Московский институт электроники и математики

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Московский институт электроники и математики НИУ ВШЭ
(МИЭМ НИУ ВШЭ)
Девиз

Repetitio est mater studiorum (Повторение — мать учения)

Год основания

1962

директор

Тихонов Александр Николаевич - научный руководитель

Расположение

Россия Россия, Москва Москва

Метро

Строгино

Юридический адрес

Таллинская улица, 34

Сайт

[miem.hse.ru/ miem.hse.ru]

Координаты: 55°45′19″ с. ш. 37°38′47″ в. д. / 55.75528° с. ш. 37.64639° в. д. / 55.75528; 37.64639 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.75528&mlon=37.64639&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1962 году

Моско́вский институ́т электро́ники и матема́тики Национального исследовательского университета Высшая школа экономики (МИЭМ) — учебно-научное подразделение НИУ ВШЭ. До 2012 года — самостоятельное высшее учебное заведение (Московский государственный институт электроники и математики).

Институт основан в 1962 году Арменским Евгением Викториновичем, который руководил им с момента основания по 1987 год. При создании имел название «Московский институт электронного машиностроения». Впоследствии именовался «Московский государственный институт электроники и математики».

Институт готовит специалистов, бакалавров и магистров в области электроники, информационных технологий, телекоммуникаций, вычислительной техники, прикладной математики, кибернетики и дизайна.

До 2015 года располагался в двух корпусах. Первый был расположен в районе станции метро «Китай-город» по адресу: 109028, Москва, Б. Трехсвятительский пер., д. 3. Второй в районе станции метро «Павелецкая» по адресу: Москва, ул. Малая Пионерская, д. 12.

В ноябре 2014 завершено строительство нового здания в Строгино.[1]

С 2015 учебного года занятия проходят в новом корпусе в Строгино по адресу: Таллинская, 34





История

В 1929 году решением СНХ СССР был создан Московский вечерний машиностроительный институт (МВМИ), призванный дать высшее образование рабочим и демобилизованным после гражданской войны красноармейцам. В первые годы (1929—1931) занятия проводились в аудиториях Высшего технического училища им. Баумана. Одновременно в Большом Трехсвятительском переулке было заложено здание вновь организованного института, однако его фундамент был передан созданному в то время Московскому торфяному институту. МВМИ же разместился в пустовавших со времен революции банях на Шаболовке. В этих помещениях он просуществовал до 1961 года, пока Московский торфяной институт не был переведен в Тверь.

К середине апреля 1962 года правительство готовило Постановление «О развитии радиоэлектроники в стране». Однако у Государственного комитета по электронной промышленности СССР (председатель А. И. Шокин) не было «своего ВУЗа», который бы готовил специалистов целевым назначением в его организации. Машиностроительный институт предложил на его базе создать Московский институт электронного машиностроения. Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР согласилось и включило в проект Постановления пункт о создании нового института на базе МВМИ. Постановление вышло 12 апреля 1962 года.

В июне 1962 года ректором института был назначен декан факультета «Электронных вычислительных устройств и средств автоматики» МИФИ, к.т. н., доцент Евгений Арменский, и 5 июля 1962 года началось создание нового вуза. Вводились радиоэлектронные специальности, не совпадающие с теми, которые были в небольшом по величине МВМИ. Началом работы МИЭМ принято считать 28 июня 1962 года — день, когда был издан приказ ректора МИЭМ № 1.

В декабре 1964 года МИЭМ произвел первый выпуск инженеров по новым специальностям, по количеству даже превысив задание правительства.

В 1968 году в МИЭМ был открыт первый в Советском Союзе факультет прикладной математики, выпускающий инженеров-математиков.

В 1993 году Московский институт электронного машиностроения изменил название на Московский государственный институт электроники и математики, сохранив аббревиатуру.

В соответствии с Распоряжением Правительства РФ от 30 декабря 2011 г. № 2458-р[2] МИЭМ был присоединен к Национальному исследовательскому университету «Высшая школа экономики».

С 2015 года МИЭМ получает статус глобального факультета Высшей школы экономики.

Факультеты и кафедры

В настоящее время МИЭМ включает в себя 3 факультета (департамента):[3]

  • Департамент Прикладной математики
    • Кафедра Прикладной математики
    • Кафедра Кибернетики
    • Кафедра Механики и математического моделирования
    • Кафедра Компьютерной безопасности
  • Департамент Электронной инженерии
    • Кафедра Электроники и наноэлектроники
    • Кафедра Радиоэлектроники и телекоммуникаций
    • Кафедра Микросистемной техники, материаловедения и технологий
    • Кафедра Инженерной и машинной графики
  • Департамент Компьютерной инженерии
    • Кафедра Вычислительных систем и сетей
    • Кафедра Информационных технологий и автоматизированных систем
    • Кафедра Информационно-коммуникационных технологий
  • Общеинститутские кафедры:
    • Кафедра Высшей математики,
    • Кафедра Физики
    • Кафедра Физической химии и экологии
    • Кафедра Иностранных языков

Руководители

Известные сотрудники

Известные студенты


Напишите отзыв о статье "Московский институт электроники и математики"

Ссылки

См. также

Примечания

  1. [miem.edu.ru//Об-университете/Здание-в-Строгине.html Здание в Строгино]
  2. [web.archive.org/web/20120121132620/www.government.ru/gov/results/17784/ Распоряжение Правительства РФ от 30 декабря 2011 г. № 2458-р]
  3. [miem.edu.ru/Об-университете/МИЭМ-НИУ-ВШЭ.html Структура Московского института электроники и математики НИУ ВШЭ]
  4. [miem.hse.ru/news/125564884.html Виктор Павлович Маслов - лауреат Государственной премии Российской Федерации в области науки и технологий 2013 года!]
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [miem.edu.ru/%D0%90%D0%B1%D0%B8%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B8%D0%B5%D0%BD%D1%82%D0%B0%D0%BC.html Абитуриентам]

Отрывок, характеризующий Московский институт электроники и математики

Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.