Мортира-миномёт

Мортира-миномёт (англ. gun-mortar) — артиллерийское орудие промежуточного типа между мортирой и типом артиллерийской системы, которую в настоящее время называют миномётом — обладающее коротким стволом (с длиной ствола меньше, чем 15 калибров), заряжаемое с дульной или с казённой части ствола и установленное на массивной плите (причём импульс отдачи передаётся плите не напрямую от ствола, а косвенно - через конструкцию лафета). Данный конструкционный тип получил значительное распространение во время Первой Мировой войны - особенно в вооруженных силах Центральных держав.

Первоначально для борьбы с закрытыми целями (недоступными для поражения стрельбой прямой наводкой или стрельбой с умеренными углами возвышения орудия) использовались мортиры. Отдача у них либо поглощалась неподвижным орудийным станком, установленным на грунт (или на иное стационарное основание - например на пол долговременного фортификационного сооружения), либо гасилась откатом всего орудия на колёсах или специальными противооткатными устройствами. В начале XX века появились миномёты и полевые бомбомёты, заряжающиеся с дула и имеющие опорную плиту, передающую импульс отдачи грунту или иному твердому основанию. Миномёты и бомбомёты имели свои (и значительные) преимущества, но не могли вести огонь прямой наводкой.

Мортира-миномёт — орудие промежуточного типа: оно сохраняет особенности обоих указанных в его названии классов артиллерийского вооружения. Эти орудия не слишком удовлетворяли требованиям тактической маневренности, но их значительный вес (по сравнению с классическим миномётом или полевым бомбомётом соответствующего калибра боеприпаса; но все равно этот вес был существенно меньше веса традиционной мортиры сопоставимого калибра) сделал их огонь сериями снарядов с малым интервалом между выстрелами (например беглый огонь) - что являлось основным видом огня таких систем - заметно более точным (за счет существенно меньшего рассеивания снарядов из-за меньшего раскачивания орудия при стрельбе). Помимо этого, такие миномёты могли вести огонь прямой наводкой (то есть использоваться в роли, в том числе, и противотанковой артиллерии - что стало актуальным на Западном фронте Первой Мировой уже с осени 1916 года). Для них также было вполне возможно применение шрапнели, что давало существенное преимущество перед классическими миномётами при обстреле малых незащищенных открыто расположенных целей и при отражении атак пехоты. В немецком языке слово миномёт (нем. Minenwerfer) в начале Первой Мировой войны означало, собственно, систему именно такого типа. Преимуществами описываемого орудия была сравнительная дешевизна и относительная легкость - оно стоило примерно в 7 раз меньше самой легкой классической мортиры (которая, к тому же, требовала минимум 6 лошадей в упряжке для смены огневой позиции, в то время как, например, 7,58-см мортира-миномёт передвигалась на поле боя своим расчетом). Недостатками были малая дальнобойность, сравнительно малая скорострельность и, также, определенная опасность для собственного расчёта, свойственная, впрочем, почти всем миномётам и бомбомётам времен Первой Мировой войны. Опасность для расчёта увеличивалась вследствие использования в качестве наполнителя фугасных снарядов менее дефицитной, но более склонной к детонации, нежели большинство других взрывчатых веществ, смеси аммиачной селитры с различными видами углеводородных горючих материалов, результатом чего была слишком высокая чувствительность начинки снарядов к детонации (как следствие - они иногда - и не так уж редко - взрывались прямо внутри стволов орудий; что приводило не только к полному разрушению артиллерийской системы, но и, как правило, к поражению расчёта).

Примером мортиры-миномёта является 75,8-мм германский лёгкий миномёт, использовавшийся в Первой Мировой войне.

В большинстве европейских языков все артиллерийские орудия с длиной ствола меньше чем 15 калибров называются мортирами, отдельных терминов для миномёта и миномёта-мортиры в них нет.

Во время Второй Мировой войны в качестве лёгкого (в основном - противотанкового) оружия пехоты стали использоваться безоткатные орудия и переносные ракетные установки (ручные (реактивные) противотанковые ружья/гранатомёты) для запуска неуправляемых ракет - такие как, например, М1 «Базука» и «Панцерфауст»(«Фаустпатрон»). Исключениями из этой тенденции были итальянский скорострельный 45-мм ротный миномёт Бриксия модель 35 (Mortaio Brixia Modello 35), напоминавший бомбомёт системы Аазена - но с магазином пистолетного типа для подачи гильз с метательным зарядом, и британский противотанковый гранатомёт PIAT. Последний не имел специального лафета, то есть лафетом было плечо стрелка (результатом чего были частые травмы различной тяжести - включая переломы костей). К этой же последней категории можно отнести не очень удачную британскую «бомбарду Блейкера», представлявшую собой миномёт штокового типа, переделанный для стрельбы прямой наводкой, весящий 156 кг и запускавший 9-кг противотанковую мину на расстояние в несколько сот метров.

См. также

• 2Б9 (2Б9М) «Василёк» — советский автоматический миномёт калибра 82 мм. Разработка начата в 1954 году на базе казематного автоматического миномёта КАМ, успешно прошел испытания в 1959 году как Ф-82, но на вооружение принят не был. Работы возобновлены в 1967 году, принят на вооружение в 1970 году.
• Бомбомёт (полевой)
• Brandt 60 mm LR Gun-mortar

Отрывок, характеризующий Мортира-миномёт

Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.