Морские республики

Морские республики (итал. repubbliche marinare) были итальянскими городами-государствами, процветавшими в Италии и в Далмации (средневековое название территории современных Хорватии и Черногории). Наиболее известны Венеция, Генуя, Пиза, и Амальфи. Эти государства конкурировали друг с другом военным и коммерческим путём. С X по XIII века они строили флоты как для собственной защиты, так и для поддержки расширяющейся по Средиземноморью торговой сети, что позволило им играть существенную роль в Крестовых походах. Соперничая, эти республики постоянно интриговали, заключая альянсы и ведя военные действия друг с другом.

Количество

Наиболее известны морские республики Амальфи, Пиза, Генуя и Венеция; менее известны Ноли, Анкона, Ноли и на восточном берегу Адриатики, в Далмации, находилась важная Дубровницкая республика, с центром в городе Дубровник (совр. Хорватия).

Обзор

Морские республики являлись городами-государствами. В целом они имели республиканское устройство и были формально независимы, хотя большинство из них находилось на территориях, когда-то формально принадлежащих Византийской империи (основными исключениями являлись Генуя и Пиза). В период своей независимости все эти города имели сходные (хотя и не идентичные) системы самоуправления, в которых значительную силу роль играло купечество.

Морские республики сильнейшим образом принимали участие в Крестовых походах, обеспечивая транспорт и поддержку, но в основном используя к своей выгоде возможности, происходящие из этих войн. Четвёртый крестовый поход, первоначально задуманный для освобождения Иерусалима, в действительности повлек за собой захват Венецией Зары и Константинополя.

Каждая из морских республик имела в своем владении различные заморские территории, включая множество средиземноморских островов, в частности Сардиния и Корсика, территории в Адриатике, Эгейском, и Черном море (Крым), а также торговые поселения на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Венеция выделялась среди прочих тем, что владела значительными землями в Греции, на Кипре, в Истрии и Далмации вплоть до середины XVII столетия.

Происхождение и развитие

См. также: Средневековая Италия

Экономический подъем в Европе около 1000 года, совместно с опасностями сухопутных торговых путей сделал возможным развитие главных торговых маршрутов вдоль средиземноморского побережья. Независимость, приобретенная некоторыми прибрежными городами предоставила им лидирующую роль в этом развитии. Эти города, страдая от набегов пиратов (в основном арабских), организовывали собственную защиту, создавая мощные морские флоты. Таким образом, в X и в XI века они оказались способны переключиться на наступательную стратегию, используя возможности, предоставленные соперничеством между морскими силами Византии и исламских государств и конкурируя с ними за контроль над торговыми маршрутами до Азии и Африки.

<timeline> ImageSize = width:1000 height:auto barincrement:20 PlotArea = top:10 bottom:50 right:130 left:20 AlignBars = late

DateFormat = yyyy Period = from:650 till:1850 TimeAxis = orientation:horizontal ScaleMajor = unit:year increment:100 start:650

Colors =

 id:Amalfi value:rgb(0.4,0,1) legend: Амальфи
 id:Ancona value:rgb(1,0.9,0.1) legend: Анкона
 id:Gaeta value:rgb(0.3,1,0.3) legend: Гаэта
 id:Genoa value:rgb(1,0.6,0) legend: Генуя
 id:Pisa value:rgb(0.3,0.8,1) legend: Пиза
 id:Ragusa value:rgb(0.7,0.2,1) legend: Дубровник
 id:Venice value:rgb(1,0.1,0.1) legend: Венеция

Legend = columns:4 left:150 top:24 columnwidth:200

TextData =

 pos:(20,27) textcolor:black fontsize:M
 text:

BarData =

 barset:PM

PlotData=

 width:5 align:left fontsize:S shift:(5,-4) anchor:till
 barset:PM

from:839 till:1131 color:Amalfi text:"Амальфи" fontsize:10
from:1050 till:1532 color:Ancona text:"Анкона" fontsize:10
from:839 till:1137 color:Gaeta text:"Гаэта" fontsize:10
from:1005 till:1797 color:Genoa text:"Генуя" fontsize:10
from:1050 till:1406 color:Pisa text:"Пиза" fontsize:10
from:1050 till:1808 color:Ragusa text:"Дубровник" fontsize:10
from:1143 till:1797 color:Venice text:"Венеция" fontsize:10

</timeline>

Независимые города формировали автономные республиканские правительства, выражавшие интересы класса купцов, составлявшего основу могущества этих городов. История морских республик переплетается как с европейской экспанскией на восток, так и с происхождением современного капитализма как торговой и финансовой системы. Используя золотую монету, купцы итальянских морских республик начали заново развивать международную торговлю и взаиморасчеты. Технологический прогресс в навигации обеспечил существенную поддержку развитию купеческого капитала. Морские карты четырнадцатого и пятнадцатого столетий все принадлежали школам Генуи, Венеции и Анконы.

