Морское сражение за Гуадалканал

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Морское сражение за Гуадалканал
Основной конфликт: Вторая мировая война, Война на Тихом океане

Дым поднимается от двух сбитых японских самолетов
Дата

12 ноября—15 ноября 1942

Место

Соломоновы острова

Итог

Стратегическая победа союзников

Противники
США
Австралия Австралия
Новая Зеландия Новая Зеландия 		Японская империя Японская империя
Командующие
Уильям Хэлси
Дэниел Каллаган †
Норман Скотт †
Уиллис Ли 		Исороку Ямамото
Нобутакэ Кондо
Хироаки Абэ
Райдзо Танака
Силы сторон
1 авианосец,
2 линкора,
5 крейсеров,
12 эсминцев 		2 линкора,
8 крейсеров,
16 эсминцев
Потери
2 лёгких крейсера,
7 эсминцев,
36 самолётов,
1732 убитых[1][2] 		2 линкора,
1 тяжёлый крейсер,
3 эсминца,
11 транспортов,
41 самолёт,
1900 убитых[1][3]
 
Битва за Гуадалканал
Тулаги • Саво • Тенару • Восточные Соломоны • Хребет Эдсона • Матаникау (2 & 3) • Эсперанс • Хендерсон-Филд • Санта-Крус • Матаникау (4) • Коли • Патруль Карлсона • Гуадалканал • Тассафаронга • Гифу • Реннелл • Операция Кэ


Морское сражение за Гуадалканал (англ. Naval Battle of Guadalcanal), иногда называемая Битва в пятницу, 13, или, в японских источниках, как Третья битва в Соломоновом море (яп. 第三次ソロモン海戦 Дайсандзи Соромон кайсэн), имела место 12-15 ноября 1942 года, и была решающей битвой в серии морских сражений между союзниками и военными силами Японской империи в многомесячной Гуадалканальской кампании у Соломоновых островов. Битва длилась четыре дня и состояла из серии воздушных и морских боев происходивших, в основном, около острова Гуадалканал и была непосредственно связана с попыткой Японии усилить присутствие своих сухопутных сил на острове. В сражении погибли два адмирала ВМС США.

Силы Союзников, по большей части США, высадились на Гуадалканале 7 августа 1942 года и захватили аэродром, позднее названный Хендерсон-Филд, строившийся японскими военными. Несколько последующих попыток Императорской армии и флота отбить аэродром, включая переброску подкреплений на Гуадалканал транспортами, оказались безуспешными. В начале ноября 1942 года японцы собрали конвой для перевозки 7000 солдат и военной техники на Гуадалканал, чтобы ещё раз попытаться вернуть аэродром. Нескольким японским военным кораблям была поставлена задача бомбардировки Хендерсон-Филд с целью уничтожения авиации Союзников, которая представляла угрозу конвою. Изучив тактику японских военных, американские военные использовали авиацию и флот для противодействия планам японского командования.

В двух сложнейших ночных сражениях оба противника потеряли много кораблей. Союзники сорвали попытку бомбардировки аэродрома японскими линкорами. Также, в результате дневных воздушных атак, авиация США потопила и повредила много японских военных и транспортных кораблей. Итогом этих боев стало то, что США успешно отбили последнюю попытку Японии изгнать союзные войска со своих территорий на Гуадалканале и вблизи острова Тулаги. Итог битвы — значимая стратегическая победа США и союзников.





Перед битвой

Японские войска оккупировали Тулаги в мае 1942 года, а в июне начали строительство аэродрома на острове Гуадалканал. 7 августа 1942 года войска союзников (в основном США) высадились на островах Гуадалканал, Тулаги и Флоридских островах. Высадка Союзников была осуществлена с целью помешать Японии использовать острова как военные базы для угрозы путям снабжения между США и Австралией. К тому же она планировалась как отправная точка в кампании с конечной целью изоляции основной японской базы в Рабауле. Операция также оказала поддержку союзников в кампаниях на Новой Гвинее и Новой Британии. Высадка положила начало шестимесячной кампании на Гуадалканале[4].

Вечером в сумерках 8 августа 11 тысяч солдат Союзников захватили Тулаги, соседние острова и строящийся японский аэродром на мысе Лунга, принадлежащем острову Гуадалканал (позднее аэродром переименовали в Хендерсон-Филд). Авиационное соединение Союзников, которое стало базироваться на аэродроме Хендерсон, получило название «Cactus Air Force» (CAF) по кодовому имени Союзников для Гуадалканала. Для защиты аэродрома морская пехота США организовала защиту периметра вокруг мыса Лунга. Дополнительные подкрепления в последующие два месяца увеличили численность американского гарнизона на мысе до более 20 тысяч человек[5][6][7].

В ответ Генеральный штаб Вооружённых сил Японии отправил подразделения японской 17-й армии, корпус, базировавшийся в Рабауле, под командованием генерал-лейтенанта Харукити Хякутакэ, с приказом вернуть контроль над Гуадалканалом. Подразделения японской 17-й армии начали прибывать на Гуадалканал 19 августа[8][9].

Из-за угрозы со стороны авиации CAF, базировавшейся на Хендерсон-Филд, японцы не могли использовать крупные медленные транспортные суда для доставки солдат и вооружения на остров. Вместо этого они использовали военные корабли, базировавшиеся в Рабауле и Шортлендских островах. Военные корабли 8-го флота Японии, главным образом легкие крейсеры и эскадренные миноносцы, под командованием вице-адмирала Гунъити Микавы, обычно успевали сделать рейс через пролив Слот к Гуадалканалу и обратно за одну ночь, таким образом минимизируя угрозы воздушных атак. Однако таким способом было возможно доставлять только солдат без тяжёлого вооружения и припасов, в том числе без тяжелой артиллерии, автомобилей, достаточных запасов пищи. Доставлялось только то, что солдаты могли унести на себе. Эта скоростная доставка военными кораблями имела место в течение всей кампании на Гуадалканале и получила название «Токийский экспресс» у союзников и «Крысиная транспортировка» у японцев[10].

Первая попытка японцев отбить Хендерсон-Филд потерпела неудачу, когда подразделению численностью 917 человек было нанесено поражение 21 августа в сражении у реки Тенару. Следующая попытка имела место 12—14 сентября, закончившись поражением 6 тысяч солдат под командованием генерал-майора Киётакэ Кавагути в сражении у хребта Эдсона[11].

В октябре японцы предприняли новые попытки захватить Хендерсон-Филд, доставив на остров ещё 15 тысяч солдат, главным образом из 2-й пехотной дивизии. Кроме доставки солдат и их снаряжения рейсами Токийского экспресса, японцы также успешно провели один большой конвой более медленных транспортных судов. Проход транспортного конвоя стал возможен после ночного обстрела Хендерсон-Филд двумя линкорами 14 октября, в результате чего были сильно повреждены взлётно-посадочные полосы аэродрома, уничтожена половина авиации CAF и сожжена большая часть авиационного топлива. Несмотря на причинённый ущерб, персонал базы Хендерсон смог восстановить две взлётно-посадочных полосы, чтобы обслуживать и принимать самолёты, поступающие на замену и новое топливо, в течение следующих нескольких недель постепенно восстанавливая CAF до численности до бомбардировки[12][13][14].

Следующую попытку захватить Хендерсон-Филд японские войска произвели 20—26 октября, она завершилась поражением с тяжёлыми потерями в сражении за Хендерсон-Филд[15]. В то же самое время адмирал Исороку Ямамото (командующий Объединённого флота) нанёс тактическое поражение флоту Союзников в бою у островов Санта-Крус, отбросив его далеко от архипелага. Японские авианосцы, однако, также были вынуждены отступить из-за потерь в палубной авиации и экипажах самолётов[16]. После этого корабли Ямамото вернулись на их основные базы на острова Трук в Микронезии, где была штаб-квартира Ямамото, и Рабаул. Три авианосца вернулись в Японию на ремонт и пополнение палубной авиации[17].

