Московская конференция (1943)

Московская конференция 1943 года — конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, проходившая в Москве с 19 по 30 октября 1943 года .

Конференция была созвана для согласования странами-членами Антигитлеровской коалиции вопросов дальнейшего ведения войны.

На конференции были рассмотрены следующие вопросы :

Рассмотрение мероприятий по сокращению сроков ведения войны против Германии и её союзников в Европе. В качестве главного мероприятия рассматривались вопросы высадки англо-американских войск в Северной Франции и открытие второго фронта. В итоговом коммюнике конференции говорилось о том, что правительства трех держав признали «первейшей целью ускорение конца войны». Относительно второго фронта представители США и Англии согласились лишь зафиксировать в протоколе заверения о вторжении в Северную Францию весной 1944 года при наличии благоприятных метеорологических условий в районе Ла-Манша, а также значительного сокращения германских военно-воздушных сил в Северо-Западной Европе.

На Московской конференции был принят важный документ — Декларация по вопросу о всеобщей безопасности, которую подписали представители четырех великих держав антигитлеровской коалиции — СССР, США, Англии и Китая. В Декларации впервые совместно была провозглашена формула безоговорочной капитуляции фашистских государств как непременное условие прекращения войны. Правительства союзных держав заявляли о своей решимости «продолжать военные действия против тех стран Оси, с которыми они соответственно находятся в состоянии войны, пока эти державы не сложат своего оружия на основе безоговорочной капитуляции».

При рассмотрении вопросов послевоенного сотрудничества в коммюнике по итогам конференции была выражена единая точка зрения о том, «что в их собственных национальных интересах и в интересах всех миролюбивых наций важно продолжить теперешнее тесное сотрудничество, установленное для ведения войны, и на период, который последует за окончанием военных действий, и что только этим путём можно добиться поддержания мира и полного развития политического, экономического и социального блага их народов».

Для обсуждения и согласования вопросов, связанных с выходом государств Оси из войны и обеспечением выполнения ими условий капитуляции, Московская конференция постановила создать Европейскую консультативную комиссию, состоящую из представителей СССР, США и Англии с местопребыванием в Лондоне. Комиссии поручалось «изучать европейские вопросы, связанные с окончанием военных действий, которые три правительства признают целесообразным ей передать, и давать трём правительствам по ним объединенные советы».

Одним из важных пунктов повестки дня Московской конференции являлся германский вопрос. Государственный секретарь США Корделл Халл, выражая предложение президента Рузвельта о расчленении Германии на три и более государств, предложил осуществить «политическую децентрализацию Германии». Его энергично поддержал министр иностранных дел Англии Энтони Иден: «Мы хотели бы разделения Германии на отдельные государства, в частности, мы хотели бы отделения Пруссии от остальных частей Германии. Мы хотели бы поэтому поощрять те сепаратистские движения в Германии, которые могут найти своё развитие после войны». Советский нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов ограничился заявлением о том, что «вопрос находится в процессе изучения». В результате обмена мнениями конференция решила передать вопрос о будущем Германии для дальнейшего изучения в Европейскую консультативную комиссию.

На конференции было обсуждено положение в Италии. Советская делегация, выразив пожелание получить всестороннюю информацию о том, как выполняются условия перемирия с Италией, представила проект предложений о мерах, направленных на полную ликвидацию фашизма в этой стране и на обеспечение её демократического развития. По предложению советской делегации конференция приняла Декларацию об Италии. В ней говорилось: «Политика союзников по отношению к Италии должна базироваться на основном принципе: что фашизм и все его пагубные влияния и последствия должны быть полностью уничтожены и что итальянскому народу должна быть предоставлена полная возможность установить правительственные и другие учреждения, основанные на принципах демократии». В Декларации определялись конкретные меры по реализации этих положений. Постановлением конференции был учрежден Консультативный совет по вопросам Италии, в который вошли представители СССР, США, Англии, Французского комитета национального освобождения, Греции и Югославии.

По инициативе Советского правительства конференция министров иностранных дел приняла Декларацию об Австрии. В ней объявлялся недействительным и несуществующим захват этой страны Германией в 1938 году и выражалось желание правительств трёх держав «видеть восстановленной свободную и независимую Австрию».

На конференции рассматривались некоторые вопросы, касавшиеся Восточной Европы. Представители западных держав пытались добиться от СССР поддержки планов создания различных федераций в этом районе. Советская делегация придерживалась следующего принципа: освобождение малых стран и восстановление их независимости является одной из главных задач послевоенного устройства, народам Европы должно быть предоставлено право самим решать свои судьбы после войны.

При обсуждении польского вопроса представители США и Англии пытались склонить Советский Союз к восстановлению дипломатических отношений с правительством Польши в изгнании. Советская сторона не поддержала этого предложения, заявив, что «СССР стоит за независимую Польшу и готов оказать ей помощь, но он заинтересован в том, чтобы польское правительство проводило дружественную по отношению к Советскому Союзу политику».

Конференция рассмотрела согласованный между английским и американским правительствами документ «Основная схема управления освобожденной Францией», согласно которому союзные войска, вступив на территорию этой страны, получали верховную власть, фактически означавшую установление оккупационного режима. Советская сторона не согласилась с этим документом и было принято решение о передаче этого вопроса на рассмотрение Европейской консультативной комиссии.

В дни работы конференции была согласована и опубликована за подписями глав правительств США, СССР и Англии Декларация об ответственности гитлеровцев за совершаемые преступления. В ней отмечалось, что германские офицеры, солдаты и члены нацистской партии, ответственные за зверства, убийства и массовые казни на оккупированных территориях или добровольно принимавшие в них участие, будут отправлены в те страны, где они совершали преступления и где понесут наказание в соответствии с законами этих стран. «Пусть те, кто еще не обагрил своих рук невинной кровью, — говорилось в Декларации, — учтут это, чтобы не оказаться в числе виновных, ибо три союзных державы наверняка найдут их даже на краю света и передадут их в руки их обвинителей с тем, чтобы смогло совершиться правосудие».

На Московской конференции обсуждались также некоторые частные вопросы, связанные с координацией совместных усилий союзников в войне против фашистского блока. Западная сторона высказала пожелание, чтобы Советский Союз предоставил базы для американских и английских самолетов, которые будут производить «челночные» операции с целью бомбардировки промышленных районов Германии. В дальнейшем эта просьба была удовлетворена. Второй вопрос касался более эффективного обмена информацией о метеорологических условиях. Обмен вскоре значительно расширился. Третий вопрос относился к улучшению воздушных сообщений между СССР и США. Он также в последующем получил положительное решение.

В связи с Московской конференцией встал вопрос о возможном участии СССР в войне против Японии. Отвечая на этот вопрос уже после завершения Московской конференции Сталин на приёме в честь её участников заявил госсекретарю США, что СССР готов принять участие в войне против Японии и помочь нанести поражение дальневосточному врагу после разгрома Германии.

Московская конференция министров иностранных дел имела большое значение. Несмотря на то, что на ней выявились серьезные разногласия между союзниками, она показала возможность согласованного решения сложнейших вопросов, относящихся к послевоенному урегулированию. Московская конференция подготовила условия для первой встречи глав правительств трёх держав, которая состоялась в Тегеране с 28 ноября по 1 декабря 1943 года .

Отрывок, характеризующий Московская конференция (1943)

И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.