Морозов, Юрий Васильевич

Юрий Морозов
Основная информация
Полное имя	Юрий Васильевич Морозов
Дата рождения	6 марта 1948(1948-03-06)
Место рождения	Белогорск, Крымская область, СССР
Дата смерти	23 февраля 2006(2006-02-23) (57 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург, Российская Федерация
Страна	СССР СССР→Россия Россия
Профессии	автор песен, музыкант, звукорежиссёр
Жанры	рок-музыка
Сотрудничество	Марина Капуро, Чиж & Co, Вадим Курылёв

Ю́рий Васи́льевич Моро́зов (6 марта 1948, Белогорск, Крымская область, СССР — 23 февраля 2006, Санкт-Петербург, Россия) — советский и российский рок-музыкант, мультиинструменталист, звукорежиссёр, писатель.

Известен многочисленными студийными работами, охватывающими чуть ли не весь спектр рок, фолк, инструментальной музыки, а также, как первопроходец в исполнении религиозного рока.

Разносторонний музыкант, автор песен, певец, звукорежиссёр, продюсер, а в последние годы ещё и литератор из Петербурга Юрий Морозов занимает в панораме рока последних трёх десятилетий особое место: хотя он известен, прежде всего, своими многочисленными и разноплановыми альбомами, охватывающими едва ли не весь спектр музыкальных направлений и жанров современной музыки, а также не менее впечатляющим списком звукорежиссёрских работ, едва ли не самым важным в его биографии является то, что Морозов (наряду с Андреем Тропилло) самым первым в нашей стране подошёл к звукозаписи не как к процессу механической фиксации концертного звучания, а как к самоценному творческому акту, а к альбому — не как к случайному набору песен, а как к законченному художественному продукту.

Биография

Юрий Морозов родился 6 марта 1948 в Белогорске Крымской области, позднее переехал в Орджоникидзе (ныне Владикавказ). Увлёкся рок-музыкой ещё школьником. После школы Морозов поступил в Северо-Кавказский Горный Техникум, а в 1968 стал студентом-вечерником одноименного института всё в том же Орджоникидзе. Осенью 1969 Юрий Морозов организовал свою первую группу Босяки, которая помимо неизбежных кавер-версий западных стандартов исполняла несколько его песен, во многом инспирированных гармоническим языком The Beatles.

Уже в то время Морозов прилежно фиксировал на плёнке результаты своих музыкальных опытов, что впоследствии стало одним из основных приёмов его художественного метода.

В 1971 Морозов переехал в Ленинград, где поступил на вечернее отделение местного Политеха и собственными руками собрал домашнюю студию, в которой начал экспериментировать с записью наложениями, а затем и многоканальной техникой, использованием конкретной музыки и т. п., как правило, исполняя все инструментальные и вокальные партии сам. Осенью 1972 он был принят на работу инженером Ленинградской Студии Грамзаписи, где (с перерывом на год армейской службы в 1974—1975) трудился долгие годы.

Возможность иногда использовать профессиональное студийное оборудование позволило музыканту привести в должный вид и сохранить для истории свои ранние пробы и концертные записи, составившие «доисторический» раздел его дискографии: «Ретроскоп» (1968—1971), «Апокрифы» (1972—1973) и «Босяки» (1971) — запись выступления его северокавказской группы.

Начиная с 1973, когда он записал психоделический альбом «Вишнёвый сад Джими Хендрикса», работы Морозова встречали широкий отклик в музыкальной среде, и он мало-помалу начал сотрудничать с другими питерскими группами и исполнителями (в частности, с Юрием Берендюковым, ныне ЯБЛОКО), а затем и выступать. В 1975—1976 он недолго играл в финальном составе популярной арт/джаз-роковой группы НУ ПОГОДИ! (Геннадий Анисимов, клавишные, вокал, Михаил Кудрявцев, бас, Геннадий Буганов, барабаны, Владимир Ермаков, вокал) — их концертные записи составили морозовский альбом «Группа Памяти Михаила Кудрявцева» — весной 1976 пробовал объединиться с Кудрявцевым и барабанщиком Игорем Голубевым (позже ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН), а весной 1977 собрал эфемерное трио, в которое вошли тот же Кудрявцев и барабанщик Сергей Петров (экс-МИФЫ).