Японская армия запланировала следующую наступательную операцию на Гуадалканале на ноябрь 1942 года, но для этого необходимо было заранее подвезти подкрепления. Армия обратилась к Ямамото за помощью в транспортировке подкреплений и поддержкой запланированного наступления на позиции Союзников у Хендерсон-Филд. Для транспортировки подкреплений Ямамото выделил 11 больших транспортных судов, которые должны были перевезти 7000 солдат 38-й пехотной дивизии, тяжёлое вооружение, боеприпасы и продовольствие из Рабаула на Гуадалканал. Кроме того, он отправил эскадру, включающую два линкора, из Трука 9 ноября. Два линкора, «Хиэй» и «Кирисима», получили осколочные снаряды для бомбардировки Хендерсон-Филд в ночь с 12 по 13 ноября с задачей уничтожить авиацию Союзников и дать возможность большим медленным транспортам достичь Гуадалканала и безопасно выгрузиться на следующий день[18]. Флагманом ударной эскадры флота стал Хиэй под командованием только что повышенного до вице-адмирала Хироаки Абэ[19].

В связи с постоянной угрозой со стороны японской авиации и военных кораблей Союзники испытывали значительные трудности в снабжении войск на Гуадалканале, которое часто приходилось осуществлять под огнём японских сухопутных и морских сил[20]. В начале ноября 1942 года военная разведка Союзников получила сведения о том, что японцы планируют очередное наступление на Хендерсон-Филд[21]. Для противодействия планам японцев флот США 11 ноября выслал Task Force 67, конвой с большим войсковым подкреплением и снабжением, разделенный на две группы под командованием контр-адмирала Ричмонда К. Тёрнера, на Гуадалканал. Суда снабжения охраняли две ударные группы под командованием контр-адмиралов Дэниела Д. Каллагана и Нормана Скотта и самолёты с аэродрома Хендерсон-Филд[22]. Транспортные суда несколько раз были атакованы 11 и 12 ноября возле Гуадалканала японской авиацией, базировавшейся в Буин, Бугенвиль, но по большей части выгрузка прошла без серьёзных потерь. Двенадцать японских самолётов были расстреляны зенитной артиллерией кораблей или истребителями с Хендерсон-Филд[23][24][25].

Состав сил

Япония

США

В морском сражении за Гуадалканал в период с 12 по 15 ноября в той или иной степени приняли участие корабли из состава двух крейсерских групп ОГ-67.4 и ОГ-62.4, авианосного соединения ОС-16 во главе с авианосцем «Энтерпрайз», линкорного ОС-64 и действовавших в этом районе подводных лодок. Всего эти соединения насчитывали 1 авианосец, 2 линкора, 4 тяжёлых и 4 лёгких крейсера, 21 эсминец и 24 подводных лодки.

Из состава авианосного соединения в сражении принимали участие только самолеты авианосца «Энтерпрайз». Из состава крейсерских групп часть кораблей была включена в соединение «Энтерпрайза» (в таблице отмечены буквой Э, в их число включены «Гвин» и «Престон», присоединившиеся к линкорному соединению) и три эсминца (в таблице отмечены буквой Т — это поврежденный 12 ноября «Бьюкенен» а также «Шоу» и «МакКалла») ушли 12 ноября с транспортами в Эспириту-Санто. Поэтому в первом ночном морском бое приняли участие только 2 тяжёлых, 3 лёгких крейсера и 8 эсминцев (отмечены цифрой 1). Во втором ночном бое приняли участие 2 линкора и 4 эсминца (отмечены цифрой 2).

Первый морской бой у Гуадалканала, 13 ноября

Предшествующие события

Корабли Абэ прошли 70 миль (110 км) к северу от пролива Индиспенсибл и продолжили движение по направлению к Гуадалканалу 12 ноября, с расчётом, чтобы ударная группа прибыла к цели рано утром 13 ноября. Конвой более медленных транспортных судов и 12 эскадренных миноносцев эскорта под командованием Райдзо Танаки начал своё движение на юго-восток по проливу Слот (Нью-Джорджия) от Шортлендских островов с расчетным временем прибытия к Гуадалканалу ночью 13 ноября[26][27]. Кроме двух линкоров ударная группа Абэ включала лёгкий крейсер Нагара и 11 эскадренных миноносцев: Самидарэ, Мурасамэ, Асагумо, Тэрудзуки, Амацукадзэ, Юкикадзэ, Икадзути, Инадзума, Акацуки, Харусамэ и Юдати[28]. Ещё три миноносца (Сигурэ, Сирацую и Югурэ) должны были прикрывать тылы у островов Расселла в то время, как эскадра Абэ войдёт в пролив Силарк к северу от Гуадалканала[29]. Американские разведывательные самолёты обнаружили японские корабли и передали предупреждение командованию Союзников[30][31]. Получив предупреждение, Тёрнер отправил все пригодные корабли для защиты солдат на берегу от ожидаемой атаки японцев с моря и высадки десанта и приказал всем судам снабжения покинуть воды Гуадалканала ранним вечером 12 ноября. Каллаган был на несколько дней старше более опытного Скотта, и поэтому ему было передано главное командование[32]. Каллаган приготовился к встрече с японской эскадрой ночью в проливе. В его распоряжении были два тяжёлых крейсера Сан-Франциско и Портленд, три лёгких крейсера (Хелена, Атланта и Джуно) и восемь эскадренных миноносцев: Кашинг, Лэффи, Стеретт, О’Баннон, Аарон Вард, Бэртон, Монссен и Флетчер. Флагманом адмирала Каллагана был Сан-Франциско[33].

Во время движения к Гуадалканалу японская эскадра прошла через мощный дождевой шквал, который, наряду со сложным походным порядком и противоречивыми приказами от Абэ, привел к тому, что корабли разбились на несколько групп[34][35]. Эскадра Союзников двигалась одной колонной вдоль пролива Силарк, в начале и конце колонны находились миноносцы, а в середине — крейсера. На пяти кораблях были установлены новые радары дальнего обнаружения, однако Каллаган ни один из них не разместил в начале колонны и ни один из них не выбрал флагманом. Каллаган не ознакомил с боевыми планами капитанов кораблей[36].

Ход боя

Около 01:25 13 ноября в полной темноте из-за плохих погодных условий и новолуния японские корабли вошли в пролив между островом Саво и Гуадалканалом и приготовились к бомбардировке Хендерсон-Филд[37]. Несколько американских кораблей обнаружили японские корабли радаром около 01:24, но радиосвязь с флагманским кораблем Каллагана была плохой, а процедуры радиообмена не были выработаны[38][39][40]. Несколькими минутами позже практически одновременно обе эскадры визуально обнаружили друг друга, но и Абэ, и Каллаган промедлили с приказом открыть огонь. Абэ, очевидно, удивила близость американских кораблей и он не мог решить, должен ли он немедленно отойти, чтобы дать время его линейным кораблям перезарядить пушки с осколочных боеприпасов на бронебойные, или продолжать двигаться вперед. Он решил продолжить движение вперед[40][41]. Каллаган попытался применить тактику «пересечения Т» японской эскадры, как это сделал Скотт в бою у мыса Эсперанс, но из-за противоречивой неполной информации, которую он получал, и того, что японский ордер рассеялся и состоял из нескольких групп, он отдал несколько противоречащих друг другу приказов о движении кораблей. Американский ордер стал распадаться, что задержало приказ Каллагана начать огонь, так как он впервые попытался выяснить и выровнять расположения своих кораблей[42][43]. Тем временем обе стороны начали контакт друг с другом, так как на отдельных кораблях капитаны обеих сторон ждали приказа открыть огонь[40].

В 01:48 Акацуки и Хиэй направили большие прожектора и осветили Атланту на расстоянии 3000 ярдов (2,7 км), что является дистанцией стрельбы прямой наводкой для больших калибров корабельной артиллерии. Отдельные корабли с обеих сторон спонтанно открыли огонь. Осознав, что японские корабли окружили американский строй, Каллаган приказал, «Чётные корабли стреляют по штирборту, нечётные — по бакборту.»[44] Большая часть оставшихся американских кораблей открыла огонь, хотя некоторым из них для выполнения приказа Каллагана пришлось сменить цели[45][46]. Так как суда обоих эскадр смешались, они стали вести бой друг с другом в крайне запутанной и хаотичной свалке на коротких дистанциях. Впоследствии офицер эсминца Монссен назвал этот бой «дракой в баре, где выключили свет»[47].

Как минимум шесть американских кораблей, включая Лэффи, О’Баннон, Атланту, Сан-Франциско, Портленд и Хелену, открыли огонь по Акацуки, который привлек внимание к себе включенным прожектором. Акацуки получил несколько попаданий, взорвался и затонул за несколько минут[48].

