Моро, Альдо

Альдо Моро Aldo Moro<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Совета министров Италии
23 ноября 1974 года — 29 июля 1976 года
Президент:	Джованни Леоне
Предшественник:	Мариано Румор
Преемник:	Джулио Андреотти
Председатель Совета министров Италии
4 декабря 1963 года — 24 июня 1968 года
Президент:	Антонио Сеньи Джузеппе Сарагат
Предшественник:	Джованни Леоне
Преемник:	Джованни Леоне
Министр иностранных дел Италии
7 июля 1973 года — 23 ноября 1974 года
Предшественник:	Джузеппе Медичи
Преемник:	Мариано Румор
Министр иностранных дел Италии
5 августа 1969 года — 26 июня 1972 года
Предшественник:	Пьетро Ненни
Преемник:	Джузеппе Медичи
Министр иностранных дел Италии
30 декабря 1965 года — 23 февраля 1966 года
Предшественник:	Аминторе Фанфани
Преемник:	Аминторе Фанфани
Министр иностранных дел Италии
28 декабря 1964 года — 5 марта 1965 года
Предшественник:	Джузеппе Сарагат
Преемник:	Аминторе Фанфани
Вероисповедание:	католик
Рождение:	23 сентября 1916(1916-09-23) Малье, Италия
Смерть:	9 мая 1978(1978-05-09) (61 год) Рим, Италия
Супруга:	(с 1945 года) Элеонора Моро (в девич. Киаварелли, 1915-2010)
Дети:	дочери Мария Фида (1946), Анна (1949), Аньезе (1952) и сын Джованни (1958)
Партия:	Христианско-демократическая партия Италии

Христианская демократия

Идеи

Социальный консерватизм

Социально-рыночная экономика

Персонализм · Популяризм

Солидарность (в Католицизме)· Субсидиарность (в Католицизме)

Корпоративизм · Дистрибутизм

Католическое социальное учение

Коммунитаризм · Демократия

Неокальвинизм · Неотомизм

Персоналии

Фома Аквинский · Жан Кальвин

Лев XIII · Абрахам Кёйпер

Жак Маритен · Конрад Аденауэр

Альчиде Де Гаспери · Луиджи Стурцо

Робер Шуман · Пий XI

Эдуардо Фрей Монтальва

Иоанн Павел II · Альдо Моро

Гельмут Коль · Джулио Андреотти

Документы

Rerum Novarum

Graves de Communi Re

Quadragesimo Anno

Mater et Magistra

Centesimus Annus

Партии

Список христианско-демократических партий

Центристский демократический интернационал

История

История христианской демократии

Христианская демократия по странам

Портал:Политика

А́льдо Ромео Луиджи Мо́ро (итал. Aldo Romeo Luigi Moro; 23 сентября 1916 года, Малье, Апулия — 9 мая 1978 года, Рим) — председатель Совета министров Италии в 1963—1968 и 1974—1976 годах, христианский демократ, католик. Деятельность Моро, протекавшая в разгар холодной войны, перманентных внутриполитических кризисов и разгула мафиозной преступности в Италии, характеризовалась новаторскими и гуманистическими инициативами, намного опередившими своё время, привлекала пристальное внимание не только итальянцев, но и противостоящих друг другу геополитических соперников — США и СССР. На момент убийства левыми радикалами из «Красных бригад» в мае 1978 года председатель Национального совета Христианско-Демократической партии Моро был одним из самых известных в мире политиков, в ходе формирования итальянского правительства впервые на Западе выдвинул идею «исторического компромисса» во власти между правыми силами и коммунистами.

Согласно выводам исследователей проблем терроризма на Апеннинах, британской газеты Guardian, а также известного в Европе автора первого медиарасследования теракта, итальянского журналиста Мино Пекорелли, застреленного год спустя после Моро, к насильственному устранению экс-премьера и лидера Христианско-демократической партии, помимо политического криминалитета Италии, могли иметь отношение американские и советские спецслужбы.

Непосредственные участники расстрела Моро 9 мая 1978 года террористы Просперо Галлинари (1951—2013) и Марио Моретти (род. 1946) были приговорены к пожизненному лишению свободы, однако в конце 1990-х годов ввиду раскаяния условно-досрочно освобождены.

Молодые годы

Альдо Моро родился 23 сентября 1916 года в городе Малье (область Апулия) в интеллигентной и религиозной семье школьного инспектора и учительницы начальных классов. Родители часто переезжали из одного города юга Италии в другой, некоторое время жили в Милане, затем вернулись в Апулию, в Таранто Моро окончил лицей Арчито. С юных лет был волонтёром в молодёжных католических организациях, лицеистом участвовал в работе финансируемых католической церковью молодёжных групп, таких как «Каттолике Джовенту Итальяна». В середине 1930-х семья обосновалась в Бари. В 1939 году окончил юридический факультет университета в Бари (ныне носит имя Альдо Моро), в годы учёбы вступил в университетскую Ассоциацию католических студентов (FUCI) и вскоре был избран её президентом. Сразу после получения диплома Моро переехал в Рим. В столице избран лидером общенационального движения «Федерация католических студентов». В возрасте 25 лет Моро стал профессором философии права, преподавателем юриспруденции университета в Бари, где, уже будучи известным политиком, продолжал читать лекции до 1963 года. Моро самостоятельно изучил немецкий язык, чтобы читать Шиллера на языке оригинала. В молодости пережил увлечение идеями социализма, однако под влиянием архиепископа остался в лоне христианской демократии. С юношескими исканиями глубоко верующего католика Моро, а также особой ролью итальянских коммунистов в развёрнутом на глазах Альдо сопротивлении фашизму на Апеннинах в годы Второй мировой войны связывают симпатии будущего премьер-министра к левым силам, которые он, несмотря на мировоззренческий барьер, сохранил до конца жизни. В 1942 году Моро был призван в армию, участвовал в боевых действиях. В качестве лидера Федерации католических студентов, единственной молодёжной организации, разрешённой при Муссолини, Моро после мобилизации сменил его товарищ Джулио Андреотти, который был на два с половиной года моложе Альдо.

