Мори Мотонари

Мори Мотонари
毛利 元就
Годы жизни
Период	Сэнгоку Дзидай
Дата рождения	16 апреля 1497(1497-04-16)
Дата смерти	6 июля 1571(1571-07-06) (74 года)
Имена
Детское имя	Сёдзумару
Взрослое имя	Сёнодзиро
Посмертный титул	洞春寺殿日頼洞春大居士 (Досюндзи тоно-би Раи тосюн кодзи)
Должности
Сёгунат	сёгунат Муромати
Ранги	четвертый придворный ранг
Титулы	миги мэдзу, дзибэ сёфу, Муцу-но ками, Оку сёити
Сюзерен	Амаго Цунэхиса, Оути Ёситака
Род и родственники
Род	Мори
Отец	Мори Хиромото
Мать	Фукубарахироси-онна
Братья	Мори Окимото Кита Нарикацу Аио Мотоцуна
Преемник	Мори Такамото, Мори Тэрумото
Жёны
Законная жена	Мёкую (дочь Киккавы Куницуны)
Наложницы	Номи-о-ката, Миёси-си (дочь Миёси Хиротаки), Тю-но-мару
Дети
Сыновья	Такамото, Киккава Мотохару, Кобаякава Такакагэ, Хоидамотокиё, Мотоаки, Идзухамототомо, Амано Мотомаса, Суэцугу Мотоясу, Хидэканэ, Ни-но-мия Наритоки
Дочери	Ёсэцу, Горю-цубонэ

Мори Мотонари (яп. 毛利 元就 Мо:ри Мотонари, 16 апреля 1497 — 6 июля 1571) — известный даймё в регионе Тюгоку в эпоху Сэнгоку. Правитель провинции Аки (современная префектура Хиросима).

Стал прототипом для фильма Акиры Куросавы «Ран».

Хозяин замка Корияма

Мотонари унаследовал клан, происходивший непосредственно от Оэ-но Хиромото (大江広元, 1148—1225), военного стратега и политического советника Минамото Ёритомо, также служившего роду Ходзё после смерти Ёритомо. Сын Хиромото принял имя Мори, а в 1336 г. род Мори стал хозяином незначительных владений в провинции Аки, когда Мори Токитика был назначен здесь Дзито (Jito). В 1470-е гг. клан пережил борьбу за власть, результатом которой стало поглощение главной линией Мори обеих боковых ветвей рода.

Мори Мотонари родился 16 апреля 1497 года в замке Корияма (郡山城) в городе Ёсида провинции Аки, получив при рождении имя Сёдзумару. Мотонари был вторым сыном в семье 14-го главы рода Мори – Мори Хиромото (毛利 弘元), даймё в провинции Аки, который боролся против местного клана Такэда и клана Оути из соседней провинции Суо. В 1499 г. владения Хиромото находились на пути назревающего вторжения клана Амако из провинции Идзумо, и тогда Мори заключили союз с Оути. В то время Оути Ёсиоки (大内義興) был вовлечён в политическую жизнь Киото, и, пока он был далеко от родных провинций, Амако становились сильнее. В 1506 г. умер Хиромото, ему наследовал его старший сын Окимото, который помогал Ёсиоки в Киото в течение 4-х лет. Сёдзюмару тем временем прошёл церемонию совершеннолетия в 1511 г., получив имя Мори Мотонари. Внезапная смерть настигла Окимото в 1516 г., и Мотонари становится опекуном Комацумару (幸松丸), малолетнего сына умершего главы клана. Комацумару, в свою очередь, умер в 1523 г., после чего Мотонари стал официальным главой клана. Очевидно, предшественники Мори погибли при невыясненных обстоятельствах, ибо существует версия, что это был сам Мотонари, кто отправил их на тот свет. В любом случае, Мотонари не наследовал особо завидное положение.