Возможно из-за того, что Атланта была первым крейсером в американском ордере, она стала целью артиллерии и торпед нескольких японских кораблей, вероятно в том числе Нагара, Инадзума и Икадзути, кроме Акацуки. Артиллерийский огонь нанес Атланте тяжёлые повреждения, а торпеда попала в машинное отделение[49]. Aтланта дрейфовала на линии огня Сан-Франциско, который случайно стрелял по Атланте, причинив даже больший ущерб, чем японцы и убив адмирала Скотта и многих членов экипажа[50][51].

Обесточенная Атланта, потерявшая ход и возможность вести огонь, дрейфовала без контроля и вышла из сражения вблизи японских кораблей. Первый в американском ордере эсминец Кашинг также попал под перекрёстный огонь нескольких японских эсминцев и, возможно, Нагары. Он также получил тяжёлые повреждения и впоследствии был оставлен экипажем[52][53].

Огромный Хиэй с девятью включёнными прожекторами шел по курсу прямо на американские корабли и стал целью орудийного огня от многих американских кораблей. Лэффи прошёл в 20 футах (6,1 м) от Хиэй так, что они едва не столкнулись[54]. Хиэй не мог использовать свою артиллерию против Лэффи из-за своего более высокого борта, но Лэффи смог снести башню Хиэй с 5-дюймовой (130 мм) артиллерией и пулемётами, нанеся тяжелый ущерб надстройке Хиэй и капитанскому мостику, ранив адмирала Абэ, и убив его начальника штаба[55][53]. Адмирал Абэ был с этого момента ограничен в возможности управлять своими кораблями до завершения сражения[56]. Стеретт и О’Баннон также отправили несколько залпов по надстройке Хиэй с близкого расстояния, и, возможно, одну или две торпеды, причинив Хиэй ещё больший ущерб до того, как оба эсминца скрылись в темноте[57][58].

Не имея возможности стрелять из орудий больших калибров по трём миноносцам, доставившим так много неприятностей, Хиэй сосредоточил огонь на Сан-Франциско, который шёл в 2500 ярдах (2,3 км) от него[59]. Наряду с Кирисима, Инадзума и Икадзути выстрелы ещё четырёх кораблей попали в Сан-Франциско, что привело к блокировке управления и гибели адмирала Каллагана, капитана Касина Янга, и большей части команды на мостике. Из-за того, что первые несколько залпов Хиэй и Кирисима произвели специальными осколочными снарядами, ущерб внутренним помещениям Сан-Франциско был меньше, что, возможно, спасло Сан-Франциско от немедленного затопления. Не дожидаясь боя корабль-на-корабль, команды обоих японских линкоров потратили несколько минут на перезарядку артиллерии бронебойными снарядами. Тем временем Сан-Франциско, почти беспомощный, сумел немедленно уйти от предстоящей схватки[60][61]. Тем не менее, как минимум один из снарядов Сан-Франциско попал в помещение привода рулевого управления Хиэй, которое было затоплено водой; вода вывела из строя генераторы, и корабль потерял управление.[62] Хелена последовала за Сан-Франциско, чтобы защитить флагман от потенциальных атак[63].

Два американских эсминца встретили внезапную гибель. Нагара или эсминцы Тэрудзуки и Юкикадзе натолкнулись на друйфующий Кашинг и обстреляли, уничтожив все его системы[47][55][64]. Неспособная ответить огнём, команда Кашинга покинула корабль. Кашинг затонул несколькими часами позже[65]. Лэффи, удачно ушедший от столкновения с Хиэй, встретился с Асагумо, Мурасамэ, Самидарэ и, возможно, Тэрудзуки[66][67]. Японские миноносцы обстреляли Лэффи из орудий, а затем попали в него торпедой, которая разворотила кораблю киль. Несколькими минутами позже огонь от пожаров, возникших в результате обстрела, добрался до артиллерийских погребов, и Лэффи взорвался и затонул[53][68].

Портленд после обстрела Акацуки получил попадание торпедой от Инадзума или Икадзути, которое привело к серьёзным повреждениям в корме и привело к тому, что крейсер стал двигаться по кругу. После завершения первого круга, Портленд дал четыре залпа по Хиэй, но в дальнейшем сражении участия практически не принимал[69][70].

Юдати и Амацукадзэ независимо попали в тыл пяти судам американского ордера. Две торпеды с Амацукадзэ попали в Бартон, который мгновенно затонул[71][72]. Юдати попал торпедой в Джуно, повредив ему киль и выведя из строя большую часть систем. Джуно повернул на восток и медленно вышел с поля боя[73][74].

Монссен избежал судьбы Бартона и начал поиск своих целей. Он заметил Асагумо, Мурасамэ и Самидарэ, которые только что закончили расстреливать Лэффи. Они подавили Монссен орудийным огнём, серьёзно его повредив и заставив команду покинуть корабль. Монссен затонул позднее[75][76].

Амацукадзэ приблизился к Сан-Франциско с намерением потопить тяжело повреждённый корабль. Однако, сконцентрировавшись на Сан-Франциско, Амацукадзэ не заметил приближение Хелены, которая дала залп всем бортом в Амацукадзэ с близкого расстояния и вывела эсминец из боя. Тяжело повреждённый Амацукадзэ ушел под дымовой завесой, пока Хелена была отвлечена атакой Агасумо, Мурасамэ и Самидарэ[77][78].

Аарон Вард и Стеретт, независимо искавшие свои цели, обнаружили Юдати, который не подозревал о приближении обошедших его американских миноносцев[79]. Оба американских корабля попали в Юдати одновременно орудийным огнём и торпедами, тяжело повредив миноносец и принудив команду покинуть корабль[66]. Тем не менее, корабль сразу не затонул. Продолжая свой путь, Стеретт попал под огонь Тэрудзуки, получил серьёзные повреждения и отошёл с поля боя на восток[80]. Аарон Вард оказался один-на-один с Кирисима, в дуэли с которым эсминец получил тяжёлые повреждения. Он также попытался уйти на восток, но не смог из-за серьёзных повреждений двигателей[81].

Роберт Леки, американский морской пехотинец, служивший на Гуадалканале, писал об этом бое:

Взлетали ужасные красные осветительные снаряды. Огромные трассеры вспыхивали в ночи оранжевыми дугами. … море выглядело как лист полированного обсидиана, на который были брошены корабли, обездвиженные посреди концентрических кругов, подобных волнам от камня, брошенного в грязь.

Спустя около 40 минут после начала жестокого ближнего боя обе стороны потеряли контакт и прекратили огонь около 02:26 после того как Абэ и капитан Гилберт Гувер (капитан Хелены и старший американский офицер из выживших в бою) приказали своим эскадрам выйти из боя[83].

У адмирала Абэ остался один линкор (Кирисима), один лёгкий крейсер (Нагара) и четыре миноносца (Асагумо, Тэрудзуки, Юкикадзэ и Харусамэ), имеющие только небольшие повреждения, и четыре эсминца (Инадзума, Икадзути, Мурасамэ и Самидарэ) со средними повреждениями. У американской эскадры остался в строю один лёгкий крейсер (Хелена) и один эсминец (Флетчер), которые ещё могли оказывать эффективное сопротивление. Однако Абэ скорее всего было непонятно, что путь для бомбардировки Хендерсон-Филд был открыт, что позволило бы обеспечить безопасную высадку десанта на Гуадалканале[84].

Тем не менее, в этот критический момент Абэ решил завершить миссию и покинуть боле боя. Есть несколько предположений относительно того, почему он принял такое решение. Значительная часть специальных боеприпасов для бомбардировки была потрачена во время сражения. Если бомбардировка не привела бы к уничтожению аэродрома, то его военные корабли были бы уязвимы к нападению с воздуха самолётов CAF на рассвете. Повреждения кораблей и смерть членов его штаба, возможно, также оказали влияние на решение Абэ. Возможно, он также не имел достоверной информации о том, сколько его и американских кораблей могли продолжать бой из-за проблем со связью с поврежденным флагманом Хиэй. К тому же его собственные корабли были рассредоточены и их сбор для бомбардировки Хендерсон-Филд и атаки остатков американской эскадры занял бы некоторое время. Какой бы ни была причина, Абэ дал приказ к общему отступлению его боевых кораблей, несмотря на то, что Юкикадзэ и Терудзуки остались, чтобы оказать помощь Хиэй[85]. Самидарэ принял спасшихся с Юдати в 03:00, после чего догнал остальные отступившие к северу японские корабли[86].