Политическая деятельность

Депутат и вице-министр

Политическая карьера Альдо Моро началась ещё в период фашизма, когда королевством фактически правил Бенито Муссолини. В 1946 году Моро избран депутатом Учредительного собрания и стал членом «комиссии 75», разрабатывавшей проект республиканской конституции после референдума и отречения последнего итальянского монарха Умберто II. Моро стал вице-министром иностранных дел в пятом кабинете Альчиде Де Гаспери, сформированном 23 мая 1948 года, где внешнеполитическое ведомство возглавлял патриарх итальянской дипломатии Карло Сфорца. В июне 1948 года Де Гаспери подписал с США соглашение о распространении на Италию «плана Маршалла», приняв жёсткие американские условия. Несмотря на это, Моро выступал против курса своих непосредственных начальников Де Гаспери и Сфорцы на присоединение Италии к НАТО и был сторонником сотрудничества с левыми партиями. В правительстве Моро возглавлял Христианско-демократическую фракцию. В 1953 году 72-летний тяжело больной Де Гаспери завершил политическую карьеру, и место лидера христианских демократов следующие несколько лет оставалось вакантным: сразу не нашлось авторитетной фигуры, консолидирующей различные внутрипартийные группировки. В атмосфере соперничества и конкуренции внутри ХДП и произошло выдвижение Моро на лидерские позиции. Молодой политик не был прирождённым оратором и не обладал выдающейся харизмой. Популярность в рядах партии Моро принесли такие качества его характера как интеллигентность, сила убеждения, неизменное спокойствие и невозмутимость, личное обаяние, приветливость, умение выслушивать и понимать людей, сопереживать их проблемам и невзгодам.

В 1953 году Моро вновь избрался депутатом парламента, а затем получил портфель министра юстиции в кабинете Антонио Сеньи. В этом качестве Моро лично проинспектировал тюрьмы в Италии, провёл разговоры по душам с тысячами заключённых. Полученные опытным путём знания помогли Моро составить план важных реформ в пенитенциарной системе страны. Пост министра просвещения в правительстве Адоне Дзоли — новый этап в карьере Моро. На этом посту он добивается закрепления гражданского образования в национальном учебном плане. Достижения Моро привели к росту его влияния в рядах христианских демократов. В октябре 1959 года на конгрессе ХДП его избирают национальным секретарём партии. Это выдвижение стало плодом компромисса между левым флангом ХДП, носителем христианско-социалистических взглядов, и правым флангом, опасавшимся усиления влияния левых. Балансируя между противоборствующими силами внутри ХДП, Моро пытался не допустить доминирования правых — приверженцев профашистских взглядов, но в то же время осадить тех левых, кто с сочувствием относился к коммунистам. Выступая на партийном конгрессе, Моро изложил свою концепцию, согласно которой для христианской демократии «первая обязанность состоит в том, чтобы сопротивляться коммунизму в каждом секторе: человеческом, моральном, политическом и социальном». Стратегически он видел будущее ХДП в формировании коалиции, которая была бы одновременно и антикоммунистической, и антифашистской. Эта идея получила поддержку значительной части активистов ХДП. Подобной тактики Моро придерживался и в парламенте. Под его началом христианские демократы начали переговоры с Социалистической партией, получив заверения её лидера Пьетро Ненни в том, что тот порвал с коммунистами. Альянс ХДП и ИСП позволил Моро в 1963 году, впервые став премьером, сформировать левоцентристское правительство. В 1963 году, после 20 лет преподавательской деятельности в университете Бари, Моро получил приглашение в римский университет Сапиенца, где продолжил по совместительству с работой Председателем Совета министров читать студентам курс уголовного права и процессуального кодекса.

Во главе правительства и МИД Италии

Первый левоцентристский кабинет Альдо Моро был сформирован в 1963 году с участием социалистов. Главная цель идеи Моро заключалась в том, чтобы расширить демократическую основу правительства. По убеждению Моро, кабинет министров должен выражать волю максимально возможного числа избирателей и политических сил. При этом Христианско-демократическая партия рассматривалась Моро как главная точка опоры коалиции, на которую и должен быть перенесён центр тяжести всей политической конструкции. Процесс сближения христианских демократов с социалистами имел ряд специфических трудностей. Они состояли в конвергенции религиозности и светскости, в том, как соединить христианские ценности ХДП с ценностями либерализма, как заинтересовать и объединить новые для ХДП ключевые социальные группы (молодёжь, женщин, рабочих), не потеряв при этом традиционную социальную базу партии, как сделать для всех привлекательной новую демократическую систему в Италии. Существенным аспектом было включение в демократическую систему ценностей тех групп населения, которые ещё недавно поддерживали фашизм. Осуществить эту масштабную программу Моро смог ценой некоторого снижения своей популярности, прежде всего на правом фланге ХДП: в буржуазной и клерикальной среде многие провозглашённые Моро приоритеты воспринимались как спорные и даже неприемлемые. Внутри партии Моро критиковали, с одной стороны, за склонность к компромиссам с политическими оппонентами, с другой стороны — за авторитарные методы партийного руководства. За пять лет, с 1963 по 1968 год, сменилось три правительственных кабинета Моро. Политику требовалась неизбежная передышка. После ухода с поста премьер-министра, Моро с 1969 по 1974 год был министром иностранных дел в правительствах Мариано Румора, Эмилио Коломбо и Джулио Андреотти. Осенью 1974 года Моро вновь возглавил кабинет министров. Последнее, пятое правительство Моро, просуществовало менее чем полгода и состояло исключительно из христианских демократов. Оно ушло в отставку, поскольку не получило вотума доверия в парламенте Италии при обсуждении острополемичного в католической стране закона о праве на аборт. Преемником Моро на посту премьера стал его однопартиец и товарищ со студенческих лет Джулио Андреотти, однако на идеологию и кадровую политику ХДП по-прежнему сильное влияние оказывал лидер партии Моро.

Среди неординарных внешнеполитических инициатив Моро в 1960-е годы упоминалась неформальная договорённость с палестинскими боевиками не устраивать в Италии террористические акты в обмен на беспрепятственное передвижение по стране.

Альдо Моро возглавлял 5 кабинетов:

• левоцентристский кабинет (4 декабря 1963 года — 23 июля 1964 года);
• кабинет христианских демократов (23 июля 1964 года — 23 февраля 1966 года);
• кабинет христианских демократов (23 февраля 1966 года — 24 июня 1968 года)
• кабинет христианских демократов (23 ноября 1974 года — 10 февраля 1976 года),
• кабинет христианских демократов (10 февраля — 29 июля 1976 года).

Моро и отношения с СССР

При премьере Моро после длительного периода охлаждения, вызванного тесной интеграцией Италии с НАТО, получили развитие советско-итальянские отношения. В период третьего премьерства, в апреле 1966 года, состоялся первый официальный визит в Италию министра иностранных дел СССР Андрея Громыко. С ним Моро встретился лично, в ходе переговоров и неформальных бесед сторонам удалось сблизить позиции по ряду международных проблем, связанных с противостоянием военно-политических блоков, развитием двустороннего сотрудничества.