Наиболее влиятельный даймё в провинции Аки, Такэда Мотосигэ (武田 元繁), воспользовался смертью Окимото, чтобы начать вторжение во владения родов Мори и Киккава, собрав около 5000 воинов и осадив замок Арита (有田城). К счастью для Мори, их молодой лорд быстро доказал, что является человеком действия. Мотонари, возглавив союзную армию численностью около 1000 воинов, выступил против Такэда. Командующий авангардом армии Такэда, Кумагаи Мотонао (熊谷元直), был убит в первом столкновении, и в ответ Мотосигэ лично возглавил войско против Мотонари, но сам был убит стрелой, пересекая реку Матаоутигава (又打川). Битва при Арита-Накайдэ (有田中井手の戦い), состоявшаяся 22 октября 1517 г., возможно первая битва Мотонари, была решающим моментом для Мори и значительно увеличила их влияние в провинции Аки.

В 1518 Амако Цунэхиса (尼子経久) совершил серию рейдов в земли Оути, отступив по возвращении Ёсиоки из Киото. В 1521 г. был подписан официальный мирный договор между двумя кланами, но длился он всего год. В 1522 г. Цунэхиса провел атаку на владения Оути в провинции Аки, принуждая Мотонари, чьи земли лежали прямо на пути Амако, подчиниться. Мотонари был немедленно отправлен к замку Кагамияма (鏡山城), пока сам Цунэхиса атаковал замок Канаяма (銀山城). Первоначально силы Амако были отражены при попытке захватить замок Кагамияма, удерживаемый Курата Фусанобу (蔵田房信). Мотонари предложил уловку, которая закончилось убийством Фусанобу. Мотонари преуспел в своем начинании – замок пал, однако Цунэхиса не продвинулся дальше в захвате замка Канаяма и отступил. Мотонари после этих событий приобрёл больше авторитета.

Также, в 1522 г. Мотонари женился на дочери Киккава Куницунэ, Мёкую (Myôkyû, 妙玖). Этот брак обеспечил дружбу с родом Киккава, и со временем произведёт троих прекрасных сыновей. В 1523 г. умирает Комацумару. Мотонари был выдвинут вассалами семьи на пост официального главы клана. Его младший брат, Сого Мотоцуна (相合元綱, умер в 1524 г.), был возмущён решением и составил заговор против Мотонари. Однако заговор был раскрыт, и в итоге Мотоцуна вынужден был совершить самоубийство. Его сторонник Кацура Хиродзуми и другие вассалы были также убиты или покончили жизнь самоубийством. Отношения между Мори и Амако ухудшались в течение следующих нескольких лет, и Мотонари решил разорвать свои связи с Амако и заключить союз с Оути.

В 1528 г. скончался Оути Ёсиоки, и ему наследовал его сын Ёситака. Амако приложили усилия, чтобы извлечь выгоду из такого поворота событий, но с минимальным успехом. Ёситака доказал, по крайней мере изначально, что является достаточно грамотным лидером, держа амбиции Амако под контролем, пока распространяется власть Оути в провинции Будзэн. Тем временем Мотонари укреплял владения Мори в провинции Аки и собирал местных союзников, главные среди которых были Сисидо, Кумагаи и Амано. Усилия Амако вернуть обратно под своё влияние Мори провалились, и в 1540 г. Амако Акихиса (Харухиса) отправил значительную армию, оттянутую со всех его владений, в Аки с намерением захватить замок Корияма (главное укрепление Мори с начала 14 века). У Амако было подавляющее численное превосходство, и Мотонари заперся в Корияма, совершая набеги на войска Амако под покровом темноты и тумана, и призывая на помощь Оути. Амако разрушили ряд удалённых фортов и сожгли до основания призамковый город Ёсида. Не в состоянии убедить Мотонари подчиниться Амако попытались осадить Корияму. Оути Ёситака (大内義隆) послал своего генерала Суэ Такафуса (Харуката) снять осаду с замка Корияма, и в начале октября Суэ прибыл и объединился с войсками Мотонари; последовало ряд ожесточённых сражений. Битва при замке Ёсида-Корияма (吉田郡山城の戦い), период, обычно применяемый к общей кампании, но состоящий из нескольких этапов и боёв, длившихся в остальное время года, закончилась поражением Амако и уводом их разбитой армии из Аки в начале 1541 г. Поражение Амако помогло изолировать врагов Мори, например Такэда, которые рассчитывали на помощь Амако. Мотонари представлял угрозу для замка Канаяма (銀山城) - Такэда Нобузанэ (武田信実) бежал в провинцию Идзумо, замок впоследствии был сдан. Это ознаменовало конец власти рода Аки Такэда.

