Московская духовная академия

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Московская Духовная академия»)
Перейти к: навигация, поиск
Сюда перенаправляется запрос «Московская духовная семинария». На эту тему нужна отдельная статья.
Московская духовная академия
(МДА)
Международное название

Moscow Theological Academy

Прежние названия

Троицкая лаврская семинария, Славяно-греко-латинская академия

Год основания

1814

Год закрытия

1919—1946

Тип

церковная

Ректор

Евгений (Решетников), архиепископ Верейский

Расположение

Сергиев Посад, Московская область

Кампус

монастырский 0,5 га

Сайт

[www.mpda.ru/ a.ru]

Координаты: 56°18′00″ с. ш. 38°08′00″ в. д. / 56.30000° с. ш. 38.13333° в. д. / 56.30000; 38.13333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=56.30000&mlon=38.13333&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1814 году

Моско́вская духо́вная акаде́мия (МДА)[1] — высшее учебное заведение Русской православной церкви, занимающееся подготовкой священнослужителей, преподавателей, богословов и служащих для Русской православной церкви.

Ведёт свою историю от Троицкой лаврской семинарии (1727 год) и Славяно-греко-латинской академии, основанной в 1687 году. В 1814 году в исправленных и приспособленных зданиях Троицкой лаврской семинарии начала свою деятельность именно как Московская духовная академия[2]; в 1913 году, в числе 3-х других, по случаю празднования 300-летия Царствующего Дома Романовых, получила звание Императорской[3]. После революции, в 1919 году, была закрыта. Воссоздана в 1946 году.

В структуре Академии также находятся Регентская и Иконописная школы.





История

Московская духовная Академия, пребывающая в обители преподобного Сергия, открыта через пять с половиною лет после смерти великого представителя старого образования — митрополита Платона, на место которого вскоре вступил великий представитель образования нового в лице митрополита Филарета. В Академии Петербургской в 1814 году оканчивался первый курс, долженствовавший дать наставников для других, и для Семинарий, подлежавших реформе по новому проекту образования. После окончательного устройства Петербургской Академии введение нового Академического образования, по мысли высшего духовного начальства, должно было последовать в пределах древней столицы государства — Москвы, в которой отживала свой долгий век старая Академия — Славяно-греко-латинская.

[4]

Троицкая лаврская семинария

Троицкая лаврская семинария была основана по решению императрицы Анны Иоанновны 1738 года в стенах Троице-Сергиевой Лавры в 1742 году. Первые занятия начались 2 октября 1742 года. Первыми преподавателями были Семен Метенский и Иван Лелеяцкий.

Первоначально руководство и попечение семинарией возлагалось на наместника Лавры.

С 1742 года руководство семинарией было поручено интенданту Кириллу Ивановичу Павловскому (был нечто вроде инспектора и управляющего делами).

Первым префектом (1745 год) и ректором (1748 год) семинарии стал иеромонах Афанасий (Волховский).

В 1814 году на базе Троицкой лаврской семинарии была создана Московская Духовная Академия.[5]

Славяно-греко латинская академия

Основная статья: Славяно-греко-латинская академия

В 1685 братья-монахи греки Иоанникий и Софроний Лихуды, прибыв в Москву по просьбе царя Фёдора Алексеевича, открыли сперва в Богоявленском монастыре, потом в Заиконоспасском — Спасские школы, в которых преподавались грамматика, пиитика, риторика, логика и физика на латинском и греческом языках. Впоследствии на базе школ была создана Славяно-греко-латинская академия со схоластическим направлением преподавания.

Начало школы совпадает со временем известного спора о пресуществлении Св. Даров, в котором видную роль играли её организаторы; памятниками их полемической и учебной деятельности служат многочисленные сочинения (Ф. Г. Миркович, «О времени пресуществления Св. Даров. Спор, бывший в Москве, во второй половине XVII в.». Вильна 1886). Место Лихудов в школе заняли ученики их — Николай Семенов и Фёдор Поликарпов; латинский язык был изгнан из школы. Но с переходом школы в ведение Палладия Роговского академия склоняется к западному просвещению и остается таковой во всё продолжение второго периода (1700—1775). Сам руководитель школы окончил образование на Западе и был некоторое время униатом; этому направлению содействовала и воля Петра I, и сочувствие образованных людей того времени Стефан (Яворский) к западному образованию.

Наставники, а нередко и ученики, вызывались из Киева; преподавание велось на латинском языке. Во главе академии стояли ректор и префект; первый наблюдал главным образом за наставниками и преподаванием, второй — за учениками. Предметы преподавания: богословие, философия по Аристотелю, физика, метафизика, психология, метеорология, риторика. Наставники академии, кроме преподавания, осуществляли испытание лиц, определяемых на места священно- и церковнослужителей, а также, как и ученики богословия проповедовали в церквах; проповеди эти были не свободны от схоластических приемов, но под влиянием Феофана Прокоповича и Стефана Яворского в некоторых из них заметна живость изложения и свобода мысли; принимали участие в исправлении славянского перевода Библии (1712—1747 г.); ректоры и префекты рецензировали духовные сочинения и переводы, увещевали иноверцев, раскольников и отступников от веры.

Ученики набирались из духовного сословия, из дворян и разночинцев, иногда посредством принудительных мер; в числе учеников бывали священники, диаконы, церковнослужители и монахи. Самые одаренные проходили академический курс в 12-13 лет; другие же в течение 15-ти лет едва достигали философского класса; бывали случаи, когда ученики учились по 20 лет и в одном классе оставались по 10 лет.

