Фельдман, Мортон
| Мортон Фельдман Morton Feldman | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти |
3 сентября 1987 (61 год) |
| Место смерти | |
| Страна | |
| Профессии | |
| Жанры | |
| [www.cnvill.net/mfhome.htm Morton Feldman Page] | |
Мо́ртон Фе́льдман (Фелдман, Фелдмэн,англ. Morton Feldman; 12 января 1926, Нью-Йорк — 3 сентября 1987, Буффало) — американский композитор и педагог.
Содержание
Биография
Фельдман родился 12 января 1926 года в Нью-Йорке. Родители будущего композитора были еврейскими эмигрантами из Российской Империи. Они владели прачечными и текстильными магазинами, в которых работал (а позже продолжал семейный бизнес до приглашения преподавать в Университет Буффало) молодой Мортон. Своё музыкальное образование Фельдман получил у музыкантов, связанных с Ферруччо Бузони. Учительницей фортепиано Фельдмана была Вера Морина (Маурина)-Пресс, также учившаяся у Бузони, и которая к тому же поддерживала дружеские отношения с А. Н. Скрябиным. Первым учителем композиции был американский композитор Уоллингфорд Риггер, получивший образование в Европе. Риггер вместе с Генри Коуэллом были из окружения Чарлза Айвза, и являлись самыми радикальными американскими «модернистами» своего времени. Следующим учителем Фелдмана стал Стефан Вольпе — ученик знаменитых композиторов и педагогов начала XX века: Шрекера, Юона, Бузони и Веберна. Вольпе был не просто замечательным педагогом (среди его учеников — Чарльз Вуоринен и Дэвид Тюдор), но довольно сильным и интересным композитором, восхищавшим своим творчеством такого титана, как Эллиотт Картер. Учась у Вольпе, Мортон Фелдман пишет музыку близкую «Новой венской школе». Характерны фортепианные «Иллюзии» (1948).
В один из вечеров 1950 года Димитрис Митропулос в Карнеги-холл исполнял Симфонию ор. 21 Антона Веберна и «Симфонические танцы» Сергея Рахманинова. После исполнения Веберна из зала вышли два взволнованных человека, потрясенные этой музыкой. Это были Джон Кейдж и Мортон Фельдман, ставшие с того вечера друзьями. Днем Мортон работал у своих родителей и дяди, а ближе к ночи ходил на встречи к Кейджу, где собирались художники и поэты. Там Фелдман познакомился и сблизился с художниками — представителями «абстрактного экспрессионизма» — Филиппом Густоном и Джексоном Поллоком. Из поэтов — с Фрэнком О’Хара.
В 1976 году Фелдман знакомится с семидесятилетним классиком ирландской литературы — Сэмюэлем Беккетом. Случилось это в Берлинском Театре Шиллера. Оказалось, что они оба не очень любят оперу, в связи с чем решили сочинить свою собственную оперу. Беккет написал либретто, а Фелдман — музыку. Опера «Neither» была написана для сопрано и оркестра. Длительность оперы составляла менее 50 минут, и это притом, что 2-й квартет Фелдмана длился 6 часов, а самые короткие миниатюры — минимум минут пять. Фелдман часто давал своим произведениям названия такого рода: «Фортепиано», «Флейта и оркестр», «Джону Кейджу», «Сэмуэлю Беккету» и т. п. Беккет ценил музыку Фелдмана, и у них была ещё одна совместная работа для радио. Последним оркестровым сочинением Мортона Фелдмана стало «Сэмюэлю Беккету». Также Беккет попросил его написать музыку к его «Cascando», но этому не суждено было быть из-за смерти Фельдмана в 1987 году.
Фельдман, несмотря на свой тихий и углубленный в себя стиль музыки, был очень общительным человеком. Он довольно много путешествовал, был большим коллекционером современного искусства[1]. Фельдмана приглашали вести курсы в Дармштадте, где он однажды вдруг всех поразил, сказав: «Люди, которых вы считаете консервативными, могли быть действительно радикальными» — и начал напевать пятую симфонию Сибелиуса[2].
Бизнес его семьи и родственников принес большой доход, и в конце жизни Фелдман стал обладателем довольно большого состояния, которое он часто тратил на бедных композиторов и художников.
В 1973 году Фельдмана пригласили преподавать в Университет Буффало, где Фельдман и проработал до самой смерти. Среди его учеников: Джулиус Истмэн — наделенный большим талантом, композитор, пианист и вокалист (участвовал в записях сценических сочинений П. М. Дэвиса), Бунита Маркус и жена Фельдмана — композитор Барбара Монк[3].
Стиль
К началу 50-х начинает формироваться оригинальный и узнаваемый фельдмановский стиль. Обилие повторов (обычно чуть-чуть изменяющихся), хроматизированные гармонии, неожиданные паузы. Интересна и музыкальная форма: музыка состоит как бы из кусочков (или «моментов»), которые чередуются и чуть-чуть изменяются. Этот каждый «кусочек» вновь и вновь появляется и даже развивается; можно найти общее и с паттернами — некий комплекс звуков, обычно вертикально изложенных (либо одновременно взятый аккорд, либо разложенный, арпеджированный). В основном звуковысотное положение данного «кусочка» не меняется, за исключением переноса на октаву (есть, конечно и исключения). Все основные изменения — во времени, в ритме. Однако у Фельдмана есть много сочинений (до 1970-х), где этого почти нет, но сохраняются чисто фельдмановские созвучия: неопределенные ритм и метр, отсутствие частых динамических изменений. Музыка Фельдмана в определённом смысле схожа с произведениями минималистов: в ней присутствуют повторы с незначительными изменениями, статичность формы, медитативность. С другой стороны, от таких американских минималистов, как Стивен Райх и Терри Райли, Фелдмана отличает: 1) почти полное отсутствие диатоники, торжество хроматики; 2) аккордовый склад, сонорика; 3) совершенно другие стилистические и образные ассоциации. Поэтому уместнее Фелдмана называть представителем «абстрактного экспрессионизма» в музыке (в изобразительном искусстве это направление представляют Джексон Поллок, Марк Ротко и Филипп Густон — с кем Фельдман общался с 1950 года). В сочинениях 50-х применяет графическую нотацию (цикл пьес для различных инструментов «Projections»).
Напишите отзыв о статье "Фельдман, Мортон"
Примечания
- ↑ [www.paulscriver.com/downloads/Feldman_Lens_of_Criticism.pdf Paul Scriver - Morton Feldman the Abstract Artist and the Lens of Criticism]
- ↑ [www.newyorker.com/reporting/2007/07/09/070709fa_fact_ross?currentPage=7 Газета The New Yorker, статья А. Росса о Сибелиусе, 9 июля 2007]
- ↑ [www.composers21.com/compdocs/monkfelb.htm The Living Composers Project — Barbara Monk Feldman]
Ссылки
Отрывок, характеризующий Фельдман, Мортон
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