Крестовые походы предоставили возможности для экспансии. Они во все возрастающей степени полагались на итальянский морской транспорт, за который республики получали концессии на колонии, а также оплату наличными. Венеция, Амальфи, Анкона, и Дубровник были и до этого вовлечены в торговлю с Левантом, но с Крестовыми походами эта торговля значительно выросла: тысячи итальянцев из морских республик стекались в Восточное Средиземноморье и Черное море, создавая базы, порты и коммерческие поселения, известные как "колонии". Это были маленькие огороженные анклавы внутри города, часто просто одна улица, где управление происходило по законам итальянского города губернатором, назначенным из родного города, со своей церковью и магазинами с едой в итальянском вкусе. Эти итальянские торговые центры также оказывали существенное политическое влияние на местах: итальянские купцы организовывали сходные с гильдиями ассоциации, стремясь приобрести юридические, налоговые и таможенные привелегии от местных правительств. Возникли некоторые личные владения. Пера в Константинополе, вначале генуэзскиий, впоследствии (под османами) венецианский, был крупнейшей и наиболее известной итальянской торговой базой.

История различных морских республик сильно различалась, отражая их разную продолжительность жизни. Венеция, Генуя, Ноли и Дубровник существовали довольно долго, их независимость пережила Средневековье и продолжалась до начала современной эпохи, когда Италия и Европа были опустошены Наполеоновскими войнами. Некоторые республики сохраняли независимость до эпохи Возрождения: так, Пиза попала под главенство Флорентийской республики в 1406 и Анкона была подчинена Папской области в 1532. Амальфи и Гаэта весьма быстро утратили свою независимость: первая в 1131 и вторая в 1140, обе попав под власть норманнов.

Амальфи

Амальфи, возможно, первая из морских республик, игравших заметную роль в истории, развила обширную торговлю с Византией и Египтом. Амальфийские купцы добились торговли в Средиземноморье от арабов и основали торговые базы в Южной Италии и на Среднем Востоке в X веке. Амальфийцы первыми создали колонию в Константинополе.

Одним из важнейших достижений Амальфийской республики является Морское право Амальфи, кодекс законов по морскому праву, который действовал в течение всех средних веков.

С 1039 Амальфи попадает под власть княжества Салерно. В 1073 Роберт Гвискар захватил город, присвоив титул Dux Amalfitanorum ("Герцог Амальфийцев"). В 1096 Амальфи восстало и восстановило независимую республику, но было подавлено в 1101. Амальфи восстало вновь в 1130 и было окончательно подавлено в 1131.

Амальфи было разграблено пизанцами в 1137, в момент ослабления от природных бедствий (мощных наводнений) и было присоединено к землям норманнов в южной Италии. С этого времени, Амальфи испытало сильный спад и утратило свою роль торгового центра Кампании в пользу Неаполитанского герцогства.

Пиза

В 1016 союз Пизы и Генуи одержал победу над сарацинами, завоевал Корсику и приобрел контроль над Тирренским морем. Веком позже они освободили Балеарские острова в ходе экспедиции, которая прославляется в эпических поэмах Gesta triumphalia per Pisanos и Liber Maiorichinus, сочиненных в 1113–1115.

Пиза, в то время имеющая выход к морю с устья Арно, достигла вершины своего могущества между XII и XIII столетиями, когда её корабли контролировали западное Средиземноморье. Соперничество между Пизой и Генуей обострялось в ходе XII века и привело к морской битве при Мелории (1284), которая ознаменовало начала заката Пизы; Пиза отказалось от своих требований на Корсику и уступила часть своих владения на Сардинии Генуе в 1299.

Далее, арагонское завоевание, начавшееся в 1324 году, оставило тосканский город без контроля над юдикатами Кальяри и Галлура. Пиза сохраняла свою независимость и контроль над побережьем Тосканы до 1409, когда она была присоединена к Флоренции.