Амако Цунэхиса умер в ноябре 1541 г. Предчувствуя большие возможности, учитывая смерть старого даймё и недавнее поражение Харухиса под Корияма, Оути Ёситака и Мори запланировали кампанию по захвату замка Гассан-Тода (月山富田城). Объединённые силы мобилизовались в январе 1542 г. Оути захватили замок Акана (赤穴城) на границе провинций Ивами-Идзумо после трёх месяцев осады, и, в конце концов, союзники приблизились к Гассан-Тода. К этому времени их войска были изнурены, а пределы их линий снабжения и численность не были достаточно мощными для штурма замка. После нескольких стычек после нового года, союзники признали поражение и отступили. 1-я битва при Гассан-Тода (月山富田城の戦い) стала переломным моментом в судьбе западных провинций. Мотонари вернулся в Корияму «зализать свои раны», в то время как Ёситака, чья уверенность навсегда была подорвана поражением, удалился в Ямагути и всё больше полагался на своих старших вассалов в управлении владениями Оути. В действительности, неудачная экспедиция может рассматриваться как успех Мори в долгосрочной перспективе. С погружением Ёситака в бездействие, у Мотонари было больше возможностей расширить и укрепить свою власть по всей провинции Аки. Тем временем Амако воспользовались их недавней победой, чтобы продвинуть своё влияние на земли к востоку от них, в провинциях Хоки, Мимасака и Биттю.

В течение следующих нескольких лет Мотонари заключил союзы с такими силами, как Кумагаи и кланом Мураками (Западные Мураками); последняя - семья, состоявшая из трёх ветвей, была, по сути, пиратской организацией Внутреннего Моря. Союз Мори с Мураками Тораясу будет приносить выгоду в ближайшие годы. В 1550 г. Мотонари устроил для своих сыновей принятие на себя лидерства двух мощных кланов Аки – Киккава и Кобаякава. Его второй сын Мотохару пошёл к Киккава, а его третий сын, Такакагэ, пошёл к Кобаякава. Старшим сыном Мотонари и наследником, бывшим когда-то заложником у рода Оути, был Такамото, отец будущего главы рода Мори Тэрумото.

Битва при Миядзиме

Как уже упоминалось, Оути Ёситака отошёл от государственных дел после поражения в Идзумо в 1543 г. В течение следующих семи лет он вручил военные дела своим вассалам, особенно Найто и Суэ Харуката (Такафуса). Казалось бы, что Суэ пытался снова и снова предостеречь своего господина от пренебрежения военными делами, зайдя так далеко, чтобы намекать, что кто-то близкий к Оути может возбунтоваться. В 1550 г. Суэ сам восстал. Когда Харуката восстал, Ёситака был вынужден бежать из Ямагути. Убедившись, что никто из его главных вассалов не был готов помочь ему, он покончил жизнь самоубийством. Суэ быстро сделал тонкую попытку узаконить свои действия, устроив Отомо Харухидэ, младшего брата Отомо Сорина и сына одной из дочерей Оути Ёсиоки, марионеточным главой рода под именем Оути Ёсинага (大内 義長). Непосредственная реакция Мори на восстание Суэ неизвестна, но в ближайшие несколько лет он создавал видимость покорности новому господину Оути. Ни один из них не доверял друг другу, и конфликт между ними был, пожалуй, неизбежен. Мотонари, тем не менее, занял выжидательную позицию. Он ограничился расширением влияния Мори в провинции Бинго, взяв замок Такияма (滝山城) в 1552 г., и укрепил свои связи с родом Мураками.