Увы, после первого и единственного концерта трио («Session’77») Морозов, убедившись в невозможности воплотить на сцене свои студийные идеи ввиду более чем скромного технического оснащения подпольных концертов, надолго охладел к живому звуку и вновь укрылся за капитальными стенами Капеллы, время от времени интригуя слушателей своими новыми работами, обращаясь то к философским учениям древней Индии («Брахма Астра», 1979), то к культуре средневекового Китая («Китайская поэзия», 1980), то к своеобразно интерпретируемым библейским сюжетам («Евангелие от Матфея», 1980) или к русскому фольклору («Три русских песни», 1980) — что, кстати, привело его к многолетнему сотрудничеству с фолк-рок группой ЯБЛОКО, которая в разное время записала ряд его песен, а Марина Капуро, в свою очередь, пела на некоторых альбомах Морозова.

Хотя основную массу инструментальных партий Морозов, как правило, играл сам, в его записях в разное время участвовали Михаил Кудрявцев, Владимир Ермаков, гитара, звукорежиссёр «Мелодии» Виктор Динов, клавишные, Сергей Лудинов, скрипка, Виктор Христосов, альт, Сергей Лузин, гармоника, флейта, Леонид Эсельсон (экс-НУ ПОГОДИ!), флейта, барабанщики Игорь Кучеров (НУ ПОГОДИ!), Евгений Павлов (БАРОККО, РОССИЯНЕ), Юрий Николаев (ТРИЛИСТНИК), Владимир Яковлев и т. д.

Его записи расходились по стране в тысячах копий: иногда с художественным оформлением, автором которого была, как правило, жена музыканта, Нина Морозова. (Некоторые из её иллюстраций впоследствии были воспроизведены при переизданиях морозовских архивов на пластинках и компакт-дисках.) Музыкальные эксперименты и духовные искания середины 70-х сделали Юрия Морозова одной из наиболее ярких и влиятельных фигур питерской рок-сцены этого десятилетия. Не будет преувеличением сказать, что до возникновения Рок-клуба, студии «АнТроп» (создатель которой, Андрей Тропилло, испытал сильное влияние идей Морозова) и нововолновой генерации питерских групп, он был непререкаемым авторитетом для музыкантов, по меньшей мере, двух поколений, а его тогдашнее творчество, не знавшее никаких табу, жанровых или идеологических ограничений, во-многом, предвосхитило феномен всей магнитофонной культуры и предопределило некоторые тенденции её развития в 80-х. Сам Морозов в начале 80-х оказался вне музыкального контекста, а за его новыми работами следили, скорее, старые поклонники и специалисты, нежели широкая публика.

Мне всегда нравился имидж загадочного музыканта. Я, собственно, поэтому и «тырился» всю жизнь, не выходил на большую сцену.

— Юрий Морозов

Осенью 1981, после того, как в его репертуаре появился большой песенный цикл, пронизанный христианскими мотивами, Юрий Морозов задумал исполнить его на сцене, для чего собрал трио, в которое вошёл его старый соратник, бас-гитарист Михаил Кудрявцев и барабанщик Сергей Завьялов (экс-РОССИЯНЕ, САША-218), однако, прорепетировав всю зиму, они расстались, а Завьялов вскоре собрал свою хард-рок группу Плюмбум.

В мае 1987, после десятилетней паузы, Морозов вернулся на сцену и дал концерт на устроенном Тропилло видеофестивале «Рок-Нива-87» в сопровождении молодой группы Почта, а после того, как на следующий год началось его плодотворное сотрудничество с группой ДДТ (он записал, по меньшей мере, три их альбома), полтора года гастролировал по всей стране и выступил на VI Фестивале Рок-клуба (1988) в сопровождении их ритм-секции (Вадим Курылёв — бас и Игорь Доценко — барабаны), а иногда и клавишника Андрея Муратова. Кроме того, в этот период Морозов стал одним из героев фильма Петра Солдатенкова «Игра с неизвестным» (1987).