Генуя

Генуя начало приобретать автономию от Священной Римской империи около 1096, став самостоятельным городом-коммуной и приняв участие в Первом крестовом походе. Первоначально называлась Compagna Communis (Коммуна Компагна), обозначение республика стало официальным в 1528 по инициативе адмирала Андреа Дориа.

Союз с Пизой позволил освободить западную часть Средиземноморья от сарацинских пиратов, завоевать Корсику, Балеарские острова и Прованс.

Формирование Compagna Communis, собрание всех городских торговых ассоциаций (compagnie), также включающих родовитых аристократов окружающих долин и побережья, окончательно ознаменовало рождение генуэзского правительства.

Богатство города возросло значительно в ходе Первого крестового похода: его участие принесло огромные привилегии для генуэзских коммун, которые были основаны во многих местах Святой земли. Вершина генуэзских успехов была достигнута в XIII веке с заключением Нимфейского договора (1261) с императором Византии Михаилом VIII Палеологом. Взамен помощи при возвращении Константинополя, договор вел к изгнанию венецианцев с проливов, ведущих к Черному морю, которое быстро стало Генуэзским морем. Вскоре после этого, в 1284, Пиза была окончательно побеждена в битве при Мелории.

В 1298 генуэзцы разбили венецианский флот около острова Курцоле в Далмации. В ходе столкновения был пленен венецианский дож и Марко Поло, который во время своего заключения в Палаццо Сан-Джорджо продиктовал историю своих путешествий своему сокамернику Рустикелло из Пизы. Генуя оставалась относительно сильной до последнего серьезного столкновения с Венецией, Войны Кьоджи в 1379. Она закончилась победой венецианцев, которые в конце концов восстановили господство над торговлей с Востоком.

После несчастливого XV века, отмеченного чумой и иностранным владычеством, город восстановил самоуправление в 1528 за счет усилий Андреа Дориа. В течение следующего века Генуя стала главным банкиром испанских монархов, получая огромные барыши, которые позволили старым семьям патрициев сохранять своё могущество в течение длительного времени. Однако республика была независима только юридически, так как она часто попадала в зависимость от могущественных соседей, в первую очередь от Франции и Испании, также от Австрии и Савойи. В конце концов она была подчинена Наполеоном в 1805 и присоединена к Сардинскому королевству в 1815, что разрушило экономику и вызвало эмиграцию лучших рабочих и большинства сельского населения на американский континент.

Венеция

Республика Венеции, также известная как La Serenissima (наиболее безмятежная), возникла в 421 как результат развития торговых сношений с Византийской империей, частью которой она некогда формально являлась (хотя и со значительной степенью независимости). Венеция оставалась союзником Византии в сражениях против арабов и норманнов.

Около 1000 года Венеция начала свою экспансию в Адриатическом море, побеждая пиратов, оккупировавших берега Истрии и Далмации и захватывая данные регионы и важнейшие города под свой контроль. В начале XIII века город достиг пика своего могущества, господствуя на торговых маршрутах по Средиземноморью и с Востоком. Во время Четвертого Крестового похода (1202–1204) его флот решительно захватывал острова и наиболее важные прибрежные города Византийской империи. Захват важнейших портов островов Корфу (1207) и Крит (1209) предоставил Венеции торговые возможности, достигавшие Сирии и Египта, конечные пункты тогдашних торговых маршрутов. До конца XIV столетия Венеция стала одним из богатейших государств Европы. Его господство в восточном Средиземноморье в позднейшее время было оспорено экспансией Османской империи, несмотря на выдающуюся победу в Битве при Лепанто в 1571 над турецким флотом, одержанную Священной лигой.

Венецианская республика проводила сильную экспансию и в своей метрополии. Она стала наиболее обширной из морских республик а также была наиболее сильным государством Северной Италии до 1797, когда Наполеон вторгся в Венецианский залив и захватил Венецию. Город был под контролем французов и австрийцев в течение следующего полувека, перед тем как на короткое время обрести независимость во время революции в 1848. Австрийское господство возобновилось годом позже и продолжалось до 1866, когда Венеция перешла в состав Итальянского королевства.

Анкона

Включенная в Папскую область c 774, Анкона попала под влияние Священной Римской империи около 1000, но постепенно приобретала автономию, чтобы стать полностью независимой коммуной в XII веке. Её девиз был: Ancon dorica civitas fidei; её монета с agontano.