Непросто сложились отношения Моро с советским руководителем Леонидом Брежневым. В августе 1964 года, когда на отдыхе в Крыму скоропостижно скончался лидер итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти, премьер-министр Моро выделил военный самолёт для доставки несколькими рейсами членов ЦК Итальянской компартии в СССР. Гроб с телом Тольятти в Италию сопровождала советская партийная делегация во главе с Брежневым, которому спустя два месяца предстояло стать первым лицом в СССР. После похорон Тольятти, состоявшихся 25 августа, Леонид Ильич пожелал встретиться в Риме с Моро. Как полагают мемуаристы, Брежнев хотел произвести на респектабельного итальянского премьера благоприятное впечатление для того, чтобы после надвигающейся отставки Хрущёва видный европейский политик мог положительно отрекомендовать нового руководителя СССР на Западе. Однако Моро, опасаясь быть вовлечённым в шумную пропагандистскую акцию (в которую превратились похороны вожака ИКП), воспользовался тем, что Брежнев прибыл во главе партийной, а не государственной делегации, и, не нарушая дипломатический протокол, уклонился от встречи, объяснив её невозможность своим отъездом из Рима. Спустя шесть дней, 31 августа, в Москву было отправлено письмо с извинениями Моро перед Брежневым, которое итальянское посольство передало адресату только 12 сентября. 14 октября Брежнев стал первым секретарём ЦК КПСС. И когда в июле 1971 года Моро в качестве министра иностранных дел Италии прибыл с официальным визитом в СССР, то уже в Москве первое лицо отказалось принять итальянского гостя, сославшись на отсутствие в столице. В ходе визита Моро посетил Москву и Ленинград, побывал на Пискарёвском мемориальном кладбище. Единственная встреча Брежнева и Моро состоялась 25 июля 1974 года во время его второго и последнего визита в СССР, по случаю 50-летия установления дипломатических отношений между СССР и Италией. Сохранились свидетельства, что встреча состоялась в Кремле после настоятельных просьб итальянской стороны поздно вечером и прошла в формальной, прохладной атмосфере. Сам Брежнев, будучи советским лидером, за 18 лет ни разу не посещал Италию; по предположению историков, он так и не изжил обиду на Моро.

В 1975 году при премьер-министре Моро подписана советско-итальянская декларация, где зафиксировано стремление к развитию дружественных отношений между Италией и СССР.

«Исторический компромисс»

«В конечном итоге, — писал итальянский еженедельник «Эпока», — не так уж трудно понять постоянную враждебность по отношению к нему правых: именно Моро открыл дорогу социалистам в 1962 году и начал делать то же самое по отношению к коммунистам 16 лет спустя… Для экстремистов справа и слева он был самым неудобным из итальянских политических деятелей».

Во второй половине 1970-х годов Альдо Моро стал автором проекта, получившего в мировой политологии название «исторический компромисс» (итал. Compromesso Storico). Смысл его заключался в том, что итальянские коммунисты в силу своего успеха на выборах теперь должны пройти и в правительство. Это был беспрецедентный шаг на Западе, так как в Италии (а также в других странах НАТО) коммунисты отсутствовали в правительстве с конца 1940-х годов. Последний раз итальянские коммунисты находились в составе третьего кабинета Де Гаспери, распущенного в мае 1947 года. Вывод коммунистов из правительств во всех странах Западной Европы был обязательным условием предоставления американской помощи по плану Маршалла.

В 1976 году итальянские коммунисты, ведомые Энрико Берлингуэром (с которым Моро поддерживал диалог), получили на выборах в парламент треть голосов, отстав от правящей Христианско-демократической партии только на 3%. Лидер христианских демократов Моро счёл, что в этих обстоятельствах нельзя игнорировать доселе невиданный успех итальянской компартии. 13 апреля 1977 года во Флоренции Моро в публичной речи заявил, что необходима «более широкая конвергенция между ХДП и другими партиями конституционного блока, включая коммунистов». Им был предложен так называемый «исторический компромисс», суть которого состояла во включении итальянских коммунистов в правительство (итал. Centro-Sinistra). Эта примиренческая идея, выглядевшая логично, благородно и очень по-христиански, в результате породила грандиозный раскол. «Исторический компромисс» Моро повлёк неприятие как в Италии, так и за рубежом — в США и Советском Союзе.

У консервативных кругов христианских демократов, а тем более у других итальянских правых, идея включения коммунистов в правительство вызвала идеологическое отторжение. Тем не менее, несмотря на жёсткое сопротивление внутри ХДП, Моро за счёт своего авторитета и настойчивости убедил однопартийцев поддержать включение коммунистов в состав правительственного большинства христианских демократов. Левые радикалы в Италии возмутились, что коммунисты идут на сговор с правящей партией буржуазии. В США посчитали, что недопустимая инициатива Моро дискредитирует политику правительства, а коалиция с левыми угрожает тесному военно-политическому альянсу Италии с НАТО. США на полном серьёзе воспринимали угрозу масштабного наступления «еврокоммунизма», выхода Италии из НАТО, что было чревато потерей доступа блока к средиземноморским портам. Кроме того, в Вашингтоне опасались, что участие коммунистов в заседаниях итальянского кабинета даст им возможность получать секретную информацию о стратегических военных планах НАТО, а затем передавать её агентам советских спецслужб (через которых, как было известно американской разведке, осуществлялось софинансирование КПСС Итальянской компартии). В Советском Союзе, где итальянские коммунисты проходили по разряду вольнодумствующих диссидентов, тоже были недовольны перспективой участия коммунистов в одном правительстве с «империалистическими силами». В Кремле участие итальянских коммунистов в кабинете, сформированном ХДП, рассматривали как риск выхода одной из крупнейших западных компартий из-под влияния КПСС. Фигура христианского демократа Моро, ставшего в тот момент одним из самых обсуждаемых в мире политиков, приобрела массу недоброжелателей как в Италии, так и вне её, как на Западе, так и на Востоке. Наиболее трагичным по последствиям стал тот факт, что Альдо Моро оказался на прицеле и у экстремистов.

