуарист, долгое время состоявший на службе у князя Потёмкина, ввёл в употребление фразу «наука Морица». Это выражение применялось к военной науке и означало стремительное развитие, преобразование и модернизацию ведения боя и обучения солдат.

На пути в Восточную Индию, в 1958 году, голландская экспедиция высадилась на небольшой остров и назвала его в честь своего штатгальтера — Морица Оранского. В наши дни этот остров известен как — Маврикий.

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Groen v. Prinsterer, «Maurice et Barnevelt» (Утрехт, 1875).

Отрывок, характеризующий Мориц Оранский

– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.