Хотя и до некоторой степени ограниченная превосходством Венеции на море, Анкона была заметной морской республикой в связи с её экономическим развитием и преимуществами в торговле, в особенности с Византийской империей. Она пользовалась отличными взаимоотношениями с Венгерским королевствовм и было в союзе с Дубровницкой республикой. Несмотря на связь с Византией, город также поддерживал хорошие взаимоотношения с Турками, что позволяло ему быть главными воротами в центральной Италии на Восток. Склады Анконской республики были постоянно в работе Константинополе, Александрии и других византийских портах, в то время как работа с товарами, привозимыми сухопутным путём (в особенности текстиля и специй) попало в руки купцам Лукки и Флоренции.

В области искусства, аНкона была одним из центров так называемого Адриатического Возрождения, того особенного стиля возрождения, который распространился в Далмации, Венеции и Марке, характеризующегося переоткрытием классического искусства и несомненной преемственностью с готическим искусством. Морской картограф Грациозо Бенинкаса родился в Анконе, так же как и путешественник-археолог Кириак, которого называли "отец древности". Он открыл для современников существование Парфенона, the Пирамид, Сфинкса и других знаменитых античных монументов, которые считались разрушенными.

Анкона долждна была постоянно обороняться от замыслов как Священной Римской Империи, так и папства. Она никогда не нападала на другие морские города, но всегда оборонялась. В обороне она преуспевала до 1532, когда папа Климент VII приобрел контроль над городом политическими методами.

Дубровник

В первой половине VII века Дубровник начал развивать активную торговлю с восточным Средиземноморьем. С XI века он заявил о себе как морской и торговый город, в особенности на Адриатике. Первый коммерческий контракт известен с 1148 года и подписан с городом Мольфетта, но другие города последовали за ним в последующие десятилетия, включая Пизу, Термоли и Неаполь.

После падения Константинополя в 1204 во время Четвертого Крестового похода, Дубровник попал под контроль Венецианской республики, от которой он унаследовал большинство своих институтов. Правление Венеции длилось полтора столетия и определило структуру управления будущей республики, с возникновением Сената в 1252 году и принятием Дубровницкого кодекса 9 мая 1272. В 1358, в результате войны с Венгерским королевством, Задарский договор вынудил Венецию отказаться от её владений в Далмации. Дубровник добровольно перешел в зависимость от Королевства Венгрия, получив право на самоуправление в обмен на помощь с флотом и выплату ежегодной дани. Дубровник был укреплен и и снабжен двумя портами. Самоназвание "коммуна" сменилось на "республика" в 1403.

Основывая своё процветание на морской торговле, Дубровник получил преобладающее влияние в Южной Адриатике и начал конкурировать с Венецианской республикой. В течение нескольких столетий Дубровник был союзником Анконы, другого конкурента Венеции в Адриатике. Этот альянс сделал возможным для двух городов на противоположных берегах Адриатике сопротивляться превращению Венеции сделать Адриатику "Венецианским озером", что дало бы Венеции прямой либо косвенный контроль над всеми портами в этом море. Венецианские торговые маршруты шли через Германию и Австрию; Анкона и Дубровник выработали альтернативные маршруты, идущие на запад от Дубровника через Анкону до Флоренции и далее во Фландрию.

Дубровник являлся воротами на Балканский полуостров и на Восток, местом для торговли металлом, солью, специями и киноварью. Он достиг своей высшей точки в период между XV и XVI веками, благодаря налоговым льготам для доступных товаров. Его социальная структура была жесткой, низшие классы не играли никакой роли в его правительстве, но он являлся передовым в других отношениях: в XIV веке здесь открылась первая аптека, а вскоре - приют для неизлечимо больных; в 1418 году была отменена работорговля.

Когда Османская империя начала наступление на Балканы и Венгрия была побеждена в битве при Мохаче в 1526, Дубровник был формально подчинен османским султанам. Он обязался выплачивать им символическую ежегодную дань, что позволило ему сохранять независимость на деле.