Похищение

Утром 16 марта 1978 года, находившийся на пике популярности экс-премьер Альдо Моро был похищен в Риме, неподалёку от своего дома, группировкой «Brigate rosse» («Красные бригады»). В тот день, четверг, Моро направлялся на ключевое заседание парламента, где намеревался выдвинуть свой план формирования в Италии правительства национального единства во главе с Андреотти и с участием коммунистов. На тот момент МВД Италии располагало 28 бронированными легковыми автомобилями, но при их распределении между политиками Моро бронемашина не досталась. Председатель ХДП выехал из семейной квартиры на виа Форте Трионфале (северо-запад Рима) в тёмно-голубом «Фиат 130» с личным охранником, предполагалось по дороге заехать в церковь Санта Кьяра на площади Дельфийских игр, где перед началом рабочего дня Моро обычно недолго молился. Сопровождала VIP-авто машина охраны «Альфа Ромео» кремового цвета ещё с тремя телохранителями. На пересечении виа Марио Фани и виа Стреза около 9.00 произошло небольшое ДТП, подстроенное злоумышленниками: белый «Фиат 128», который ехал перед автомобилем Моро и которым управлял глава римской колонны «Красных бригад» Марио Моретти, неожиданно затормозил, в результате чего три авто, пытаясь сдать назад, уткнулись друг в друга и застряли у перекрёстка. Машина Моро, потерявшая скорость и манёвренность, тут же была блокирована «Фиат 128» с дипломатическими номерами посольства Венесуэлы (скрученными террористами ещё в 1973 году), после чего стоявшие у тротуара четверо мужчин в форме пилотов авиакомпании «Alitalia» (впоследствии выяснилось, что это были Валерио Моруччи, Раффаэле Фиоре, Просперо Галлинари и Франко Бонисоли) открыли ураганный огонь из автоматов. На месте погибли 5 человек: шофёр и телохранитель — в машине Моро, ещё двое телохранителей — в машине сопровождения; из всей застигнутой врасплох охраны лишь Раффаэле Жоззино, ехавшему на заднем сиденье «Альфа Ромео», удалось выскочить из машины и произвести два выстрела из пистолета в сторону нападавших, но через мгновения он также был застрелен «бригадистами». Террористы вытащили политика из салона, надели ему на голову мешок и мигом втолкнули в другой автомобиль — синий «Фиат 132». Через виа Стреза, виа Форте Трионфале и виа Массими пленника стремительно доставили к площади Мадонна дель Ченаколо, где его переместили в микроавтобус. В налёте участвовало около 60 наиболее опытных боевиков, съехавшихся со всей Италии, организовал захват и сам играл в нём ключевую роль командир римской колонны «бригадиров» Валерио Моруччи. Первый анонимный звонок о перестрелке поступил в службу 113 в 9.05 от очевидца, первое экстренное сообщение по радио прозвучало в 9.25, к этому моменту к месту событий прибыла полиция. Налётчики увезли экс-премьера, как выяснилось уже после гибели Моро, на улицу Камилло Монтальчини, 8 (юго-запад Рима, район парка Вилла Бонелли, в двух кварталах от виа Ленин). Там в чулане арендованной квартиры на первом этаже частного дома была устроена «народная тюрьма» «Красных бригад». В этом доме Моро, по версии следствия, провёл все 54 дня плена. Оттуда через своих тюремщиков он мог передавать на волю письма с просьбами к правительству и руководству ХДП принять все меры к его освобождению, пойти на условия похитителей, обменять его на содержащихся в местах лишения свободы сообщников «бригадистов».

По всему Риму и окрестностям тайный застенок Альдо Моро искали 35 000 карабинеров и солдат, всюду были расставлены блокпосты, досматривались все автомобили. Согласно публиковавшейся информации, однажды при сплошном осмотре квартала карабинеры с собаками оказались в 18 метрах от дома, на первом этаже которого содержался пленник, однако решающий шаг к цели так и не был сделан. Удивительным образом все 8 недель поисков Рим был наводнён курьерами «бригадиров», которые доставляли «коммюнике» с их требованиями и ультиматумами в редакции газет и информагентства. В «коммюнике № 1», распространённом 19 марта, содержалась фотография Моро, где измождённый заложник сидел на фоне пятиконечной звезды — эмблемы «Красных бригад». Во второй листовке сообщалось, что в «народную тюрьму» Моро посажен, как лидер «режима, угнетавшего итальянский народ». По мнению «бригадиров», Моро символизировал Христианско-Демократическую партию, а она и есть «наиболее злобный враг пролетариата». Данной акцией, утверждали «Красные бригады», начата «классовая борьба за коммунизм». Завершалась прокламация заявлением о том, что Моро будет «подвергнут пролетарскому правосудию». В дальнейшем террористы конкретизировали политические требования, при выполнении которых соглашались освободить пленника, настаивая на освобождении 13 заключённых «бригадиров» во главе с основателем группировки Ренато Курчо. В письмах Моро жене, министру внутренних дел Франческо Коссиге и секретарю Христианских демократов Бениньо Закканини звучали мольбы о спасении. «Моя кровь падёт на вас, на партию, на страну», — писал из застенка Моро, обращаясь к коллегам по партии, взывая к их совести и упрекая в том, что они и премьер Джулио Андреотти хотят избавиться от него. Реагируя на мольбы узника, Андреотти прокомментировал: «всё более горькие обвинительные письма Моро должны быть рассматриваемы или как вынужденные силой, или как стенания человека, разбитого психологическими и физическими пытками».

Правительство Италии после долгих споров и колебаний отказалось вести переговоры с террористами, эту позицию поддержали лидеры всех парламентских партий, включая коммунистов. Премьер Андреотти в телевизионном выступлении объявил консолидированную позицию кабинета: «переговоры фатально скомпрометируют политические институции Италии, будут победой террористов», которые, воодушевлённые успехом, и дальше станут захватывать заложников. Столь же жёсткую линию занял и созданный Андреотти кризисный штаб с участием американцев, куда, в частности, вошли главы двух итальянских разведывательных служб генералы Сантовито и Грассини, глава финансовой полиции генерал Джудиччи и куратор всех итальянских спецслужб Пеллози (по стечению обстоятельств все они оказались членами масонской ложи Propaganda Due (П-2)). Твёрдое нежелание поступаться принципами и идти на политические уступки «бригадирам» проявили и высшие руководители ХДП, включая Андреотти. Им оппонировали «конформисты», наиболее влиятельными из которых были секретарь Итальянской социалистической партии Беттино Кракси, глава сената Аминторе Фанфани и экс-президент Италии Джузеппе Сарагат — они считали, что любое средство, способное спасти жизнь экс-премьера, не может быть унизительным для государства. Но эти доводы не приняли во внимание. Тогда фигуры мирового масштаба стали уповать на гуманитарный аспект. С призывом проявить человечность к похитителям обратился генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм. Папа Павел VI «на преклонённых коленях» предлагал себя в заложники вместо Моро, Ватикан также объявил о готовности заплатить огромный выкуп за освобождение Моро. Конфиденциально пытался наладить диалог с «Красными бригадами» и спасти Моро резидент советских спецслужб в Южной Европе Геворк Вартанян, — известный тогда в Риме как влиятельный бизнесмен иранского происхождения, имевший нелегальные связи не только с Итальянской коммунистической партией (финансировавшейся и из партийной кассы ЦК КПСС через КГБ), но и с радикальными левацкими группировками. Похищение Моро едва не обернулось для самого успешного советского разведчика 1970-х провалом: как вспоминал в отставке полковник Вартанян, в ходе поисковой операции в Риме карабинеры несколько раз досматривали его автомобиль, при этом однажды карабинер так увлёкся, что забыл в багажнике свой автомат, обнаруженный затем на следующем блок-посту другим полицейским.