В 1554 г. Мотонари прекратил своё притворство и отделился от Суэ, побуждая последнего собрать армию более чем из 30 000 человек. Мотонари, будучи сильнее, чем когда-либо, едва мог собрать и половины этого войска. Тем не менее, он неплохо показал себя на ранних стадиях их конфликта, разбив в июне войска Суэ при Осикихата (折敷畑の戦い). Используя обман и подкуп людей Суэ, что уже стало отличительной чертой Мотонари, Мори удалось отчасти выровнять шансы. В свою очередь, Суэ не сделал никаких серьезных шагов против Корияма, и с окончанием сезона, пригодного для проведения кампаний, Мотонари была предоставлена небольшая передышка.

В начале лета 1555 г., Суэ снова стали угрозой, и Мотонари оказался в затруднительном положении. Харуката был отнюдь не плохим воякой, и угроза со стороны его вассалов и союзников, покинувших Мори привела Мотонари к принятию смелого и необычного плана. Его план включал остров Миядзима (宮島), место, где стоит храм Ицукусима (厳島神社), и которое воюющие стороны обычно избегали по религиозным соображениям. Предложение занять это место, которое было стратегически расположено недалеко от побережья Аки во Внутреннем Море, на самом деле пришло от генералов Мори. Сначала Мотонари отказался от идеи по тактическим соображениям. Чтобы Миядзима была жизнеспособной базой операций, замок Сакурао (桜尾城), ближайший форт к Миядзима на материке (большом острове), также должен удерживаться. Если замок Сакурао падёт, любая армия на Миядзиме рисковала оказаться изолированной. Однако собственные сомнения Мори привели его к попытке заманить Суэ именно в такое тактически затруднительное положение. Естественно, чтобы план сработал, Суэ придётся действовать соответственно, и для приманки Мотонари немедленно отдал приказ, что Миядзима должна быть занята, а также брошенный форт, расположенный довольно близко от храма Ицукусима. В сентябре Суэ попал в ловушку. Он высадился с большей частью своей армии на острове Миядзима и напал на замок Мияо (宮尾城). Когда островом овладели (включая захват замка Сакурао), Суэ бросил несколько укреплений на То-но-ока (Pagoda Hill) и осел на острове, составляя дальнейший план действий. Следует отметить, что с его точки зрения, захват Миядзимы было стратегическим преимуществом. Из этого безопасного плацдарма он мог отправиться практически к любой точке вдоль побережья Аки, а также Бинго. С последующей осени Мори приняли в основном оборонительную позицию, и у Суэ было некоторое основание чувствовать себя расслабленно в своей новой передовой крепости. Суэ, таким образом, совершил свою вторую большую ошибку – он стал тщеславным.

Мотонари привёл свою стратегию в действие. В течение недели он отвоевал замок Сакурао и позвал на помощь своего морского союзника, Мураками Тораясу. Собрав морские силы пиратов, он отправился застать врасплох Суэ на Миядзиме и выбрал идеальную ночь, чтобы сделать это. В ночь на 16 октября во время сильной грозы Мотонари и его сыновья вышли в море. В качестве отвлекающего манёвра Такакагэ проплыл мимо позиций Суэ на То-но-ока, в то время как Мотонари, Такамото и Мотохару высадились на востоке острова вне зоны видимости врага. Такакагэ высадился на рассвете, атакуя войска Суэ практически в тени огромных Врат Тории Миядзимы. Затем Мотонари напал на сбитые с толку войска Суэ с тыла, и в результате - разгром Харуката, который покончил жизнь самоубийством в бухте Оэ (大江浦). Многие из его войск последовали его примеру, а для Мотонари Битва при Ицукусима (厳島の戦い) имела решающее значение. В 1557 г. он заставил Оути Ёсинага покончить жизнь самоубийством, а годом позже полностью подчинил провинции Суо и Нагато. Теперь Мотонари был самым могущественным даймё в западной Японии. Он официально удалился от дел в пользу Такамото в 1557 г., хотя сохранил власть над большинством дел клана.