В XVII веке наблюдался медленный закат Дубровницкой республики, в основном из-за землетрясения в 1667, которое разрушило большую часть города. Считается, что от землетрясения было около 5000 жертв, включая Ректора республики Симонэ де Шеталди. Город был быстро восстановлен за счет Папы и королей Франции и Англии, что сделало его жемчужиной урбанизма XVII столетия, и дало Республике короткий период возрождения. Пожаревацкий мир в 1718 предоставил ей полную независимость, но повысил величину тарифа за право торговли до уровня 12 500 дукатов.

Австрия захватила Дубровницкую республику 24 августа 1798. По Пресбургскому миру 1805 года город отходил к Франции. В 1806, после месячной осады, город сдался французам. Республика была окончательно отменена приказом генерала Огюста Мармона 31 января 1808 года и была присоединена к наполеоновским Иллирийским провинциям.

Взаимоотношения

Взаимоотношения между морскими республиками зависели от их коммерческих интересов, и часто выражались в политических и экономических соглашениях, нацеленных на раздел прибыли от торговых маршрутов или взаимное невмешательство. Но конкуренция за конроль над торговыми маршрутами на Восток и в Средиземноморье часто разжигало вражду которая не могла быть разрешена дипломатическим путём. По этой причине между морскими республиками наблюдались и серьезнейшие столконвения.

Пиза и Венеция

К концу XI столетия по инициативе Папы Урбана II при поддержке речей Петра Амьенского начался Первый крестовый поход на Святые земли. Венеция и Пиза приняли участие в нем практически одновременно, и вскоре начали соперничать. Венецианская морская флотилия епископа Евгения Контарини столкнулась с пизанским флотом архиепископа Даимберта в водах поблизости Родоса. Пиза и Венеция поддерживали Осаду Иерусалима армией Готфрида Бульонского. Пизанские силы удержались на Святой земле. Даимберт стал католическим Патриархом Иерусалима и короновал Готфрида Бульонского, первого христианского короля Иерусалима. Венеция, напротив, вскоре прекратила своё участие в Первом крестовом походе, возможно потому что её интересы в основном лежали в установке баланса влияния Пизы и Генуи на Востоке.

Взаимоотношения между Пизой и Венецией не всегда характеризовались соперничеством и антагонизмом. В течение столетий, две республики подписали несколько договоров, касающихся раздела зон влияния и активности, чтобы не мешать друг другу. 13 октября 1180 Дож Венеции и представитель консулов Пизы подписали соглашение об обоюдном невмешательстве в адриатические и тирренские взаимоотношения , в 1206 Пиза и Венеция заключили договор, по которому они подтвердили соответствующие зоны влияния. Между 1494 и 1509, во время осады Пизы Флоренцией, Венеция пришла на помощь пизанцам, следуя своей политике защиты итальянской территории от иностранных интервенций.

Венеция и Генуя

Взаимоотношения между Генуей и Венецией почти всегда были враждеными, как в экономическом, так и в военном смысле. До начала XIII века враждебность ограничивалась редкими актами пиратства и отдельными стычками. В 1218 Венеция и Генуя подписали соглашение об окончании пиратства и защите друг друга. Были подтверждены права Генуи на торговлю в восточных имперских землях, новом и прибыльном рынке.

Война святого Саввы и конфликт 1293-99

Конфликт между двумя республиками перешел в кровопролитный кризис во время войны в Акре, которая началась за владение монастырем святого Саввы. Генуэзцы захватили его в 1255, начав враждебные действия с разграбления венецианских владений и разрушеня корабельных доков. Венецианцы сперва заключили союз с Пизой в связи с общими интересами в Сирии и Палестине, но затем контратаковали, разрушив укрепленный монастырь. Бегство генуэзцев и барона Филиппа де Монфора, правителя христианского княжества в Сирии, завершило первую фазу карательной экспедиции.

Всего годом позже, три морских силы столкнулись в неравном сражении в водах вблизи Акры. Почти все генуэзские галеры были потоплены и 1 700 солдат и матросов было убито. Генуэзцы ответили новым альянсом. Власть в Никейской империи была узурпирована Михаилом VIII Палеологом, который стремился вернуть земли, когда-то принадлежавшие Византийской империи. Его экспансионистские планы устраивали Геную. Никейский флот и армия завоевали и оккупировали Константинополь, вызвав коллапс Латинской империи в Константинополе менее чем через шесть лет после её создания. Генуя заменила Венецию в торговой монополии с территориями Черного моря.