В 1988 году питерская «Мелодия» издала первую пластинку своего звукорежиссёра «Представление», которая представляла собой ретроспективу его работ 80-х и открыла очередную страницу в дискографии Морозова. По его собственным воспоминаниям, консервативный советский худсовет сопротивлялся до конца, и только участие в паре песен Марины Капуро склонило стрелку весов в его пользу. В начале 90-х свет увидели ещё шесть виниловых дисков музыканта.

В сентябре 1989 Морозов организовал новую группу — ОГПУ им. Ю.Морозова в составе: Александр Бровко, гитара, Виктор Михеев, ак.гитара, бас, вокал, Дмитрий «Фифа» Ермаков (экс-Фокс-Бокс и т. п.), клавишные и Сергей Агапов (экс-Буратино), барабаны. Они дебютировали 23 сентября на I Фестивале журнала «Аврора», а потом с различными вариантами состава гастролировали по стране (в том числе на фестивале «Бджола-90» в Днепропетровске) и выступали в Питере (Мемориал РОССИЯН в СКК, концерты в честь 50-летия Джона Леннона и 10-летия Рок-клуба, выставка «Реалии Русского Рока»). Финальная версия группы — Морозов, Бровко, гармоника, Наиль Кадыров (экс-Почта, ЗООПАРК), гитара, Николай Шандарчук (ПАУТИНА), бас, Катя Сидорова (экс-Ситуация, Время Любить), барабаны, выступила 9 ноября 1992 на битловском празднике «A Day In The Life», проводившемся Колей Васиным в «Юбилейном».

В дальнейшем Морозов, как и прежде, регулярно работал в студии, изредка играл акустическим дуэтом с Михеевым, а позднее с Бровко, однако, в 90-х его интересы начали всё больше смещаться в сторону литературы: ещё в 70-х он стал автором двух неопубликованных и навеянных, во-многом, личными жизненными впечатлениями романов. Позже его рассказы и повести входили в различные сборники и антологии, и даже печатались в журнале «Континент». В 1995 году в питерском издательстве Zero вышёл полуавтобиографический роман Морозова «Подземный блюз».

Морозов много и продуктивно занимался звукорежиссурой: помимо упомянутых выше DDT и ЯБЛОКА, его имя можно встретить на альбомах Александра Ляпина, Вадима Курылёва, групп Аквариум, Тамбурин, Август, Почта, Облачный Край, Статус, Дельта-Оператор и многих других. Особое место в этом списке занимают ЧИЖ & Co — во-многом, именно Юрию Морозову, который записал практически весь их студийный материал и обеспечивал качественный звук на многих концертах, группа обязана своим безупречным саундом. В 1997 Чиж и его группа, в свою очередь, приняли участие в записи очередного альбома Маэстро «Иллюзия» (изданного SoLyd Records) и в его презентации на сцене КЗ «Петербургский».

В 1995—2001 года вместе с Сергеем Чиграковым он участвует в записи трех альбомов духовных песен священника Олега Скобля — «Крест кованый», «Крестный ход» и «Ангел молитвы».

Начиная с осени 2000 записи Морозова (как архивные, так и появившиеся за последние годы), начали выходить под лейблом компании его старого коллеги и единомышленника Андрея Тропилло «АнТроп».

Дискография Морозова — тема для отдельного исследования: сохраняя свои записи на протяжении многих лет, музыкант нередко возвращался к своим старым записям, перерабатывая или дополняя их, поэтому как названия, так и содержание отдельных альбомов с годами могло меняться. К тому же, не связанный длительностью стандартного альбома, Морозов выпускал песенные или инструментальные циклы, ориентируясь сугубо на их художественную целостность, поэтому по стране они распространялись в различных формах и наборах. Помимо того, в эпоху эмбрионального капитализма конца 80-х свет увидело несколько компиляций его записей разных лет в различных форматах, иногда со сходным оформлением, но различным содержанием.

