Москвитянин

Москвитянин
Обложка журнала № 1 за 1845 год.
Специализация:	учёно-литературный журнал
Периодичность:	ежемесячно дважды в месяц
Язык:	русский
Издатель:	М. П. Погодин
Страна:	Российская империя Российская империя
История издания:	1841—1856

«Москвитя́нин» — «учёно-литературный журнал», издававшийся в Москве М. П. Погодиным в 1841—1856 годах.

История

До 1849 года выходил ежемесячно, затем — два раза в месяц. С точки зрения вульгарно-социологического советского литературоведения считался органом крупной торговой буржуазии 1840—1850-х гг. и стоял на позиции официальной народности.

В первой же книге журнала Шевырёв в своей статье развивал знаменитую формулу николаевской эпохи — «православие, самодержавие, народность». Это полностью соответствовало патриотической настроенности русской торговой буржуазии, не помышлявшей о сколько-нибудь заострённой критике крепостнического государства. Столь же закономерно «Москвитянин» выступал против немецкой философии, прочно завладевшей умами как дворянской, так и подымающейся демократической интеллигенции.

В короткий период редакторства И. В. Киреевского (с января по март 1845 года) была предпринята попытка отстранения Погодина и Шевырёва от руководства журналом и переориентации направления «Москвитянина».

Особо принципиальных различий во взглядах на Запад и на Россию между группой «Москвитянина» и московскими славянофилами во главе с А. С. Хомяковым не существовало, хотя последние и выступали с критикой журнала. Но в противовес помещикам-славянофилам, ориентировавшимся на патриархального, преданного своим господам мужичка, «Москвитянин» делал ударение на торговой буржуазии.

Сотрудниками журнала были С. П. Шевырёв, Ф. Н. Глинка, В. И. Даль и другие. В журнале печатались произведения А. И. Артемьева, А. Ф. Вельтмана, П. А. Вяземского, Ф. Н. Глинки, Н. В. Гоголя (сцены из «Ревизора», «Рим»), В. И. Даля, В. А. Жуковского, М. Н. Загоскина, К. К. Павловой, Н. М. Языкова, Д. П. Ознобишина, С. П. Колошина, а также работы известных учёных — И. И. Срезневского, Иакинфа Бичурина, А. Ф. Гильфердинга, И. Е. Забелина, Ф. И. Буслаева, И. М. Снегирёва.

Ориентация Погодина была углублена и продолжена членами той «молодой редакции» «Москвитянина», которой Погодин передал журнал в 1850 и в которую входили А. Н. Островский, Е. Н. Эдельсон, Т. И. Филиппов, И. Т. Кокорев и другие. Один из виднейших членов этой группы — Аполлон Григорьев — заявлял славянофилам:

Убеждённые, как вы же, что залог будущего России хранится только в классах народа, сохранившего веру, нравы, язык отцов, — в классах, не тронутых фальшью цивилизации, — мы не берём таковым исключительно одно крестьянство: в классе среднем, промышленном, купеческом, по преимуществу видим старую извечную Русь.

Не следует однако думать, будто «молодая редакция» не внесла в журнал новых тенденций. Ей удалось, например, в значительной степени освободиться от гнёта той идеологии «официальной народности», которая вполне владела Погодиным, объективно блокировавшимся с славянофилами. Однако основные тенденции журнала, в частности, например, отрицательное отношение к западникам, остались неизменными. В журнале стали печататься произведения И. Ф. Горбунова, Д. В. Григоровича, П. И. Мельникова-Печерского, Островского, А. Ф. Писемского, Ф. И. Тютчева, Я. П. Полонского, А. А. Фета, Н. Ф. Щербины, Л. А. Мея, Е. Э. Дриянского, также переводы из Данте, Гёте, Жорж Санд, В. Скотта.

Крах Крымской кампании, вскрывший разложение феодального режима, углубивший классовые противоречия, сделал невозможным дальнейшую идеализацию патриархализма. Крайне слабо читавшийся в эту пору «Москвитянин» закрылся в 1856. Но в начале 1860-х гг. А. Григорьев, А. Ф. Писемский, А. Н. Островский, Е. Н. Эдельсон и другие члены его редакции объединились вокруг «почвеннических» журналов братьев Достоевских «Время» и «Эпоха», органически продолживших (в более либеральной форме) идеи славянофильства.

В 1850 году, «в подарок молодым читателям», при журнале был издан альманах «Гостинец» составленный из произведений И. Д. Беляева, Ф. Б. Миллера, В. И. Красова, Т. В. Пассек и других авторов.

Литература

• Х. Москвитянин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1896. — Т. XIXa. — С. 947—948.

Ссылки

• [www.volkomorov.com/2014/04/1849-1856.html Архив журнала с 1849 по 1856 год в формате .pdf]

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Москвитянин

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.