Убийство

Однако все усилия успехом не увенчались, поскольку сам Кабинет министров Италии проявил непреклонность. Учитывалось, что до похищения и за время поисков Моро «Красные бригады» убили ещё ряд политиков, судей, бизнесменов, тюремных надзирателей, полицейских, журналистов. 16 апреля в «коммюнике № 6» сообщалось, что «народным трибуналом» Моро приговорён к смертной казни. В последнем, девятом, коммюнике террористы сообщили, что вынесенный ими смертный приговор Моро скоро будет приведён в исполнение. К тому времени узник уже был на грани нервного и физического истощения, перестал бриться и принимать пищу. Предчувствуя неминуемую гибель, Моро в прощальном письме запретил участвовать в его похоронах кому-либо кроме жены Элеоноры, детей и близких: за гробом не должен был идти ни один функционер ХДП или правительства республики.

9 мая 1978 года в Риме в багажнике красного «Рено», припаркованного в центре города, на виа Каэтани, как раз на полпути между штаб-квартирами партий христианских демократов и коммунистов, был обнаружен изрешеченный автоматной очередью труп Альдо Моро. По мнению доктора исторических наук, заведующей отделом европейских политических исследований РАН Надежды Арбатовой, «такой символизм — отражение политических взглядов Моро, за которые его и устранили».

Расследование

Террористы и их покровители

Как выяснило следствие, политика в гараже дома-застенка расстрелял один из главарей «Красных бригад» — по разным данным это был либо Просперо Галлинари, либо Марио Моретти. Согласно материалам дела и мемуарам участников события, утром 9 мая 1978 года, предложив Моро переодеться в парадный свежевыглаженный костюм (тот, что был в день похищения), «бригадисты» внушили заложнику, что ситуация изменилась и сегодня его освободят, для чего надо скрытно транспортировать его в центр Рима. С этой целью заставили Моро спуститься в гараж и забраться в багажник красного «Рено», там укрыться пледом. После чего террорист хладнокровно выстрелил в жертву из пистолета Beretta, а затем разрядил в грудь политика автоматную обойму. Всего на теле жертвы экспертизой было обнаружено 11 пулевых ранений, фото с изображением лежащего в багажнике убитого премьер-министра получило мировую известность и стало символом политического террора ХХ века.

На задержание почти сотни преступников и расследование дела у правоохранительных органов Италии ушло четыре года. Разгром группировки «бригадиров», которые после убийств Моро и профсоюзного вожака Гвидо Росса в 1979 году стали стремительно терять популярность в рабочей среде, был завершён под руководством генерала корпуса карабинеров Далла Кьезы. В ходе суда, состоявшегося в 1982 году, была установлена ответственность «Красных бригад» за похищение и убийство Альдо Моро. 32 обвиняемых по делу Моро «бригадиров», в том числе главари Просперо Галлинари (1951—2013) и Марио Моретти (род. 1946), осуждены пожизненно, а ещё 63 террориста — к длительным срокам заключения. В конце 1990-х годов все фигуранты дела, чьи сроки к тому времени не истекли, были освобождены условно-досрочно. В ходе следствия выяснилось, что «альма матер» ряда лидеров и активистов «Красных бригад» был социологический факультет университета в Тренто на севере Италии, где в конце 1960-х годов интеллектуальные палачи Моро были студентами, а на тайных марксистских кружках постигали значение вооружённой борьбы для освобождения от «власти капитала». Марио Моретти в книге «Brigate Rosse: una storia italiana» («Красные бригады: одна итальянская история») признал, что убийство Моро явилось «крайним выражением марксистско-ленинских революционных действий». Однако основатель группировки Альберто Франческини в своих воспоминаниях отмечал, что для находящихся в заключении рядовых членов «Красных бригад» так и осталось загадкой, почему мишенью для столь жестоких и беспощадных действий был избран именно Моро, всегда с симпатией относившийся к левым.

В течение многих лет исследователи задавались вопросами, почему столь массированные и длительные поиски похищенного экс-премьера не дали результатов? Все ли 54 дня Моро провёл в застенке на улице Монтальчини на юго-западе Рима? Почему кризисный комитет преждевременно опубликовал фальшивый релиз о смерти заложника, не было ли это завуалированным сигналом «бригадирам», что Моро действительно можно убить? Мог ли красный «Рено» с трупом Моро беспрепятственно и никем не замеченным проехать 9 мая сквозь блок-посты из пригорода в самый центр забитой войсками итальянской столицы, где на каждом перекрёстке дежурили карабинеры? Неясность ответов на эти вопросы породила сомнения в результатах официального расследования. В семье Моро отвергали тогда и не верят до сих пор, что в тех обстоятельствах можно было совершить столь длительную поездку с трупом в багажнике.

В качестве возможного места удержания заложника называлась и квартира на окраине Рима по улице Градоли, 96. Впервые этот адрес назван 2 апреля 1978 года (когда Моро был ещё в заточении) на спиритическом сеансе, проведённом в Болонье двумя университетскими профессорами — деятелями Христианско-демократической партии, одним из которых был будущий премьер Италии и председатель Еврокомиссии Романо Проди. Поспешное и шумное вторжение спецподразделений в «нехорошую квартиру» (вместо скрытной слежки за ней) спугнуло временно отлучившихся террористов и помешало их аресту, из чего аналитики заподозрили, что власти были не сильно заинтересованы в скорой поимке «бригадиров». Разгорелось много споров, каким образом мистические духи оказались так точно информированы или же профессора к тому времени всё-таки располагали эксклюзивными сведениями от следственных органов либо иных источников. Боевик Франческини вспоминал: «Пока Моро был у нас, мы стали замечать много странных вещей, которые поначалу списывали на поразительное бессилие полиции. Но потом это стало больше похоже на соучастие». Впоследствии общепризнано, что спиритический сеанс в Болонье был прикрытием реального источника: выяснилось, что «Красные бригады» для хранения оружия и печатания своих «коммюнике» действительно использовали квартиру на улице Градоли, но она не была «тюрьмой» Моро.