В марте 2005 Морозов закончил работу над очередным альбомом «Обнажённое чувство отсутствия», в записи которого участвовали музыканты групп Чиж & Co, Разные люди и т. д.

Умер 23 февраля 2006 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Серафимовском кладбище

Надо точно знать, кто кричит, что рок-н-ролл мертв. Обычно это кричат люди, далекие от рок-н-ролла, все эти тусовщики. Это брякнул по молодости Гребень, но он вообще не имеет к рок-н-роллу никакого отношения. Он не рок-н-ролльщик, а такой «человек-легенда». Я с ним сколько работал, а ни одной рок-н-ролльной вещи не слышал. Всё вымучивание каких-то непонятных композиций. Рок-н-ролл — это весело всегда, а не тоска. А когда на записи сидишь, и никто не знает, чего делать, как писать, зачем…

— Юрий Морозов

Авторская дискография

1. Ретроскоп. 1968 — 71 / Босяки. 1971
2. Вишнёвый сад Джими Хендрикса. 1973 — 75 / Остров Афродиты. Сборник 1974 — 76
3. Земля гномов. Сборник 1972 — 76
4. Голгофа 5. 1975
5. Сон в красном тереме. 1973 — 76
6. Группа памяти М. Кудрявцева. 1976 / Акустический проект. 1973
7. Свадьба кретинов 1974.76 / Там, где дали темны. 1977
8. Session — 77. 1977
9. Джаз ночью. 1978
10. Прощай Rock. 1978 / Вечности река. 1979
11. Неизъяснимое. 1978 — 79 / Погубить человечество. 1979
12. Заклинания. 1979 / Посвящение в красоту. 1977 — 79
13. Great Lyrics. Сборник 1967 — 98
14. In Rock. 1979 — 81 / Женщина — 22. 1978 — 79
15. Китайская поззия. 1978 — 81
16. Посвящение. 1980 / Песни о жизни и смерти. 1981
17. Странник голубой звезды. 1980 — 81 / Евангелие от Матфеа. 1980
18. Музыка сердца. 1981 — 82 / Апокалипсис. 1979
19. Кольцо времён. 1982 / Легенда о майе. 1981
20. Ночной певец. 1982 / Потерянный рай. 1982 — 83
21. Раритеты — 1. 1974—2003
22. Раритеты — 2. 1984—1994
23. Обломки. Сборник 1972 −84
24. Лунные тени. Сборник 1981 — 84
25. Необходима осторожность. 1983 — 84 /Антилюбовь. 1985 −86
26. Мир Иной. 1984
27. Auto da Fe. 1984
28. Золотой век. 1986 — 87 / Песни в исполнении М.Капуро. 1986.95
29. Тёмные аллеи. 1984 — 87
30. Концерт Rock Niva. 1987 / Фестиваль Аврора. 1989
31. Смутные дни. 1988
32. Красная тревога. 1988 — 89 / Концерт с ДДТ на 6-м рок-фестивале. 1988
33. Концерты в СКК 1990 и рок клубе в 1991
34. Последний пулемётчик. 1991
35. Суицидные танцы северных славян. 1992 — 93
36. Бердичев трансфер. 1994 — 95
37. Концерт с группой Чиж & C. 1997
38. Иллюзия. 1998
39. Однажды в Урюпинске. Live collection 1970 — 97
40. Collection с другими исполнителями. 1979 — 97
41. Интервью
42. Свет мой Ангел. Сборник 1976—2000
43. Хроматические инсталляции. 1998—2000
44. Обнажённое чувство отсутствия. 2005
45. Наброски
46. OLUR

посмертные альбомы

1. Юрий Морозов исполняет Битлз (сборник 1975—1995)
2. Избранное
3. Юрию Морозову A Tribute

грампластинки

1. Представление. 1988
2. Смутные дни. 1990
3. Auto Da Fe. 1991
4. Красная тревога. 1991
5. Идиотека. 1991
6. Свет мой, Ангел. 1992
7. Странник голубой звезды. 1993
8. Вишневый сад Джими Хендрикса. 1993

Интересные факты

• Юрий Морозов упоминается в «Песне Гуру» группы «Зоопарк». Майк Науменко довольно часто исполнял её на квартирных концертах, практически каждый раз предваряя комментариями о том, кто такой Юрий Морозов и как Майк относится к его творчеству. Стоит прослушать CD4 — Троицк (Московская область) 9.05.1983 из переиздания альбома Blues de Moscou, выпущенного «Отделением Выход» в 2010 году, где Майк рассказывает слушателям о своем отношении к Морозову.