В этой академии получили образование многие из известнейших деятелей XVIII в.: митр. Гавриил, Феофилакт (Горский), Бантыш-Каменский Н. Н., князь Кантемир, А. Д., Костров, Ломоносов.

Цветущий период академии — 1775—1814 гг., под протекторатом митрополита Платона (Левшина). Историк академии так характеризует это время: «Круг наук при митр. Платоне значительно распространился, введены новые предметы учения (церковная и гражданская история, русская церк. история, церк. право, пасхалия, физика в новой постановке, история философии, медицина, церков. устав и пение, новые языки), появились новые учебные руководства, дух схоластики потерял силу и уступил место светлому воззрению на предмет. Зная по собственному опыту всю тяжесть систем, которым время и привычка усвоили права первенства, Платон признал нужным ввести великорусский элемент в науку и оставить заимствование света учения от инуду. Имея много учёных людей вокруг себя, он положил конец вызову умных из Киева, отстранил их системы, дотоле бывшие образцами для московских богословов и философов, и образовал по своей мысли академию, сообщив ей все средства к приобретению новых знаний». Материальные средства академии были усилены, содержание наставников улучшено, для учеников устроена бурса, увеличена библиотека. Побеги и укрывательства учеников прекратились. Целый ряд проповедников и учёных, вышедших из этой академии, свидетельствует о её благоустройстве во времена митрополита Платона.

Московская Духовная академия (синодальный период)

В 1814 году академия была открыта в Свято-Троицкой Сергиевой лавре, в специально для неё исправленных и подготовленных помещениях Троицкой Лаврской Семинарии.[6] Для преподавания в неё были переведены 3 преподавателя из Славяно-греко-латинской академии. Новая академия немало потрудилась в разработке богословских, церковно-исторических и философских наук; также в переводе творений отцов Церкви на русский язык. Труды эти напечатаны в академическом журнале: «Творения св. отцов. Прибавления к творениям Св. отцов». В Троице-Сергиевой лавре академия оставалась до 1919 года: вскоре после октябрьского переворота 1917 года и лавра как монастырь была закрыта, и академия выселена из занимаемых помещений, с экспроприацией всего имущества. Формально академия была переведена в Москву, где занятия со студентами «частным порядком» проходили до конца 1920-х годов.

Московская Духовная академия (советский период)

В 1944 году открылся Православный богословский институт и Богословско-пастырские курсы в Москве. В 1946 году Московский православный богословский институт был преобразован в Московскую духовную академию с четырёхлетним курсом обучения, которая размещалась первоначально в помещениях Новодевичьего монастыря. В 1947 году Московской патриархии была передана часть зданий Троице-Сергиевой Лавры, а в 1949 году туда были возвращены духовная академия и семинария. 21 мая 1955 года Патриарх Алексий I освятил восстановленный Покровский академический храм, и с 1955/1956 учебного года возобновилась традиция проводить годичный акт академии в день престольного праздника её храма, 14 (1) октября.

Огромное значение приобрёл Заочный сектор при МДА, открытый в 1964 году (вместо ликвидированного несколькими годами ранее подобного сектора при Ленинградской духовной академии и семинарии), через который прошла едва ли не основная часть духовенства.

Современное состояние

Библиотека

В академической библиотеке хранится значительное число старинных рукописей, преимущественно славянских.

Научная работа

При академии существует Церковно-археологический кабинет, Греко-латинский кабинет, действует Миссионерский отдел.

Издательская деятельность

Издаётся академический научный журнал «Богословский вестник», а также студенческий журнал «Встреча».

Структура

Отделения

  1. Церковно-историческое
  2. Церковно-практическое
  3. Богословское
  4. Библейское

Ректоры

Инспекторы

Преподаватели

См. также: Категория:Преподаватели МДА

См. также

Напишите отзыв о статье "Московская духовная академия"

Примечания

  1. ↑ [www.mpda.ru/info/ www.mpda.ru, раздел «Об Академии»]
  2. ↑ [www.sedmitza.ru/data/2011/07/06/1236621942/smirnov_istoria_mda_1.pdf Смирнов С. К. История Моск. Д. А. до её преобразования] (1814—1870).-М.,1879.
  3. ↑ «Правительственный вестник». 21 февраля (6 марта) 1913, № 43, стр. 3.
  4. ↑ [www.sedmitza.ru/data/2011/07/06/1236621942/smirnov_istoria_mda_1.pdf Смирнов С. К. История Моск. Д. А. до её преобразования (1814—1870).-М.,1879.]
  5. ↑ С.Смирнов. История Троицкой лаврской семинарии. М. 1867 г.
  6. ↑ Дела архив. Моск. дух. консистории 1814 г., № 998. Дело арх. Троиц. сем. 1814 г, № 180, 186, 197.
  7. ↑ Согласно «РБСП» с 4 марта 1836 по 19 апреля 1838 года в должности инспектора состоял Гедеон (Виноградов)

Литература

Ссылки

  • [mpda.ru Официальный сайт Московской Духовной академии]
  • [www.predanie.ru/music/Hor_Moskovskoj_Duhovnoj_Akademii/ Хор Московской Духовной академии]
  • [www.acmus.ru Церковно-археологический кабинет Московской Духовной Академии]
  • [vstrecha-mpda.ru «Встреча». Студенческий православный журнал МДА]
  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/or_file.cgi?7_1180 Академия Московская духовная] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Московская духовная академия

– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Московская_духовная_академия&oldid=81367281»