После боя

В 03:00 13 ноября адмирал Ямамото отложил запланированную высадку с транспортов, которые вернулись на Шортлендские острова ожидать новых приказов[86]. На рассвете американцы обнаружили три повреждённых японских корабля (Хиэй, Юдати и Амацукадзэ) и три поврежденных американских корабля (Портленд, Атланта и Аарон Вард) недалеко от острова Саво[87]. Амацукадзэ был атакован американскими пикировщиками, но смог избежать дальнейших повреждений и отправился на Трук на ремонт и вернулся в строй несколькими месяцами позже. Корпус покинутого Юдати был затоплен Портлендом, чья артиллерия все ещё могла действовать несмотря на тяжёлые повреждения судна[88]. Буксир Боболинк весь день 13 ноября прочёсывал воды пролива Железное дно, помогая повреждённым американским кораблям, спасая американских моряков из воды и, по сообщениям, расстреливая плавающих японских моряков[89][90].

Хиэй был несколько раз атакован торпедоносцами TBF Avenger с Хендерсон-Филд, пикировщиками TBF и SBD Dauntless с Энтерпрайз, который вышел из Нумеа 11 ноября, и бомбардировщиками B-17 Flying Fortress ВВС США из 11-й группы тяжёлых бомбардировщиков из Эспириту-Санто. Абэ и его штаб перешли на Юкикадзэ в 08:15. Кирисима получил приказ от Абэ взять Хиэй на буксир, под эскортом Нагара и его эсминцев, но от этого решения отказались под угрозой атаки подводной лодки и положение Хиэй ухудшилось[91][92]. После того, как воздушные атаки возобновились, Хиэй затонул к северо-западу от острова Саво, возможно с частью экипажа, поздно вечером 13 ноября[93].

Портленд, Сан-Франциско, Аарон Вард, Стеретт и О’Баннон были отправлены на ремонт в тыловые порты. Атланта затонула у Гуадалканала в 20:00 13 ноября[94]. Сан-Франциско, Хелена, Стеретт и О’Баннон ушли с Соломоновых островов в этот же день позднее, Джуно затонул от торпеды японской подводной лодки I-26 в точке (10°32′ ю. ш. 161°02′ в. д. / 10.533° ю. ш. 161.033° в. д. / -10.533; 161.033 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-10.533&mlon=161.033&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 10°32′ ю. ш. 161°02′ в. д. / 10.533° ю. ш. 161.033° в. д. / -10.533; 161.033 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-10.533&mlon=161.033&zoom=14 (O)] (Я)). Из экипажа крейсера в 697 человек спаслось более 100, они провели в открытом океане 8 дней, пока не прибыли спасательные самолёты. Десять из спасшихся с Джуно погибли за это время от травм и акул. Среди погибших были пять братьев Салливан[95][96].

Из-за сложного и запутанного хода боя американцы полагали, что они потопили как минимум семь японских кораблей[97]. Кроме того, отступление японской эскадры дало американцам повод считать, что они одержали убедительную победу. Только после войны, когда американцы изучили японские документы, результат боя стал рассматриваться как сокрушительное тактическое поражение[98].

Тем не менее, большинство историков согласны, что решение Абэ отступить превратило это тактическое поражение в стратегическую победу, так как аэродром Хендерсон-Филд не был обстрелян и его авиация могла атаковать медленные японские транспорты при приближении к Гуадалканалу с их драгоценным грузом[99][100]. Кроме того, японцы потеряли возможность выбить флот Союзников из региона, ведь даже для сравнительно богатых ресурсами США понадобилось бы некоторое время, чтобы оправиться. По сообщениям взбешенный адмирал Ямамото отстранил Абэ от командования и позже отправил его в отставку. Однако это может быть связано с тем, что Ямамото, был более сердит из-за потери одного из его линейных кораблей (Хиэй), чем из-за отказа от миссии снабжения и окончательного уничтожения сил США на Соломоновых островах[101]. Незадолго до наступления ночи Ямамото приказал вице-адмиралу Нобутакэ Кондо, командующему 2-м флотом на Труке, сформировать новое соединение для бомбардировки Хендерсон-Филд вокруг линкора Кирисима и провести бомбардировку в ночь с 14 по 15 ноября[101][102].

Включая затонувший Джуно, общие потери США в бою составили 1439 погибшими. Японские потери оцениваются от 550 до 800 погибших[103]. Анализируя этот бой, историк Ричард Б. Фрэнк пишет:

Это сражение не имеет равных по ярости, степени сближения противников и запутанности схватки за все время войны. И все же результат не был однозначным. Самопожертвование Каллагана и его соединения купило для Хендерсон-Филд отсрочку в одну ночь. Оно отложило, но не остановило высадку главных японских подкреплений, да и большая часть Объединённого (японского) флота ещё не сказала своего слова.

Другие боевые столкновения 13-14 ноября

Несмотря на то, что доставка подкрепления в Гуадалканал была отложена, японское командование всё же приняло решение довести задуманную операцию до конца, но на день позже, чем первоначально планировалось. После полудня 13 ноября Танака и 11 транспортов возобновили движение по направлению к Гуадалканалу. Японская эскадра из крейсеров и эсминцев от 8-го Флота, базировавшегося по большей части в Рабауле и первоначально предназначенная для прикрытия разгрузки транспортов вечером 13 ноября, получила задачу, которую соединение Абэ провалило — осуществление бомбардировки Хендерсон-Филд. Линкор Кирисима и корабли его сопровождения, после отказа от попытки операции по спасению Хиэй, утром 13 ноября направились на север между островами Санта-Исабель и Малаита на соединение со 2-м Флотом Кондо, вышедшим с Трука на бомбардировку Гуадалканала[105][106][107].

8-м Флотом командовал вице-адмирал Гунъити Микава, и в его состав входили тяжёлые крейсеры Тёкай, Кинугаса, Мая и Судзуя, лёгкие крейсеры Исудзу и Тэнрю и шесть эсминцев. Корабли Микавы смогли пройти в воды Гуадалканала незамеченными, так как американские артиллерийские корабли были отведены от острова. Судзуя и Мая под командованием Сёдзи Нисимура провели бомбардировку Хендерсон-Филд, в то время как оставшаяся часть эскадры Микавы огибала остров Саво для того, чтобы защититься от возможного нападения американского флота (которого не последовало)[108][109]. 35-минутная бомбардировка причинила некоторый ущерб некоторым самолётам и инфраструктуре аэродрома, но не вывела его из строя[110]. Крейсера закончили бомбардировку в 02:30 14 ноября и ушли в Рабаул курсом южнее островов Нью-Джорджия[111][112].

На рассвете авиация Хендерсон-Филд, Эспириту-Санто и Энтерпрайза, который находился в 200 милях (370 км) к югу от Гуадалканала, начало атаковать сначала эскадру Микавы, которая ушла уже далеко от Гуадалканала, а затем и транспорты, шедшие по направлению к Гуадалканалу. Атаки американскими самолётами сил Микавы привели к затоплению тяжёлого крейсера Кинугаса, при котором погибло 511 членов экипажа, и повреждению тяжёлого крейсера Мая, которому пришлось уйти в Японию на ремонт[113]. Неоднократные воздушные атаки транспортной группы уничтожили японскую истребительную авиацию сопровождения, затопили шесть транспортов и вынудили ещё один вернуться назад с тяжелыми повреждениями (он позднее затонул). Спасшихся с транспортов приняли на борт эсминцы сопровождения конвоя и вернулись к Шортлендским островам. В итоге 450 японских солдат погибли.

Остальные четыре транспорта и четыре эсминца продолжили движение к Гуадалканалу после наступления сумерек 14 ноября, но остановились к западу от Гуадалканала, чтобы подождать окончания операции военных кораблей (см. ниже), продолжив движение позднее[114].

Эскадра Кондо собралась в назначенной точке у Онтонг-Джава вечером 13 ноября, затем изменила курс и заправилась вне зоны досягаемости самолётов с Хендерсон-Филд утром 14 ноября. Американская подводная лодка Траут преследовала корабли, но не смогла атаковать Кирисиму во время заправки. Бомбардировочная эскадра направилась к югу и попала под воздушные атаки днём 14 ноября, во время которых её обнаружила подводная лодка Флаинг Фиш, которая безуспешно выпустила 5 торпед, но сообщила о контакте по радио[115][116].