Алексей Рыбин в книге «Майк: Время рок-н-ролла» отмечал следующее: «По сути, это посвящение Юрию Морозову — замечательному человеку, одному из лучших звукорежиссеров нашей страны. Помимо всего прочего, Юра писал песни, хорошо пел и неплохо играл на гитаре, фортепиано, барабанах — он стремился овладевать максимально большим числом музыкальных инструментов, был из тех, кто стоят за „школу“ в музыке, не любил пение мимо нот, считал, что рок-музыка — это большое искусство именно с точки зрения музыки. В общем, играя рок, он был полной противоположностью компании, в которой жил Майк, БГ, Цой, да и я, разумеется. Мы смотрели на музыку совершенно по-другому. А Майк и подавно. Он мог бы простить Морозову его музыкальное занудство, но Юра писал еще и тексты своих песен — и тексты эти буквально выводили Майка из себя.

„Отдал бы все на свете, чтобы умер на кресте не ты, а я, распятый за любовь твою. Возьми мою молитву. Ты же видишь, что я гибну, потому что я люблю тебя, люблю“. Это одна из лучших песен Морозова, она чудесно спета и написана совершенно искренне — Юра всегда верил в то, о чем пел, он был христианином (на момент знакомства Майка с его творчеством, правда, Морозов был где-то между йогой и Буддой — к христианству он пришел позже).

О религии и вере Майк никогда не говорил, но он не терпел прямых религиозных мотивов в рок-н-ролле, и когда кто-то начинал (да еще и достаточно косноязычно) петь об этом, Майк начинал беситься. Самым большим раздражителем в песнях Морозова была для Майка, как мне кажется, их абсолютная искренность. Майк, по всей видимости, думал: „Ну как же так, ну что же ты за урод, о таких вещах, и так плохо…“ На мой взгляд, излияние своих религиозных чувств в рок-н-ролле в такой прямой форме, как у Морозова, он считал просто пошлостью.

И написал Майк „Песню Гуру“ — злую, четко адресованную, не оставляющую никаких сомнений в отношении к Морозову и его творчеству — и навсегда лишил себя удовольствия общения с Юркой. Хотя, даже если бы не эта песня, вряд ли бы они сошлись. Слишком по-разному они понимали музыку и слишком убеждены были в правильности собственных позиций».

• Песня Морозова "Конформист" открывает первый альбом московской группы Крематорий.

Литература

• А. С. Алексеев. Кто есть кто в российской рок-музыке. — М. : АСТ : Астрель : Харвест, 2009. — С. 320, 321. — ISBN 978-5-17-048654-0 (АСТ). — ISBN 978-5-271-24160-4 (Астрель). — ISBN 978-985-16-7343-4 (Харвест).</span>

Ссылки

• [www.zcinzsar.ru/ Официальный сайт памяти Ю.Морозова (автор — . Борис Алишов,Ольга Демидова, Нина Морозова)]
• [radiomorozov.com/ Радио Юрия Морозова]
• [lib.ru/KSP/morozow.txt Морозов, Юрий Васильевич] в библиотеке Максима Мошкова
• [www.zvuki.ru/A/P/2455 Мини фан-клуб Юрия Морозова] на сайте [www.zvuki.ru Звуки. Ру]
• [web.archive.org/web/20130511234726/poets-necropol.narod.ru/morozov-yuriy.html Могилы ушедших поэтов]

Отрывок, характеризующий Морозов, Юрий Васильевич

– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.