Одним из первых версию о причастности сверхдержав озвучил сразу после убийства Моро в издании «Оссерваторе политико» итальянский журналист Мино Пекорелли, имевший превосходные контакты в итальянских спецслужбах. Мотивом указывалось нарушение политикой Моро (согласно которой часть власти в Италии передавалась коммунистам) логики раздела сфер влияния между СССР и Западом, договорённость о чём в 1945 году была достигнута на Ялтинской конференции. Через год Пекорелли был застрелен в Риме, а журналистское расследование застопорилось на десятилетия. 9 мая 2003 года, в день 25-летия обнаружения тела Моро близ палаццо Каэтани, в британской газете «Гардиан» опубликована статья, анализирующая накопленные за четверть века факты и развивающая выводы Пекорелли о том, что к насильственному устранению Моро с политической сцены могли иметь отношение Центральное разведывательное управление США и Комитет государственной безопасности СССР, а политика Моро затрагивала жизненно важные интересы Советского Союза и Североатлантического альянса. Автор статьи в «Гардиан» через 25 лет после события близ палаццо Каэтани обращает внимание на проведённый экспертами анализ текстильных тканей одежды Альдо Моро, кровь из которых не забрызгала багажник «Рено» — что неминуемо должно было произойти при длительном переезде. А это указывает на то, что «последнее путешествие» экс-премьера было очень коротким, всего несколько ярдов, и на медленной скорости, что, по предположению автора статьи, свидетельствует о том, что Моро был убит где-то совсем рядом с местом обнаружения его тела. В такой связи пристальное внимание привлекло здание, находящееся напротив, — палаццо Каэтани, где на широкую ногу тогда жил композитор и дирижёр Игорь Маркевич (1912—1983), муж графини Каэтани, деятель без гражданства, участник движения Сопротивления, известный в Италии эксцентричными левацкими взглядами, некоторое время укрывавший в графском имении на окраине Флоренции активистов «Красных бригад». Однако значимых улик против Маркевича получено не было. Согласно версии «Гардиан», последнее пристанище Моро перед смертью было не в пригороде Рима, а в центре, в районе римского гетто, — неподалёку от правительственных учреждений Италии, домов высоких государственных и партийных чиновников.

В 2002 году за связи с мафией и причастность к убийству журналиста Мино Пекорелли осуждён к 24 годам заключения Джулио Андреотти, преемник Моро на посту премьера Италии и главы ХДП, проявивший весной 1978 года неумолимость и несговорчивость при решении судьбы заложника, — не только соратника по партии, но и товарища своей молодости. В связи с истечением срока давности по делу (после смерти Пекорелли прошло 23 года) в тюрьму престарелый Андреотти не попал. Приговор суда, однако, навёл многих в Италии на мысль, что именно Андреотти в запутанной истории с похищением и убийством Альдо Моро являлся той самой таинственной и загадочной фигурой в Риме, кто весной 1978 года тайно оказывал покровительство экстремистам и поддерживал сепаратные контакты с мафиозными главарями.

Американский след

Итальянские исследователи проблем терроризма на Апеннинах в своих работах не раз указывали, что в 1970-х годах именно США было выгодно создание в Италии атмосферы хаоса, напряжённости и эскалации насилия, когда-то в одном городе, то в другом происходили взрывы бомб, покушения на политиков и бизнесменов, политический террор. В течение одного только 1977 года в Италии было совершено 2128 актов политического насилия. В 1979 году было устроено ещё больше — 2150 терактов. Такая атмосфера как нельзя больше способствовала тому, чтобы насадить в Италии правую диктатуру. Подобный опыт уже был успешно апробирован американцами в Греции, где при тайной поддержке ЦРУ к власти прорвался профашистский режим «чёрных полковников». Подтверждения фактов сотрудничества активистов «Красных бригад» со спецслужбами США существовали ещё до покушения на Моро и разгрома экстремистской организации. Экс-агент ЦРУ Гонсалес-Мата в своей книге «Подлинные властители мира» (1979) подозревал в организации похищения Моро одного из главарей итальянской герильи Марио Моретти, который принимал участие и в расстреле заложника. Указывается, что накануне похищения Моретти, будучи разыскиваемым террористом, беспрепятственно побывал в США, прослеживается его связь с баскской террористической организацией ЭТА, а также с французскими ультра. Моретти и его подельник Коррадо Симиони создали в Париже языковую школу «Гиперион», открывшую затем филиалы в европейских столицах. В архивах итальянской полиции найдены документы о том, что парижская школа «Гиперион» являлась наиболее важным прикрытием ЦРУ в Западной Европе, через эту «школу» итальянские террористы в 1970-е годы снабжались оружием и взрывчаткой, осуществлялась общая координация их деятельности.

По мнению работавшего в 1978 году в Риме корреспондента ТАСС Владимира Малышева, в похищении и убийстве Альдо Моро ясно просматривается американский след. Согласно этой версии, для США и ЦРУ Моро был самым опасным в Италии политиком. Творцы американской внешнеполитической доктрины Збигнев Бжезинский и Генри Киссинджер относились к Моро с большой неприязнью. Незадолго до похищения Моро находился с визитом в США. Его вдова Элеонора дала показания на суде о том, что, вернувшись из поездки, муж поведал ей об угрозах, поступавших там в его адрес. В изложении Элеоноры Моро, лидеру ХДП в Вашингтоне было заявлено о необходимости смены политического курса, направленного на интеграцию левых в правительство: «Либо вы прекратите такой курс, либо вы дорого заплатите за это». 3 марта 1978 года, за пару недель до похищения экс-премьера, посол США в Риме Ричард Гарднер без обиняков назвал Моро «самым опасным политическим деятелем Италии». Джузеппе Ла Маддалена, профессор университета в Бари, который окончил Моро и с которым у него всю жизнь были дружеские связи, вспоминал: «Альдо Моро стал опасаться за себя и за свою семью с тех пор, как в США были убиты братья Кеннеди. Он видел некую аналогию между той ролью, которую играли Кеннеди в США, и ролью его самого в Италии».