В этот период конфликт между Генуей и Венецией закончился сражением при Курцоле 1298 года, выигранном Генуей, в котором Марко Поло и венецианский адмирал Андреа Дандоло были взяты в плен. Чтобы избежать позора прибытия в Геную в кандалах, Дандоло совершил самоубийство, разбив свою голову о весло, к которому он был прикован. Годом позже республики подписали мирный договор в Милане.

Война Кьоджи

Ближе к концу XIV века Кипр был оккупирован Генуей и управлялся синьорией Петра II. В то же время меньший по размерам остров Тенедос, важный порт по пути к Босфору и Черному морю, был уступлен Андроником IV Генуе вместо уступок его отца Иоанна V Венеции. Эти два события ускорили возобновление враждебных действий между двумя морскими республиками, распространившими своё влияние с востока на запад Средиземноморья.

Конфликт получил название Война Кьоджи, потому что венецианцы, после первоначального успеха, были побеждены генуэзцами в Пуле, которые захватили Кьоджу и осадили Венецию. Венецианцы построили новый флот и в свою очередь осадили генуэзцев в Кьодже, вынудив их сдаться в 1380. Война окончилась в пользу Венеции Туринским миром 8 апреля 1381.

Захват Константинополя османами Мехмеда II 29 мая 1453 положило конец одиннадцати векам Византийской империи. Это событие вызвало большое волнение, вдохновившее папу Николая V планировать крестовый поход. Для выполнения своей идеи, папа выступил посредником между двумя коалициями, продолжавшими сражаться в Тоскане и Ломбардии. Козимо Медичи и Альфонсо V Арагонский вступили в Итальянскую лигу, совместно с папой Николаем, с Франческо Сфорца в Милане и с Венецией.

В то время как папы Каликст II и Пий II пытались внедрить идею своего предшественника и агитировали государства Итальянской лиги и прочие силы Европы принять участие в крестовом походе, османы захватили множество колоний Генуи и Венеции. Эти события показали превосходство военной и морской силы османов в восточном Средиземноморье и вынудили две итальянские морские республики искать другие пути развития. Генуя нашла свой путь в развитии международных финансов, Венеция - в сухопутной экспансии.

Сухопутные сражения и присоединение к Священной лиге

Около середины XV столетия, Генуя вошла в тройственный союз с Флоренцией и Миланом, с Карлом VII во главе. В это время Венеция была на стороне Альфонсо V Арагонского, который захватил трон Неаполя. В связи с соперничеством между итальянскими государствами, были сформированы две мощные коалиции, и иностранное вмешательство в дела полуострова постоянно нарастало.

Чтобы противостоять османам, Венеция и Генуя в XVI веке отложили свои разногласия в стороны и присоединились к Священной лиге созданной Пием V. Большая часть христианского флота состояла из венецианских кораблей, около 100 галер. Генэзцы плыли по испанскими флагами, т.к. Генуэзская республика сдала в аренду свои корабли Филиппу II. Внушительный флот Лиги соединился в Коринфском заливе для боя с турецким флотом под командованием Али-паши Муэдзинзаде. Битва при Лепанто шла с полудня 7 октября 1571 до следующего рассвета и окончилась победой христианской Лиги.

Генуя и Пиза

В первый период времени эти две морские республики, расположенные рядом друг к другу в Тирренском море, действовали совместно против экспансии арабов. Однако впоследствии они соперничали за преобладание в западном Средиземноморье.

Союз против арабов

В начале второго тысячелетия мусульманские армии достигли Сицилии, и пытались завоевать Калабрию и Сардинию. Для противодействия им Пиза и Генуя соединили силы для изгнания арабского флота с побережья Сардинии, где арабы имели поселения в период с 1015 по 1016, угрожая выживанию сардинских юдикатов. После того, как освобождение от арабов было достигнуто, разгорелись споры за контроль над завоеванными территориями. Из-за недостаточности доступных сил союз был не в состоянии оккупировать территорию большого тирренского острова надолго.

Споры, в том числе вооруженные, были отставлены в сторону в 1087, когда республики вновь объединились, чтобы воевать против общего врага. Летом этого года мощный флот, составленный из двухсот галер из Генуи и Пизы, с добавлением нескольких галер из Гаэты, Салерно и Амальфи, осуществил плавание до средиземноморского побережья Африки. Флот осуществил успешное нападение на Махдию 6 августа 1087. 21 апреля 1092 папа возвел архиепархию Пизы в ранг митрополии и подчинил епископа Корскики его руководству.