Второй морской бой у Гуадалканала, 14-15 ноября

Предшествующие события

Эскадра Кондо подошла к Гуадалканалу через пролив Индиспенсибл около полуночи 14 ноября, и тонкая растущая луна обеспечивала видимость на расстоянии 3,8 миль (7 км)[118][119]. В состав эскадры вошли линкор Кирисима, тяжёлые крейсера Атаго и Такао, лёгкие крейсера Нагара и Сэндай, а также девять миноносцев, некоторые из миноносцев ранее принимали участие в первом бою (вместе с Кирисимой и Нагарой) двумя днями ранее. Флагманом Кондо выбрал крейсер Атаго.[120]

Перейдя на неповреждённые корабли, адмирал Уильям Хэлси выделил новые линкоры Вашингтон и Саут Дакота и четыре эсминца из группы эскорта Энтерпрайза в Task Force 64 под командованием адмирала Уиллиса Ли для защиты Гуадалканала и аэродрома Хендерсон-Филд. Это был случайный выбор; линкоры не производили совместных операций в прошедшие дни, а эсминцы были подобраны из разных соединений лишь по тому принципу, что у них на борту было больше топлива[121][122][123]. Американские корабли прибыли в пролив Железное дно вечером 14 ноября и начали патрулировать воды вокруг острова Саво. В американском ордере впереди шли четыре эсминца, за ними Вашингтон, замыкал ордер Саут Дакота. В 22:55 14 ноября радары на Саут Дакоте и Вашингтоне обнаружили подходящие корабли Кондо около острова Саво в 20 000 ярдах (18 000 м)[124][121].

Ход боя

Кондо разделил свою эскадру на несколько групп, одна группа под командованием Синтаро Хасимото, включающая Сэндай и эсминцы Сикинами и Уранами («C» на картах), была отправлена патрулировать на восток от острова Саво, эсминец Аянами («B» на картах) — патрулировать против часовой стрелки вокруг юго-западной стороны острова Саво, чтобы разведать присутствие кораблей Союзников[125][126]. Японские корабли заметили соединение Ли около 23:00, однако Кондо ошибся, идентифицировав линкоры как крейсера. Кондо приказал группе Сэндай, Нагара и четырём эсминцам («D» на картах) встретить и уничтожить американские корабли до того, как подойдут для бомбардировки Кирисима и тяжёлые крейсера («E» на картах) в пролив Железное дно[117]. Американские корабли («A» на картах) обнаружили группу Сэндай на радаре, но не обнаружили другие группы японских кораблей. Используя прицеливание по радару, два американских линкора открыли огонь по группе Сэндай в 23:17. Адмирал Ли приказал прекратить огонь через пять минут после того, как северная группа стала уходить из видимости радара. Тем не менее, Сэндай, Уранами и Сикинами не получили повреждений и, развернувшись, стали уходить из опасной зоны[127][128][129].

В это время четыре эсминца американского авангарда начали контакт с Аянами и группой Нагара в 23:22. Нагара и эсминцы эскорта ответили точным орудийным огнём и торпедами, и эсминцы Уолк и Престон получили попадания и затонули в течение 10 минут. Эскадренный миноносец Бенхэм получил попадание торпедой и вышел из боя (он затонул на следующий день), а эсминец Гвин получил попадание в машинное отделение и был охвачен огнём[131][132][133]. Тем не менее, американские эсминцы выполнили свою задачу защитить линкоры, приняв на себя все залпы первого контакта, хотя и дорогой ценой[134]. Ли приказал отступить Бенхэму и Гвину в 23:48[134].

Вашингтон прошёл рядом с повреждёнными и тонущими американскими миноносцами, ведя огонь по Аянами, который охватил пожар. За ним следовала Саут Дакота, на которой внезапно произошла серия отказов электрики из-за сотрясений от собственного огня, обесточенными оказались радары, радиосвязь и орудийные батареи. Понадобилось несколько минут для возобновления подачи электроэнергии в полном объёме. Тем не менее, линкор продолжил следовать за Вашингтоном к западу от острова Саво до 23:35, когда Вашингтон повернул налево, чтобы пройти южнее горящих эсминцев. Саут Дакота попыталась следовать за ним, но вынуждена была отвернуть вправо, чтобы обойти Бенхэм, так как её силуэт на фоне горящих эсминцев стал бы лёгкой добычей для японцев[135][136][137].

Получив сообщения об уничтожении американских эсминцев с Аянами и других кораблей, Кондо приказал группе бомбардировки двигаться по направлению к Гуадалканалу, полагая, что американские корабли были разбиты. Его соединение и оба американских линкора двигались навстречу друг другу[138].

Почти слепая и не способная вести артиллерийский огонь Саут Дакота была освещена прожекторами и стала целью орудийного огня и торпед большей части кораблей японской эскадры, в том числе Кирисимы с 00:00 15 ноября. Кроме того, что в линкор попало несколько снарядов с Кирисимы, Саут Дакота получила 25 попаданий снарядов среднего и одно крупного калибра, некоторые из которых не взорвались, но полностью нарушили его коммуникации и оставшееся управление орудийным огнём, вызвали локальные пожары на верхних палубах, и вынудили линкор стремиться уйти как можно дальше от контакта. Все японские торпеды прошли мимо[139]. Адмирал Ли позднее описал эффект от артиллерийских попаданий в Саут Дакоту так: «сделало один из наших лучших линкоров глухим, немым, слепым и импотентом.»[130] Потери в экипаже Саут Дакоты составили 39 человек убитыми и 59 раненными, и линкор вышел из боя в 00:17 без команды адмирала Ли, но под прожекторами Кондо[140][141].

Пока японские корабли вели огонь по Саут Дакоте, они не заметили Вашингтон, подошедший на дистанцию 9000 ярдов (8,2 км). Вашингтон выбрал на радаре самую крупную цель (Кирисиму), но некоторое время медлил, опасаясь того, что это могла быть Саут Дакота. Вашингтон не видел перемещений Саут Дакоты, так как та находилась в слепой зоне радара Вашингтона и Ли не мог передать по радио свои координаты. Затем японцы осветили прожекторами и открыли огонь по Саут Дакоте, и все сомнения развеялись. С близкой дистанции Вашингтон открыл огонь и сразу попал в Кирисиму как минимум девятью снарядами главного калибра и сорока снарядами других калибров, нанеся тяжёлый урон и приведя к пожару. Кирисима получила пробоину ниже ватерлинии, а разбитый руль привел к тому, что линкор мог двигаться только по кругу[143][144][145].

В 00:25 Кондо приказал всем своим кораблям найти и уничтожить остатки американских кораблей. Однако японские корабли всё ещё не знали, где находится Вашингтон, а остальные американские корабли уже покинули поле боя. Вашингтон лёг на северо-западный курс к островам Расселла, чтобы увести японские силы от Гуадалканала и повреждённой Саут Дакоты. Японские корабли всё же заметили Вашингтон и выпустили несколько торпед, но умелое маневрирование капитана Вашингтона позволило избежать их попаданий и не сесть на мель. В дальнейшем, считая, что путь для транспортного конвоя на Гуадалканал был расчищен (но, очевидно, игнорируя опасность воздушных атак утром), Кондо приказал оставшимся кораблям прекратить контакт и выйти из зоны сражения в 01:04, большая часть капитанов кораблей выполнило приказ к 01:30[146].

После боя

Кирисима и Аянами оба были покинуты экипажами и затонули около 03:25 15 ноября[147][148]. Уранами собирал спасшихся с Аянами, а миноносцы Асагумо, Тэрудзуки и Самидарэ спасали экипаж Кирисимы[149]. В бою погибли 242 американских и 249 японских моряков[150]. Этот сражение было одним из двух сражений линкоров друг с другом на Тихоокеанском театре Второй мировой войны, ещё одно такое сражение произошло проливе Суригао во время сражения в заливе Лейте. Четыре японских транспорта были выброшены на берег у Тассафаронга на Гуадалканале в 04:00 15 ноября, а Танака и эсминцы эскорта вернулись через пролив Слот в безопасные воды. Начиная с 05:55 транспорты были атакованы самолётами с Хендерсон-Филд и других баз, а также артиллерией армии на Гуадалканале. Позже прибыл эсминец Мид, который обстрелял выброшенные на берег суда и близлежащую территорию. Эти атаки вызвали пожары и уничтожили всё вооружение, которое японцы не успели быстро разгрузить. Только 2000-3000 солдат смогли достигнуть Гуадалканала, при этом большая часть вооружений и продовольствия была утрачена.[151]

Реакция Ямамото на провал Кондо миссии по нейтрализации Хендерсон-Филд и обеспечению безопасной высадки войск и снабжения была мягче, чем на предыдущую неудачу Абэ, что возможно связано с политикой и культурой Императорского флота[152]. Кондо, который занимал должность второго командира в Объединённом флоте, входил в состав высшего командования и «клику» сторонников линкоров, в то время как Абэ был специалистом по эскадренным миноносцам. Адмирал Кондо не получил взысканий или понижен в должности, но вместо этого был направлен командовать одним из самых больших соединений кораблей, базировавшимся на Труке[153].