Политический секретарь ХДП Пикколи и заместитель главы МВД Дзамберлетти после своей отставки сделали вывод, что «Моро своей жизнью заплатил за попытку высвободить Италию из уз «поднадзорной свободы» в орбите США». Исследователь проблем международного терроризма Л. Замойский в книге «Масонство и глобализм. Невидимая империя», утверждал, что организатором убийства Моро была секретная масонская ложа П-2, а «Красные бригады» оказались исполнителями чужой воли, что объясняет нелогичность их жестокого убийства политика, благоволившего к левым. Как свидетельствовали на следствии и суде схваченные боевики «Красных бригад», сам Моро догадывался об этом. В застенке он интересовался у своих тюремщиков, действительно ли убрать его им поручили американцы. Эксперт по международному терроризму Замойский акцентирует внимание также на внешнеполитическом контексте похищения Моро: «НАТО доводились до готовности схемы «довооружения», включавшие размещение американских ядерных ракет на территории союзников, в том числе в Комизо, на Сицилии. Приход к власти коалиции, которая бы считалась с мнением коммунистов, мог сорвать согласие итальянцев на эти действия, затормозить планы перевооружения НАТО. Несмотря на то, что Моро не занимал в то время какой-либо государственный пост, его авторитет в стране был бесспорен». Упоминалось также о разработанной спецслужбами НАТО программе «Gladio», целью которой было формирование в Италии подпольных ячеек для защиты от возможного вторжения СССР, в этом деле боевой опыт «бригадиров» оказался бы весьма кстати.

Итальянские газеты отмечали тесные связи мафии, коррумпированных итальянских политиков и военно-разведывательных кругов США, интересы которых переплетались, а могущество, помноженное на транснациональный масштаб, позволяло манипулировать как левыми террористами, так и криминальными синдикатами для достижения своих целей на Апеннинах. Для ликвидации Моро был задействован первый рычаг, и его убрали посредством «Красных бригад», в то время как не столь значительные фигуры уничтожались при помощи мафиозных киллеров.

В 2006 году в Италии был показан документальный фильм «Прошлые дни Альдо Моро», включающий интервью бывшего сотрудника Государственного департамента США Стива Пикзеника. Отставной чиновник Госдепа вспоминал: «Мы должны были пожертвовать Альдо Моро, чтобы поддержать стабильность в Италии». Из интервью следует, что американские спецслужбы по ходу событий весны 1978 года контактировали с «Красными бригадами», а «решение убить Моро было принято в течение четвёртой недели его задержания, когда он начал раскрывать государственные тайны через свои письма».

Советский след

Как на американский, так и на советский след в истории с похищением Моро обратил внимание известный итальянский журналист Мино Пекорелли, первым опубликовавший своё расследование в «Оссерваторе политико», а уже через год после убийства Моро сам ставший жертвой террористов. Пекорелли ничего не знал о секретной миссии в Риме советского резидента полковника Вартаняна (дом которого находился не так далеко от улицы Монтальчини), о чём впервые стало известно общественности только после 2008 года. В 1970-е годы внешняя разведка КГБ имела в Италии трёх важных агентов и одного в Ватикане, при этом связь с «Бригадами» ветеранами ведомства отрицалась. Согласно независимым оценкам 2000-х годов, контакты с «Красными бригадами», в рядах которых было немало выходцев из ИКП, курировал заведующий Международным отделом ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро Борис Пономарёв. Один из ближайших соратников Брежнева, Пономарёв был убеждённым коминтерновцем и верил в возможность экспорта революции из СССР в другие страны, — в этом он был единомышленником с председателем ИКП Луиджи Лонго, который имел опыт вооружённой борьбы и командования интербригадами в период Гражданской войны в Испании и тоже разделял идеи Коминтерна.

Доводы Пекорелли, с самого начала скептически относившегося к официальной версии похищения и убийства Моро, носили, в основном, не фактический, а гипотетический характер. Он отмечал, что Моро своими намерениями включить коммунистов в буржуазное правительство создал серьёзные проблемы не только для раздела сфер влияния между СССР и США, но и для идеологических концепций непримиримой классовой борьбы, канонизированных в СССР; подрывал интернациональное единство коммунистических рядов в двух странах. Пекорелли обращал внимание на несомненную схожесть символики, фразеологии и идеологической риторики «Красных бригад» с пропагандистской риторикой и атрибутикой в СССР, уподоблял террор «красных бригадиров» революционному террору марксистов, эсеров и большевиков. Масштаб и продолжительность акции против Моро свидетельствовали о том, что её организовала не отдельная политическая группировка, а профессиональная спецслужба могущественной державы, обладающая специальными средствами, навыками и опытом. Что «Красные бригады» не способны провести такую операцию на столь высоком уровне и не располагали таким многочисленным штатом профессионалов, свидетельствовал и член парламентской комиссии по расследованию похищения Серджо Фламини. Фактом, по мнению Пекорелли, является и то, что ни государственные деятели, ни дипломаты, ни спецслужбы Советского Союза (как и США) ничего не сделали ради спасения Моро, хотя имели для этого возможности и влияние в Италии. Евгений Жирнов и Михаил Ильинский в «Коммерсанте» упоминали, что и день казни Моро, 9 мая, который в СССР отмечался как важный государственный праздник, левыми радикалами мог быть выбран не случайно, а как «подарок» «Красных бригад» советскому лидеру и фронтовику Л. Брежневу, который ещё с 1960-х годов недолюбливал Моро.

В конце 1990-х годов на след КГБ вышла итальянская парламентская комиссия, занимавшаяся изучением документов, выкраденных из архива и вывезенных из СССР бывшим сотрудником комитета госбезопасности Василием Митрохиным. Под подозрение комиссии попал русский студент Университета Сапиенца Сергей Соколов, с 1977 года посещавший с разрешения Моро его лекции и часто обращавшийся к нему в университете и даже около автомобиля с вопросами, которые показались помощникам и охране политика нескромными и навязчивыми. Последний раз Соколов общался с Моро 15 марта, за день до событий, после похищения студент перестал посещать занятия и бесследно пропал. В 1999 году возникли предположения, что внезапно исчезнувший тогда Сергей Соколов и корреспондент ТАСС в Риме Сергей Фёдорович Соколов (сотрудник КГБ под журналистским прикрытием), начавший работать в Италии в 1981 году, но в 1982 году (когда начался судебный процесс по делу Моро), досрочно отозванный на родину, — одно и то же лицо. Обнаружились свидетельства, что агентом советской спецслужбы был член «Красных бригад» Антонио Саваста, он находился за рулём красного «Рено», которое 9 мая 1978 года доставило тело жертвы на виа Каэтани. Другим советским агентом в книге историка группировки Дж. Галли назывался «бригадист» Гвидо Конфорто, на конспиративной квартире которого в Риме 29 мая 1979 года были арестованы полицией организатор налёта на кортеж Моро Валерио Моруччи и его боевая подруга Адриана Фаранда. В причастности КГБ к устранению Моро была уверена и вдова политика Элеонора.