Именно этот победоносный поход убедил папу Урбана II, что широкомасштабный крестовый поход для освобождения Святой земли мог бы быть успешным. Около 1110 папа Пасхалий II обратился с просьбой к Пизе и Генуе организовать крестовый поход в западном Средиземноморье. Поход был весьма успешным и освободил Балеарские острова от мусульман. В качестве знака благодарности, папа даровал множество привилегий двум республикам. Архиеписком Пизы был пожалован приоритетом над Сардинией, вдобавок к Корсике.

Первая война между Пизой и Генуей

Пожалования папы архиепископу Пизы сильно повысили славу тосканской республики в Средиземноморье, но в то же время возбудили зависть Генуи, которая вскоре переросла в конфликт. В 1119 Генуэзцы атаковали несколько пизанских галер, начав тем самым кровавую войну на море и на суше. Она длилась до 1133, прерываясь несколькими перемириями, которые иногда соблюдались, иногда нарушались. Столкновения пришли к концу разделением власти над корсиканской епархией между двумя городами.

Вторая война

Когда император Фридрих I Барбаросса прибыл в Италию для борьбы с итальянскими городами, Генуя предоставила поддержку имперскому начинанию, хотя и с некоторыи оговорками, в то время как Пиза обусловила свою поддержку участием императора в осаде Милана. В 1162 и 1163 Фридрих даровал Пизе крупные привилегии, такие как контроль над тирренским побережьем вплоть до Чивитавеккьи.

Это подхлестнуло возмущение и соперничество Генуи, которые вновь переросли в открытое столкновение. Конфликт прерывался на время четвертого нападения Фридриха на Италию, чтобы возобновиться вскоре после его ухода. Мир был подписан 6 ноября 1175 с возвращением императора Священной римской империи в Италию. Соглашение было в пользу Генуи, расширившей свои заморские территории. Пиза и Генуя приняли участие в кампании под руководством преемника Фридриха, Генриха VI против Сицилии.

Поражение Пизы

С 1282 по 1284 Генуя и Пиза вернулись к войне друг с другом. Решающее морское сражение состоялось 6 августа 1284. Пизанский и генуэзский флоты воевали целый день в битве при Мелории. Генуэзцы победили, в то время как пизанские галеры, не получав помощи, были вынуждены отступить в порт Пизы. Количество пленных, взятых Генуей, исчислялось тысячами. Среди них был поэт Рустикелло из Пизы, который в плену встретил Марко Поло (захваченного во время сражения при Курцоле) и записал приключения венецианского путешественника.

Битва при Мелории значительно сократила могущество Пизанской республики, которая так никогда и не вернула себе лидирующие позиции в западном Средиземноморье. Пиза потеряла тысячи молодых мужчин в этой битве, что привело к демографическому коллапсу. Венеция не осуществила интервенцию для помощи своему союзнику Пизе в этом кризисе. Некоторые историки^[кто?] рассматривают это решение как ошибку со стороны Венеции, которая получила превосходство своего конкурента Генуи в районе Тирренского моря и одновременно потеряла ценную помощь Пизы на востоке. Несмотря на неудачу, Пиза оказалась в состоянии продолжить территориальные приобретения в Тоскане в течение нескольких десятилетий, благодаря Гвидо да Монтефельтро and Генриху VII.

В XIV веке Пиза изменила свою форму с коммуны на синьорию. Фацио делла Герардеска, просвещенный аристократ, улучшил взаимоотношения с Флоренцией, Римом и Генуей. Мир с Генуей был первым из ряда торговых соглашений. Но в первых годах следующего столетия, находясь под руководством Габриэло Мария Висконти, город Пиза был осажден силами Милана, Флоренции, Генуи и Франции. Джованни Гамбакорта использовал воспользовался этим для прихода к власти, но при этом он вел секретные переговоры о сдаче с осаждающими. 6 октября 1406 Пиза стала владением Флоренции, которая тем самым выполнила свою долгосрочную задачу по выходу к морю. Это окончило историю Пизанской республики.

Амальфи и Пиза

Амальфи уже потеряло полную автономию со второй половины XI века, хотя и продолжало эксплуатировать свои торговые маршруты и пользоваться значительной степенью административного самоуправления, по крайней мере в этот период. Под защитой норманнов Вильгельма II, третьего герцога Апулии, в октябре 1126 руководители Амальфи подписали выгодное торговое соглашение с соседней Пизой о сотрудничестве в защите общих интересов в Тирренском море. Это соглашение было плодом десятилетних дружественных отношений с тосканской республикой.