Значение сражения

Провал операции на Гуадалканале привел к тому, что большая часть войск и снаряжения, доставлявшаяся конвоем, не попала на остров, и задача захвата аэродрома Хендерсон-Филд значительно усложнилась. С этого момента японский флот смог только доставлять небольшие подкрепления и продовольствие на Гуадалканал. В связи с угрозой авиации аэродрома Хендерсон-Филд и находящихся поблизости американских авианосцев японцы вынуждены были продолжить применять тактику Токийского экспресса для доставки подкреплений на Гуадалканал.

Однако этих подкреплений и снабжения не было достаточно, чтобы укрепить присутствие на острове японцам, которые с 7 декабря 1942 теряли около 50 человек ежедневно от недоедания, болезней и под бомбардировками и артиллерийскими обстрелами. 12 декабря командование Японского Флота предложило оставить Гуадалканал. Несмотря на первоначальные возражения со стороны армейского командования, которые все ещё надеялись, что Гуадалканал может быть отбит у Союзников, Генеральный штаб Вооружённых сил Японии получил одобрение у Императора 31 декабря 1942 на эвакуацию всех японских сил с острова и создание новой линии обороны Соломоновых островов на Нью-Джорджии[154][155][156]. Таким образом, морское сражение за Гуадалканал стало последней крупной операцией, которой японцы попытались вернуть контроль за водами, окружающими Гуадалканал, и вернуть остров. В отличие от японцев Флот США мог в будущем свободно доставлять подкрепления на Гуадалканал, включая две свежие дивизии в декабре 1942 года. Неспособность нейтрализовать Хендерсон-Филд сделала невозможным возвращение острова под японский контроль.[99] Сопротивление японской армии на острове было прекращено 9 февраля 1943 года в результате успешной эвакуации большей части оставшихся японских войск с острова японским флотом в ходе Операции Ке. Закрепив свой успех на Гуадалканале, Союзники приблизили победу над Японией и окончание Второй мировой войны. Президент США Франклин Рузвельт после изучения результатов сражения отметил, «Мне кажется, что мы достигли поворотного пункта в этой войне»[157][158][156].

Историк Эрик М. Хаммель подвёл итоги сражения следующим образом:

На 12 Ноября 1942 года (Японский) Императорский флот имел лучшие корабли и лучшую тактику. После 15 ноября 1942 года он утратил лидерство и ощутил недостаток глубины стратегического планирования перед лицом укрепляющегося американского флота и его совершенствующимся оружием и тактикой. Японский флот после ноября 1942 года более не становился сильнее, напротив флот США укреплялся без остановки.

Генерал Александер Вандергрифт, командующий сухопутными силами на Гуадалканале, отдал дань морякам, принявшим участие в сражении:

Мы полагаем, что враг несомненно потерпел сокрушительное поражение. Мы благодарны адмиралу Кинкейду за его помощь вчера. Мы благодарны Ли за его упорную работу ночью. Наша собственная авиация была непревзойдённой в неустанном преследовании врага. Мы благодарны всем им, но наше особое преклонение остается на долю Каллагана, Скотта и их соратников, которые с величайшей отвагой в, казалось бы, безнадежной битве отбили первую атаку врага и проложили путь для последовавших успехов. В их честь солдаты Кактуса снимают свои помятые каски с глубоким почтением.