Правитель Западных Провинций

В следующие пять лет были заняты и реорганизованы недавно приобретённые владения Оути. Кроме того, произошло ряд сражений с влиятельным даймё Кюсю Отомо, союзника Оути, а затем с Амако. Борьба сосредоточилась вокруг замка Модзи (門司城), жизненно важного форпоста на крайней северной оконечности провинции Будзэн, что на остро Кюсю. Модзи будет переходить из рук в руки несколько раз, пока окончательно не будет закреплена Такамото в 1561 г. Мотонари продолжил свои успехи в провинции Ивами, и в 1560 г. Хондзё Цунэмицу (本城常光) покинул Амако и присоединился к Мори. Цунэмицу сменил стороны несколько раз за последние годы между Оути и Амако, и в 1562 г., когда это стало удобным, Мотонари пришлось его убить, чтобы избежать предательства с его стороны. Как и следовало ожидать, Амако не были готовы отказаться от своей мечты господства в регионе Тюгоку и продолжали противостоять Мори. Амако Харухиса умер внезапно в 1-м месяце 1561 г., оставив своего менее одарённого сына Ёсихиса продолжать борьбу. Харухиса не много сделал, чтобы подготовить его для этой борьбы. Годами ранее (в 1554 г.) Харухиса приказал убить (по неизвестным причинам) своего дядю Кунихиса, и с этого момента и до его смерти мало шагов было сделано помимо изматывания Мори в провинциях Ивами и Бинго и, заключения бесплодного пакта с Отомо. Мотонари потерял немного времени в использовании преимущества от смерти Харухиса. В 1562 г. Ивами была окончательно покорена, и Мори достались серебряные рудники провинции.

Мотонари двинулся в Идзумо. Кампания была направлена на то, чтобы отрезать Гассан-Тода от его линий снабжения. В 9-м месяце 1563 г. Такамото, возвращаясь с Кюсю, чтобы присоединиться к своему отцу в Идзумо, внезапно умер в поместье Ватти Санэхару (和智誠春) в провинции Бинго. Мотонари, убитый горем новостями, позднее назвал юного сына Такамото , Тэрумото, наследником и в то же время продолжал править несмотря на его преклонные годы. Хотя никаких конкретных причин смерти Такамото не было приведено, было подозрение в убийстве, так как Такамото заболел вскоре после обеда. Неожиданность его смерти наводит на мысль, что он проглотил какой-то яд. Мотонари был достаточно подозрительным к Ватти, чтобы убить Санэхару и его младшего брата несколько лет спустя, хотя его сына пощадил, и дому Ватти было позволено продолжить существование. Были также подозрения, что к этому причастны Амако. В таком случае это было бесполезный акт, так как он купил Амако очень мало времени.