Несмотря на это, Амальфи не имело собственной армии для защиты своих коммерческих интересов. Именно поэтому амальфийские корабли весьма редко участвовали в военных акциях против других морских республик. На самом деле, именно пизанская армия нарушила договор с Амальфи нападением на прибрежный город 4 августа 1135 во время войны, которую вел папа Иннокентий II и новый император Лотарь II (с помощью республик Генуи и Пизы) против норманнов Рожера II, который контролировал Амальфи. Война окончилась в пользу Рожера II, который получил признание своих прав над территориями Южной Италии, но оказалась жестоким ударом для Амальфи, которое потеряло и свой флот, и свою политическую автономию.

Венеция, Анкона и Дубровник

Торговое соперничество между Венецией, Анконой и Дубровником было очень сильным, т.к. они все находились на берегах Адриатического моря. Они много раз воевали открыто. Венеция, осознавая своё военное и экономическое превосходство, ревностно относилась к конкуренции со стороны других морских республик в Адриатике. Некоторые адриатические порты были под контролем венецианцев, но Анкона и Дубровник сохраняли свою независимость. Чтобы избежать подчинения венецианцам, эти две республики заключили между собой множество длительных альянсов.

В 1174 Венеция объединила свои силы с имперской армией Фридриха I Барбароссы, чтобы попытаться сокрушить Анкону. Намерение Фридриха было подтвердить свою власть над итальянскими городами. Венеция выставила множество галер и галеон Totus Mundus у порта Анконы, пока имперские войска начали осаду с суши. После нескольких месяцев ожесточенной обороны анконцев, поддержанных византийскими войсками, они смогли выслать небольшой отряд в Эмилию-Романью с просьбой о помощи. Для спасения города прибыли отряды из Феррары и Бертиноро, которые отбросили войска имперцев и Венеции в ходе последующего сражения.

Венеция завоевала Дубровник в 1205 и удерживала его до 1382, когда Дубровник восстановил свободу де факто, платя дань вначале венграм, потом, после битвы при Мохаче, туркам. В этот период Дубровник возобновил старый союз с Анконой.

Смотри также

• Итальянские города-государства
• Исторические государства Италии
• Утремер

Библиография

Морские республики

• Adolf Schaube, Storia del commercio dei popoli latini del Mediterraneo sino alla fine delle Crociate, Unione tipografico-editrice Torinese, 1915
• Armando Lodolini, Le repubbliche del mare, edizioni Biblioteca di storia patria, (Ente per la diffusione e l'educazione storica), Rome 1967
• G. Benvenuti, Le Repubbliche Marinare. Amalfi, Pisa, Genova, Venezia, Newton & Compton editori, Roma 1989.
• Marc'Antonio Bragadin, Storia delle Repubbliche marinare, Odoya, Bologna 2010, 240 pp., ISBN 978-88-6288-082-4.

Амальфитанское герцогство

• Umberto Moretti, La prima repubblica marinara d'Italia: Amalfi : con uno studio critico sulla scoperta della bussola nautica, A. Forni, 1998

Генуэзская республика

• Aldo Padovano; Felice Volpe, La grande storia di Genova, Artemisia Progetti Editoriali, 2008, Vol. 2, p. 84, 91
• Carlo Varese, Storia della repubblica di Genova: dalla sua origine sino al 1814, Tipografia d'Y. Gravier, 1836

Пизанская республика

• Gino Benvenuti, Storia della Repubblica di Pisa: le quattro stagioni di una meravigliosa avventura, Giardini, 1961

Венецианская республика

• Alvise Zorzi, La repubblica del leone: Storia di Venezia, Bompiani 2002
• Samuele Romanin, Storia documentata di Venezia editore Naratovich 1854

Анконская республика

• Various authors, Ancona repubblica marinara, Federico Barbarossa e le Marche; Arti grafiche Città di Castello, 1972

Дубровницкая республика

• Sergio Anselmi e Antonio Di Vittorio, Ragusa e il Mediterraneo: ruolo e funzioni di una repubblica marinara tra Medioevo ed etā Moderna, Cacucci, 1990

Отрывок, характеризующий Морские республики

– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.