Напишите отзыв о статье "Морское сражение за Гуадалканал"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 490.
  2. ↑ Lundstrom, Guadalcanal Campaign, с. 523.
  3. ↑ Frank, Guadalcanal, с. 490. Данные Фрэнка по японским потерям включают только 450 солдат на транспортах, "данные, которым ни один американский лётчик не поверил бы, " с. 462, но японские данные подтверждают именно это число.
    Миллер в книге [www.history.army.mil/books/wwii/GuadC/gc-07.htm Guadalcanal: The First Offensive (1948)], пишет: «USAFISPA, Японская кампания на Гуадалканале, 29-30, оценивает потери в 7700 солдат на борту, из которых 3000 утонули, 3000 высадились на Гуадалканал и 1700 были спасены.» В таблице приведены потери по Фрэнку, а не по Миллеру. Потери самолётов по Lundstrom, Guadalcanal Campaign, с. 522.
  4. ↑ Hough, Frank O.; Ludwig, Verle E., and Shaw, Henry I., Jr. [www.ibiblio.org/hyperwar/USMC/I/index.html Pearl Harbor to Guadalcanal]. History of U.S. Marine Corps Operations in World War II 235-236. [www.webcitation.org/614JvWYnk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
  5. ↑ S. Morison. Struggle for Guadalcanal. — P. 14—15.
  6. ↑ Miller, Guadalcanal: The First Offensive, с. 143; а также Shaw, First Offensive, с. 18.
  7. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 338.
  8. ↑ P. Dull. Imperial Japanese Navy. — 2007. — P. 225.
  9. ↑ Griffith, Battle for Guadalcanal, с. 96-99; Miller, Guadalcanal: The First Offensive, сс. 137—138.
  10. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 202, 210—211.
  11. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 141—143, 156—158, 228—246, 681.
  12. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 315—321.
  13. ↑ S. Morison. Struggle for Guadalcanal. — P. 171—175.
  14. ↑ Hough, Pearl Harbor to Guadalcanal, с. 327—328.
  15. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 337—367.
  16. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 134—135.
  17. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 44—45.
  18. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 225—238; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 41-46. 11 транспортов, перевозивших войска, вооружение и продовольствие: Аризона Мару, Кумагава Мару, Садо Мару, Нагара Мару, Нако Мару, Канберра Мару, Брисбен Мару, Кинугава Мару, Хирокава Мару, Ямаура Мару и Ямацуки Мару.
  19. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 93.
  20. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 28.
  21. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 37.
  22. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 79-80; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 38-39; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 227—233, 231—233; Frank, Guadalcanal, с. 429—430. Американские подкрепления насчитывали 5500 солдат и включали 1-й батальон инженеров морской авиации, смену для сухопутных и авиационных подразделений, 4-й батальон морской пехоты, два армейских батальона армии 182-го пехотного полка, боеприпасы и продовольствие. Первая транспортная группа TF 67.1, которой командовал капитан Ингольф Н. Киланд, включала Маккоули, Крецент-Сити, Президент Адамс и Президент Джексон. Вторая транспортная группа, часть TF 62.4, состояла из судов Бетельгейзе, Либра и Цейлин
  23. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 432.
  24. ↑ S. Morison. Struggle for Guadalcanal. — P. 229—230.
  25. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 50—90.
  26. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 92—93.
  27. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 234; Frank, Guadalcanal, с. 428. Морисон пишет только об 11 миноносцах в эскорте конвоя Танаки, а именно: Хаясио, Оясио, Кагэро, Умикадзэ, Кавакадзэ, Судзукадзэ, Таканами, Макинами, Наганами, Амагири и Мотидзуки. В отчете Танаки указано 12 миноносцев (Evans, Japanese Navy, с. 188).
  28. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 233—234; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 103—105. Контр-адмирал Сусуму Кимура командовал 10-й эскадрой миноносцев, включая Амацукадзэ, Юкикадзэ, Акацуки, Икадзути, Инадзума и Тэрудзуки с Нагара. Контр-адмирал Тамоцу Такама командовал 4-й эскадрой миноносцев, в которую входили Асагумо, Мурасамэ, Самидарэ, Юдати и Харусамэ.
  29. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 429.
  30. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 137.
  31. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 235.
  32. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 83-85; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 236—237; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 92. Тёрнер и транспортные суда безопасно достигли Эспириту-Санту 15 ноября.
  33. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 99—107.
  34. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 137—140.
  35. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 238—239.
  36. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 85; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 237; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 106—108. В колонне Каллагана расстояние между эсминцами и крейсерами составляло 800 ярдов (830 м); между крейсерами — 700 ярдов (640 м); между эсминцами — 500 ярдов (460 м)
  37. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 437—438.
  38. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 86-89; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 239—240.
  39. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 124—126.
  40. ↑ 1 2 3 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 438.
  41. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 140.
  42. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 89-90; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 239—242.
  43. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 129.
  44. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 439.
  45. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 132—137.
  46. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 90-91; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 242—243.
  47. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 441.
  48. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 242—243; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 137—183 и Frank, Guadalcanal, с. 449. Только восемь членов экипажа из 197 (combinedfleet.com) спаслись с тонущего Акацуки и были позднее взяты в плен американцами. Один из спасшихся с Акацуки, Синъя Митихару, написал книгу Путь на Гуадалканал в которой утверждает, что его корабль не выстрелил торпеду до того, как затонул. Книга Митихару не переведена на английский язык с японского.
  49. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 150—159.
  50. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 443.
  51. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 96-97, 103; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 246—247.
  52. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 132—136.
  53. ↑ 1 2 3 Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 244.
  54. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 244; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 137—141. Jameson, The Battle of Guadalcanal, с. 22 пишет, что, «Только увеличив скорость Лэффи смог пересечь курс врага в нескольких футах до столкновения»
  55. ↑ 1 2 T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 146.
  56. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 148.
  57. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 142—149.
  58. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 244—245.
  59. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 444.
  60. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 160—171.
  61. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 247.
  62. ↑ combinedfleet.com
  63. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 234.
  64. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 246.
  65. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 180—190.
  66. ↑ 1 2 E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1. — 1988. — 480 p.
  67. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 146—147.
  68. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 191—201.
  69. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 247—248.
  70. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 172—178.
  71. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 144—146.
  72. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 249.
  73. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 94; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 248.
  74. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 204—212.
  75. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 95; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 249—250.
  76. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 213—225, 286.
  77. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 449.
  78. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 149.
  79. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 147.
  80. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 246—249.
  81. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 250—256.
  82. ↑ Frank, Guadalcanal с. 451, цитируя Helmet for my Pillow Лески.
  83. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 451.
  84. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 449—450.
  85. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 153.
  86. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 452.
  87. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 270.
  88. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 272.
  89. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 98.
  90. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 454.
  91. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 298—308.
  92. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 79 и 97-100.
  93. ↑ Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 298—308; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 259—160. Энтерпрайз и его эскорт носили кодовое обозначение Task Force 16 (TF16), командовал соединением контр-адмирал Томас Кинкейд. TF16 включала Энтерпрайз, линкоры Вашингтон и Саут Дакота, крейсера Нортхэмптон и Сан Диего и десять эскадренных миноносцев.
  94. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 274—275.
  95. ↑ Kurzman, Left to Die; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 257; Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 101—103.
  96. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 456.
  97. ↑ Jameson, The Battle of Guadalcanal, с. 35.
  98. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 399.
  99. ↑ 1 2 E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 400.
  100. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 258.
  101. ↑ 1 2 T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 156.
  102. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 401.
  103. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 459—460.
  104. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 461.
  105. ↑ Evans, Japanese Navy, с. 190; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 259.
  106. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 298—308, 312.
  107. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 465.
  108. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 313.
  109. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 108—109; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 234, 262; combinedfleet.com.
  110. ↑ Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 316; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 263. Один пикировщик и 17 истребителей были уничтожены бомбардировкой на аэродроме Хендерсон-Филд.
  111. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 318.
  112. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 109.
  113. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 110; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 264—266; Frank, Guadalcanal, с. 465, Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 327; combinedfleet.com. SBD Dauntless случайно попал в Мая, убив 37 членов экипажа и нанеся тяжёлые повреждения. Мая находился на ремонте в Японии до 16 января 1943 года. Кинугаса затонул в 15 милях (28 км) к югу от острова Рендова.
  114. ↑ Evans, Japanese Navy, с. 191—192; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 345; Frank, Guadalcanal, с. 467—468; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 266—269; Jersey, Hell’s Islands, с. 446. В атаках транспортов американцы потеряли пять пикировщиков и два истребителя, японцы потеряли 13 истребителей. Затонувшими транспортами были Аризона, Синаногава, Садо, Канберра, Нако, Нагара и Брисбен. Канберра и Нагара затонули первыми, Садо развернулся обратно к Шортлендским островам под эскортом Амагири и Мочидзуки. Затем затонул Брисбен, за ним последовали Синаногава, Аризона и Нако. Водоизмещение семи этих транспортов составляло 44 855 тонн, на них стояло в общей сложности 20 зенитных орудий.
  115. ↑ [www.combinedfleet.com/Kirishima.htm Senkan! IJN Kirishima: Tabular Record of Movement]. combined fleet.com. Проверено 27 ноября 2006. [www.webcitation.org/65YcLUV7d Архивировано из первоисточника 19 февраля 2012].
  116. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 271; Frank, Guadalcanal, с. 469, и примечания к Главе 18, с. 735. Фрэнк отмечает, что Моррисон ошибочно пишет, что в обоих случаях контакты подводных лодок были с Траут.
  117. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 474.
  118. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 351, 361.
  119. ↑ Evans, Japanese Navy, с. 193.
  120. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 234; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 349—350, 415. Полный состав японской эскадры перед сражением: линкор Кирисима, тяжёлые крейсера Атаго и Такао, лёгкие крейсера Нагара и Сэндай, эсминцы Хацудзуки, Асагумо, Тэрудзуки, Сираюки, Инадзума, Самидарэ, Сикинами, Уранами и Аянами. Контр-адмирал Синтаро Хасимото командовал 3-й эскадрой миноносцев, включавшей Уринами, Сикинами и Аянами с Сэндай.
  121. ↑ 1 2 Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 270—272.
  122. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 351—352.
  123. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 470.
  124. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 352—363.
  125. ↑ Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 234, 273—274.
  126. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 473.
  127. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 116—117; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 274.
  128. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 362—364.
  129. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 475.
  130. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 480.
  131. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 118—121; Morison, Struggle for Guadalcanal, с. 274—275.
  132. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 368—383.
  133. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 475—477.
  134. ↑ 1 2 Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 478.
  135. ↑ Lippman, Second Naval Battle of Guadalcanal; Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 275—277.
  136. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 384—385.
  137. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 477—478.
  138. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 479.
  139. ↑ Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 277—279, [www.dcfp.navy.mil/mc/museum/War_Damage/57.pdf Отсканированный оригинальный отчёт]. «Отчёт о повреждениях от артиллерийского огня» составлен en:Bureau of Ships, в нём указано 26 попаданий и приложено несколько фотографий [www.navsource.org/archives/01/57b.htm (6-я и последующие)], Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 385—389.
  140. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 482.
  141. ↑ Lippman, Second Naval Battle of Guadalcanal, с. 9. Ли писал, что он чувствовал «рельеф», однако капитан Вашингтона Дэвис заявлял, что Саут Дакота «сбежала» без единого слова.
  142. ↑ NavSource.com
  143. ↑ Kilpatrick, Naval Night Battles, с. 123—124; Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 278.
  144. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 388—389.
  145. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 481.
  146. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 483—484.
  147. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 391.
  148. ↑ Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 281.
  149. ↑ Frank, Guadalcanal, с. 484; Атаго, Такао и Нагара вернулись в японию на ремонт, все три вернулись в строй через месяц. Тёкай был отремонтирован на Труке и вернулся в Рабаул 2 декабря 1942 года. (combinedfleet.com). Гвин и Саут Дакота были отремонтированы и вернулись в строй через несколько месяцев: Гвин в апреле 1943 года, а Саут Дакота в феврале 1943 года.
  150. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 486.
  151. ↑ Evans, Japanese Navy, с. 195—197; Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 282—284; Hammel, Guadalcanal: Decision at Sea, с. 394—395; Frank, Guadalcanal, с. 488—490; Jersey, Hell’s Islands, с. 307—308. Моррисон и Джерси пишут об 2000 десантировавшихся японских солдат 260 единиц вооружения и 1500 мешках риса. Было утрачено продовольствие для 30 000 человек на 20 дней, 22 000 артиллерийских снарядов, тысячи единиц персонального вооружения и 76 больших и семь малых десантных барж. Понимая, что транспорты не имеют достаточно времени до рассвета, Танака запросил разрешения выбросить их на берег. Микава ответил отказом, но Кондо утвердил решение, и Танака приказал капитанам транспортов выбросить суда на берег. Американская артиллерия, обстреливавшая место высадки, принадлежала 244-му береговому артиллерийскому батальону и 3-му оборонительному батальону, в том числе две 155-мм пушки и несколько 5-тидюймовых (127 мм) пушек.
  152. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 157.
  153. ↑ T. Hara. Japanese Destroyer Captain. — P. 171.
  154. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 527.
  155. ↑ P. Dull. Imperial Japanese Navy. — 2007. — P. 261.
  156. ↑ 1 2 Morison, The Struggle for Guadalcanal, с. 286—287.
  157. ↑ Frank R.B. Guadalcanal. — 1990. — P. 428—492.
  158. ↑ P. Dull. Imperial Japanese Navy. — 2007. — P. 245—269.
  159. ↑ E. Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea. — 1988. — P. 402.
  160. ↑ В разных источниках цитата выглядит несколько иначе: [www.destroyerhistory.org/goldplater/usscushing.html USS Cushing], [www.vectorsite.net/tw2guad_2.html#m5 Late November 1942 to February 1943: The endgame], [web.archive.org/web/19991008162146/www.geocities.com/Pentagon/4072/commendation.html Commendations for the Men who fought in the Naval Battle for Guadalcanal on November 13th, 1942.], [www.usshelena.org/communiques.html Communiqués]

