Московский археологический институт

Московский археологический институт
Год основания	1907
Год закрытия	1920-е
Реорганизован	вошёл в состав Московского университета
Директор института	Александр Иванович Успенский

К:Учебные заведения, основанные в 1907 году

Моско́вский археологи́ческий институ́т — высшее учебное заведение в Москве, существовавшее с 1907 года. Вошло в состав МГУ в 20-х годах XX века.

История

31 января 1907 года в Москве был учреждён археологический институт. Кроме научно-исследовательской цели, ставилась задача подготовки археологов и архивистов. Первоначально институт разместился в здании Медведниковской гимназии.

Первым мысль об открытии в Москве, второго в России, археологического института, высказал учредитель и первый директор Санкт-Петербургского археологического института Н. В. Калачов. Инициаторами и реализаторами проекта стали бывший министр народного просвещения генерал-лейтенант В. Г. Глазов и приват-доцент Харьковского университета А. И. Успенский, который и стал директором института. В 1911 году Успенский и А. К. фон Мекк учреждают Общество Вспомоществования недостаточным слушателям Московскаго Археологическаго Института. Почетным членом Общества является У. Г. Иваск.

В 1915 году институт переехал на Миусскую площадь.

По мере развития было открыто несколько филиалов на европейской части России, большинство филиалов впоследствии переходили в состав организованных в этих городах ВУЗов. Филиалы находились в следующих городах:

• Витебск
• Воронеж — открылся в 1921 году, расформирован в 1923 году из-за проблем с финансированием.
• Калуга
• Нижний Новгород
• Смоленск
• Ростов — открылся в 1921 году, расформирован в 1922 году из-за проблем с финансированием
• Ярославль — открылся в 1912 году, вошел в состав Ярославского университета.

Курс обучения в институте был трёхлетний. В действительные слушатели принимались лица, уже имевшие высшее образование или обучающихся в одном из высших учебных заведений; остальные имели статус вольнослушателей с правом держать переходные и выпускные экзамены. Институт существовал на плату за слушание лекций (80 рублей) и на частные пожертвования.

На третьем курсе студенты под руководством профессоров работали над диссертацией, которую защищали в конце года. Лишь после этого Совет института присуждал им учёные звания «археолог» и «архивист» с зачислением в действительные члены института. Студентам, окончившим полный трёхлетний курс, но не представившим диссертацию, присваивалось звание члена-сотрудника. При этом вольнослушателям предоставлялась возможность также защитить магистерскую диссертацию и получить научное звание; аа 1911—1915 гг. в институте защитились 180 магистрантов.

Преподавались предметы:

1. первобытная археология,
2. бытовая археология,
3. христианская археология,
4. история археологических открытий,
5. история греческой архитектуры и античной декорации,
6. история итальянского искусства эпохи возрождения,
7. история русского искусства,
8. история русской архитектуры,
9. славяно-русская палеография,
10. чтение древних рукописей,
11. греческая палеография,
12. эпиграфика,
13. юридические древности,
14. история учреждений,
15. историческая география,
16. архивоведение,
17. дипломатика,
18. геральдика,
19. нумизматика,
20. сфрагистика,
21. метрология и хронология,
22. генеалогия,
23. этнография,
24. геология,
25. всеобщая история искусств,
26. история русской литературы,
27. история русского языка,
28. музееведение,
29. библиотековедение.

Последние пять дисциплин не преподавались в ранее открытом Петербургском археологическом институте. Кроме этого Совет Московского археологического института 26 января 1912 года принял решение об открытии в институте кафедры египтологии и пригласил руководить ей «ученого археолога доктора Мюнхенского университета В. В. Баллада».

В момент открытия (1907) в библиотеке Московского археологического института насчитывалось 5522 тома, собрание редких рукописей и старых книг. Через семь лет, в 1914 году в библиотеке было уже 16 тысяч томов; в созданном при институте музее было 5 тыс. экспонатов. Кроме того, музеи и библиотеки имелись в филиалах Московского археологического института.

Известные выпускники

См. также категорию: Выпускники Московского археологического института

• Ашукин, Николай Сергеевич (вольнослушатель; вып. 1913)
• Бирюков, Владимир Павлович (вып. 1915)
• Бобров, Сергей Павлович
• Воробьёв, Владимир Николаевич (вып. 1914)
• Маркс, Никандр Александрович (вып. 1910)
• Сербов, Исаак Абрамович (вып. 1918)
• Смирнов, Михаил Иванович (нижегородский филиал; вып. 1911)
• Стеллецкий, Игнатий Яковлевич
• Шадр, Иван Дмитриевич
• Тенишева, Мария Клавдиевна (вольнослушатель, Москва, вып. 1916, звание Ученый Археолог)

Известные преподаватели

См. также категорию: Преподаватели Московского археологического института

• Ю. В. Арсеньев (геральдика)
• Р. Ф. Брандт (славяно-русская палеография)
• С. Б. Веселовский
• Ф. Ф. Горностаев
• В. А. Городцов
• В. П. Лапчинский — Смоленское отделение
• Д. И. Малинин — Калужское отделение
• С. П. Моравский — Ростовское отделение
• Н. И. Новосадский — профессор в 1907—1922 гг.
• А. П. Сапунов — Витебское отделение
• А. И. Соболевский (читал историю русской литературы),
• А. И. Успенский (кроме руководства институтом он преподавал архивоведение, всеобщую историю искусств и историю русского искусства),
• В. Н. Харузина (с 1911 г. преподавала этнографию)
• А. А. Чернов.

Ссылки

• [www.hrono.ru/libris/stolypin/stpn2_66.html Положение о Московском Археологическом институте]
• Хорхордина Т. И. [rodnaya-istoriya.ru/index.php/istoriya-miuss/istoriya-miuss/moskovskiie-arxeologicheskiie-institut-mai.html Московский археологический институт (МАИ)]
• Николаев А. Л. [izvestia.asu.ru/2009/4-4/hist/TheNewsOfASU-2009-4-4-hist-38.pdf Подготовка специалистов по русской старине в Санкт-Петербургском и Московском археологических институтах]

Отрывок, характеризующий Московский археологический институт

Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.