Судьба палачей

Непосредственные участники расстрела Моро 9 мая 1978 года террористы Марио Моретти и Просперо Галлинари были осуждены в 1982 году к пожизненному лишению свободы. В 1988 году Моретти совместно с другими лидерами «бригадиров» Ренато Курчо и Альберто Франческини выступили с телеобращением, где выразили сожаление о совершённых преступлениях и призвали оставшихся на свободе боевиков «Красных бригад» прекратить вооружённую борьбу ввиду её бесперспективности. «Увы, ни один из "бригадистов" не отбыл целиком положенного ему наказания. Приговоры многих сократили, кое-кто ударился в бега, других выпустили "по состоянию здоровья" или в связи с амнистией, третьим изменили приговор таким образом, что часть срока бывшие убийцы могут отбывать дома», писал в 1999 году европейский корреспондент ТАСС Владимир Малышев. В 1998 году ряд главных террористов «Красных бригад», в том числе Моретти и Галлинари, были условно-досрочно освобождены. Моретти работал в Милане в центре реабилитации бывших заключённых, затем трудился координатором в компьютерной лаборатории, давал воспоминательные интервью французским кинодокументалистам. Галлинари умер в январе 2013 года, на его похоронах итальянские СМИ зафиксировали последний публичный сбор ветеранов «Красных бригад», занемогший Моретти не присутствовал по «состоянию здоровья».

Память

Альдо Моро похоронен в маленьком городке Торрита-Тиберина в 20 км к северу от Рима. В этом тихом живописном местечке, с трёх сторон окружённом Тибром, Моро любил отдыхать. В последний путь, согласно завещанию политика, его провожали только члены семьи. Уже после похорон, 13 мая 1978 года, папа Павел VI провёл в Риме торжественное богослужение в память о Моро, в котором приняли участие итальянские политические деятели и друзья, велась трансляция по общенациональному телевидению.

Место обнаружения тела Альдо Моро на виа Каэтани отмечено памятной доской и традиционно привлекает внимание итальянцев и зарубежных туристов. Сюда в память об убитом премьер-министре каждый год, в марте и мае, приносят цветы. В 2003 году, к 25-летию трагического события, на улице Каэтани были возложены венки от правительства Италии.

Кинематограф

• Дело Моро / Il Caso Moro (1986)
• Год оружия / Year of the gun (1991)
• Здравствуй, ночь / Buongiorno, notte (2003)
• Площадь пяти лун / Five Moons Square (2004)
• Президент – Альдо Моро / Aldo Moro — Il presidente (2008)

Литература

• Alberto Franceschini, Pier Vittorio Buffa, Franco Giustolisi. Mara, Renato e io. Storia dei fondatori delle BR, Milano, Mondadori, 1988, ISBN 88-04-30567-3.
• Sergio Flamigni. La tela del ragno. Il delitto Moro, Milano, Kaos Edizioni, 1993, ISBN=88-7953-027-5.
• Mario Moretti, Rossana Rossanda, Carla Mosca. Brigate Rosse. Una storia italiana, Milano, Baldini & Castoldi, 1998, ISBN 88-8089-487-0.

Ссылки

• Цецилия Кан. [presidents.h1.ru/site/primeministers/italy/moro.html Итальянский ребус. Альдо Моро]. Италия (1 января 2010). Проверено 2 декабря 2015.
• Владимир Малышев. [www.stoletie.ru/territoriya_istorii/aldo_moro_v_pricele_vashingtona_209.htm Альдо Моро в прицеле Вашингтона]. Столетие (8 мая 2013). Проверено 7 декабря 2015.
• Натиг Назимоглу. [www.azerizv.az/news/a-7047.html Проповедник исторического компромисса]. Азербайджанские Известия (19 февраля 2011). Проверено 13 декабря 2015.
• Евгений Жирнов. [www.kommersant.ru/doc/667045 Засада Ильича]. Коммерсантъ (17 апреля 2006). Проверено 5 января 2016.
• [ria.ru/radio/20141029/1030748678.html#ixzz3tAsIS8rr Убийство Альдо Моро: расплата за «исторический компромисс»]. РИА Новости (29 октября 2014). Проверено 2 декабря 2015.
• Эдуард Лимонов под псевдонимом полковник Иван Чёрный. [limonka.nbp-info.com/012_article_1226837214.html Похищение и казнь Альдо Моро]. Лимонка (12 апреля 1995). Проверено 11 декабря 2015.
• Михаил Ильинский. [iknigi.net/avtor-mihail-ilinskiy/101185-silvio-berluskoni-premer-italii-mihail-ilinskiy/read/page-13.html Сильвио Берлускони — премьер Италии//Язык свинца]. iknigi.net (29 октября 2015). Проверено 19 декабря 2015.
• Piero Craveri. [www.treccani.it/enciclopedia/aldo-moro_%28Dizionario-Biografico%29/ MORO, Aldo] (итал.). Dizionario Biografico degli Italiani - Volume 77. Treccani (2012). Проверено 23 июня 2016.
• [www.treccani.it/enciclopedia/aldo-moro_%28Dizionario-di-Storia%29/ Moro, Aldo] (итал.). Dizionario di Storia. Treccani (2010). Проверено 23 июня 2016.
• [www.treccani.it/enciclopedia/aldo-moro_res-542f71c5-87e8-11dc-8e9d-0016357eee51_%28Enciclopedia-Italiana%29/ Moro, Aldo] (итал.). Enciclopedia Italiana - III Appendice. Treccani (1961). Проверено 23 июня 2016.
• Antonello Biagini. [www.treccani.it/enciclopedia/aldo-moro_%28Enciclopedia-Italiana%29/ Moro, Aldo] (итал.). Enciclopedia Italiana - IV Appendice. Treccani (1979). Проверено 23 июня 2016.
• [www.treccani.it/enciclopedia/aldo-moro/ Mòro, Aldo] (итал.). Enciclopedie on line. Treccani. Проверено 23 июня 2016.

См. также

• Aldo Moro — статья в Итальянской Википедии
• Caso Moro — статья в Итальянской Википедии
• Agguato di via Fani — статья в Итальянской Википедии

Отрывок, характеризующий Моро, Альдо

Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.