Литература

На русском языке

  • Кампании войны на Тихом океане. Материалы комиссии по изучению стратегических бомбардировок авиации Соединённых Штатов / Перевод с английского под ред. адмирала флота Советского Союза Исакова И.С.. — М.: Воениздат, 1956. — 558 с.
  • Пол Стивен Далл. [militera.lib.ru/h/dull/index.html Боевой путь Императорского японского флота] / Перевод с английского А.Г. Больных. — Екатеринбург: Сфера, 1997. — 384 с. — (Морские битвы крупным планом).
  • Самуэль Элиот Морисон. Американский ВМФ во Второй мировой войне. Борьба за Гуадалканал, август 1942 — февраль 1943 / Перевод с английского А.Г. Больных. — М.: АСТ, 2002. — Т. 5. — 544 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5-17-014462-8.
  • Тамеичи Хара. [militera.lib.ru/memo/other/hara/index.html Одиссея самурая. Командир японского эсминца] = Japanese Destroyer Captain / Пер.с англ.: И. Бунича. — СПб.: Облик, 1997.
  • Морозов М. Э. [militera.lib.ru/h/morozov_granovsky/02.html Гуадалканал]
  • Шерман Ф. [militera.lib.ru/h/sherman/index.html Война на Тихом океане. Авианосцы в бою]
  • Нимиц Ч. У., Поттер Э. Б. [militera.lib.ru/h/nimitz_potter/index.html Война на море (1939—1945).]

На английском языке

  • Raymond Calhoun. [books.google.com.ua/books?id=JyTWEMDHjAMC&pg=PP1&dq=inauthor:%22C.+Raymond+Calhoun%22&lr=&num=100&as_brr=3&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=true Tin Can Sailor: Life Aboard the USS Sterett, 1939–1945]. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 2000. — 198 p. — ISBN 1-557-50228-5.
  • Jack D. Coombe. Derailing the Tokyo Express. — Harrisburg, PA: Stackpole Books, 1991. — 162 p. — ISBN 0-811-73030-1.
  • Andrieu D'Albas. Death of a Navy: Japanese Naval Action in World War II. — 2. — Old Greenwich, CT: Devin-Adair Pub, 1965. — 362 p. — ISBN 0-815-95302-X.
  • Paul S. Dull. [books.google.com/books?id=SLfti-Dc1AcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=true A Battle History of the Imperial Japanese Navy (1941—1945)]. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 2007. — 402 p. — ISBN 1-591-14219-9.
  • David C. Evans. The Struggle for Guadalcanal // The Japanese Navy in World War II: in the words of former Japanese naval officers. — Annapolis, Md: Naval Institute Press, 1997. — P. 156—211. — ISBN 0-870-21316-4.
  • Frank Richard B. Guadalcanal: The Definitive Account of the Landmark Battle. — 1. — New York, NY: Random House, 1990. — 800 p. — ISBN 0-394-58875-4.
  • William Thomas Generous. [books.google.com.ua/books?id=A8kjK2s1wJoC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22William+Thomas+Generous%22&lr=&num=100&as_brr=3&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=true Sweet Pea at War: A History of USS Portland (CA-33)]. — Lexington, KY: University Press of Kentucky, 2005. — 312 p. — ISBN 0-813-19121-1.
  • James W. Grace. Naval Battle of Guadalcanal: Night Action, 13 November 1942. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1999. — 234 p. — ISBN 1-557-50327-3.
  • Eric Hammel. [books.google.com.ua/books?id=0cIaQ71281EC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q=&f=true Carrier Clash: The Invasion of Guadalcanal and the Battle of the Eastern Solomons August 1942]. — St. Paul, Mn: Zenith Imprint, 2004. — 392 p. — ISBN 0-760-32052-7.
  • Eric Hammel. Guadalcanal: Decision at Sea — The Naval Battle of Guadalcanal, November 13–15, 1942. — 1. — New York, NY: Crown Publishers, 1988. — 480 p. — ISBN 0-517-56952-3.
  • Tameichi Hara. [books.google.com.ua/books?id=BSpsUehNu1sC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Tameichi+Hara%22&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=true Japanese Destroyer Captain]. — Annapolis, Md: Naval Institute Press, 2001. — 310 p. — ISBN 1-591-14354-3.
  • Stanley Coleman Jersey. [books.google.com.ua/books?id=056GFOrJY8sC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Stanley+Coleman+Jersey%22&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=true Hell's Islands: The Untold Story of Guadalcanal]. — 1. — College Station, TX: Texas A&M University Press, 2008. — 514 p. — ISBN 1-585-44616-5.
  • C. W. Kilpatrick. The Naval Night Battles in the Solomons. — 1. — Pompano Beach, FL: Exposition Press of Florida, 1987. — 315 p. — ISBN 0-682-40333-4.
  • Dan Kurzman. Left to Die: The Tragedy of the USS Juneau. — New York, NY: Simon & Schuster, 1995. — 352 p. — ISBN 0-671-74874-2.
  • Eric Lacroix, Linton Wells. Japanese Cruisers of the Pacific War. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 p. — ISBN 0-870-21311-3.
  • John B. Lundstrom. [books.google.com/books?id=xtaTS-POl-UC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=true First Team and the Guadalcanal Campaign: Naval Fighter Combat from August to November 1942]. — Annapolis, Md: Naval Institute Press, 2005. — 626 p. — ISBN 1-59114-472-8.
  • William L. McGee. The Solomons Campaigns, 1942—1943: From Guadalcanal to Bougainville: Pacific war turning point. — 1. — Tiburon, CA: BMC Publications, 2002. — Vol. 2. — 639 p. — (Amphibious Operations in the South Pacific in World War II). — ISBN 0-970-16787-3.
  • Samuel Eliot Morison. The Naval Battle of Guadalcanal // [books.google.com/books?id=7ijEoINmIRQC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=true The Struggle for Guadalcanal, August 1942 – February 1943]. — Champaign, IL: University of Illinois Press, 2001. — Vol. 5. — P. 225—287. — 456 p. — (History of United States Naval Operations in World War II). — ISBN 0-252-06996-X.
  • Robert Sinclair Parkin. [books.google.com/books?id=fndLfQ2EVcgC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=true Blood on the Sea: American Destroyers Lost in World War II]. — Cambridge, MA: Da Capo Press, 2001. — 408 p. — ISBN 0-306-81069-7.
  • Edward P. Stafford. [books.google.com.ua/books?id=r4lhftac35QC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Edward+Peary+Stafford%22&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=true The Big E: The Story of the USS Enterprise]. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 2002. — 585 p. — ISBN 1-557-50998-0.

Ссылки

 Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.

Отрывок, характеризующий Морское сражение за Гуадалканал

Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Морское_сражение_за_Гуадалканал&oldid=78675336»