Осенью 1563 г. Мори блокировал замок Сирага (白鹿城), жизненно важный «спутник» Гассан-Тода в провинции Идзумо, удерживаемый Мацуда Митихиса (松田満久). Силы Амако, ведомые младшим братом Ёсихиса, Томохиса, направленные на помощь гарнизону, потерпели неудачу, и замок был сдан после 70 дней, когда его водоснабжение было отрезано. Митихиса покончил жизнь самоубийством, а его сын Масаясу (誠保) бежал и появиться вновь с попыткой восстановления Амако несколько лет спустя. В то же время, как падение замка Сирага изолировало Гассан-Тода, Мори привёл свои 25000 человек к цитадели Амако весной 1564 г. Эта кампания известна как 2-я битва при Гассан-Тода. Ёсихиса удалось выдержать атаку Мори в апреле, несмотря на подавляющее численное превосходство противника и угрозу голода. Это стоило Мотонари умеренных потерь и вынудило его отступить для реорганизации. В 8-й месяц 1565 г. Мотонари вернулся и на этот раз решил взять Гассан-Тода измором. Мотонари проводил политику, направленную на отказ принимать дезертиров, которая имела своей целью быстрое сокращение запасов еды в замке. Для последнего штриха, он сделал шаг, который должен был подорвать лидерство защитников. Вассал Ёсихиса, Уяма Хисаканэ (宇山久兼), показал себя человеком как мудрого суждения, так и непоколебимой преданности Амако. Мотонари, следовательно, распространил слухи в стенах замка о лояльности Уяма. Ёсихиса ложно обвинил Хисаканэ в измене и убил его. Боевой дух голодающих защитников был сломлен. Не удивительно, что когда Мотонари отменил свой запрет на принятие дезертиров, тысячи полуголодных солдат покинули обреченный замок. Наконец, в январе 1566 г. Ёсихиса сдался. Возможно, к удивлению всех вовлечённых сторон (включая самого Ёсихиса), Мори пощадил поверженную жизнь человека, позволив ему взять монашеский постриг, и сослав в Enmyouji [円明寺] в провинции Аки.

Мотонари прожил ещё пять лет, уйдя из жизни в возрасте 74 лет в замке Корияма, став одним из величайших военачальников середины 16 века. Под его руководством Мори расширились от нескольких районов в Аки до правителей десяти из одиннадцати провинций Тюгоку. Мотонари был известен даже в своё время, как мастер уловок и обмана, полководец, чьи планы выиграли так много сражений, как и его солдаты. Его величайшие победы: Арита-Накайдэ, Ёсида-Корияма, и Ицукусима были против численно превосходящих врагов и включали решительные действия со стороны Мотонари. Интересно, что его, возможно, лучше помнят, по крайней мере за пределами Японии, за событие, которое вероятно никогда не происходило – «урок о трёх стрелах». В этой притче Мотонари даёт каждому из трёх своих сыновей стрелу, чтобы сломать. Затем он даёт им три связанные стрелы и указывает, что хотя одна стрела может быть сломана легко, но не так как три, объединённые как одна. Тремя сыновьями были, конечно, Такамото, Мотохару и Такакагэ, и этот урок один из тех, что японские дети до сих пор учат в школе сегодня. У него на самом деле было ещё шестеро других сыновей, двое из которых умерли в младенчестве (Мотоаки, Мотокиё, Мотомаса и (Кобаякава) Хидэканэ). Вассалы Сидзи Хироёси, Кутиба Митиёси, Кумагаи Нобунао, Фукухара Садатоси, Кацура Мотодзуми, Кодама Наритада, Кокуси Мотосукэ, Хирага Хиросукэ и Итикава Цунэёси помогали Мори Мотонари в его правление. Тем не менее, его величайшими генералами были его собственные сыновья Кобаякава Такакагэ и Киккава Мотохару, «Две Реки» (игра символов «Кава» в их именах).

Хорошо известна «одна линия, три звезды» - символ клана Мори, который был унаследован от основателя семьи Оэ Хиромото. В дополнение к тому, что Мотонари был талантливым генералом, он был также выдающимся поэтом и покровителем искусств. Сохранившиеся письма, написанные его внуком Мори Тэрумото, описывают Мотонари как строгого и требовательного человека с острым взглядом. Ему наследовал Тэрумото, который был сыном покойного Такамото.

Мотонари, его жена и трое его сыновей были похоронены в Обаи-ин (黄梅院), в побочном храме Дайтокудзи в Киото.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Мори Мотонари

«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.