Моррас, Шарль

Шарль Моррас (фр. Charles-Marie-Photius Maurras; 20 апреля 1868, Мартиг, Буш-дю-Рон — 16 ноября 1952, Тур) — французский публицист, критик, поэт. Член Французской Академии (1938—1945, лишён звания по решению Лионского суда как предатель родины).

Родился в Провансе в богатой буржуазной семье. Моррас являлся одним из представителей того воинствующего национализма, который во Франции перед войной провозгласил лозунг национального ренессанса. Во французской литературе это течение было представлено так называемой «романской школой», её реакционными теориями, свидетельствовавшими о кризисе капитализма и буржуазной демократии, о разочаровании в парламентаризме и науке, которой противопоставлялась религия. В 1886 написал Манифест символизма. В 1899 организовал монархическую группу «Аксьон Франсэз» («Французское действие»), а в 1908 — газету под тем же названием с Леоном Доде.

Моррас проповедовал благодетельность наследственной монархии и католицизма как организации, утверждая превосходство «латинской расы» над другими народами  по классическому XVII-ого века значению этого слова, а не в современном смысле. Сам был агностиком.

В годы Второй мировой войны оставался глухим к существующему положению вещей, поддерживал маршала Петена, который формировал политику Вишистского режима. Выступал как антисемит среди друзей, но был также антигерманистом, хотя и молчал об этом до падения Третьего Рейха.

Ссылки

• [maurras.net/textes/ Maurras.net online library : works of Charles Maurras]
• [www.mmisi.org/ma/41_04/molnar.pdf Charles Maurras, Shaper of an Age]
• Луков Вл. А. [modfrancelit.ru/morras-sharl/ Моррас Шарль]. Электронная энциклопедия «Современная французская литература» (2011). Проверено 1 декабря 2011. [www.webcitation.org/66vbsRk5k Архивировано из первоисточника 15 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Моррас, Шарль

– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]