Московский договор (РСФСР — Грузия, 1920)

Московский договор между РСФСР и Грузией (груз. მოსკოვის ხელშეკრულება, Moskovis khelshekruleba) был подписан в Москве 7 мая, 1920 года и де-юре гарантировал Грузии независимость в обмен на обещание не давать убежища войскам сил, враждебных советской республике.

Предыстория

Грузинская Демократическая Республика, возглавляемая социал-демократической меньшевистской партией, отделилась от Закавказской Республики 26 мая 1918 года. В тот момент республика не была формально признана советской властью, но сумела получить фактическое признание суверенитета от белого движения и стран Антанты.

После провалившегося большевистского переворота в Тбилиси в 1920 году, а также неудачных попыток частей Красной Армии пробиться в Грузию в начале мая того же года, ленинское правительство согласилось подписать с Грузией договор и де юре признать её независимость. В обмен меньшевики формально пообещали не давать убежища представителям любых сил, враждебных Советской России. Многие грузинские политики, включая министра иностранных дел Евгения Гегечкори, посчитали этот пункт договора посягательством на суверенитет страны и настаивали на отказе от поставленных Россией условий. Однако премьер-министр Ной Жордания, стремившийся к международному признанию Грузии, согласился на эти условия. Договор был подписан 7 мая 1920 года в Москве Григорием Уратадзе со стороны Грузии и Львом Караханом со стороны России.

Условия

В первых двух статьях договора Россия безоговорочно признавала независимость Грузии и отказывалась от любого вмешательства во внутренние дела Грузии

• Статья I.

Исходя из провозглашенного Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой права всех народов на самоопределение вплоть до полного отделения от государства, в состав которого они входят, Россия безоговорочно признает независимость и самостоятельность Грузинского Государства отказывается добровольно от всяких суверенных прав, кои принадлежали России в отношении к грузинскому народу и земле.

• Статья II.

Исходя из провозглашенных в предшествующей статье 1 настоящего договора принципов, Россия обязуется отказаться от всякого рода вмешательства во внутренние дела Грузии.

В свою очередь Грузия обязалась разоружать, интернировать и выдавать Москве любые вооружённые формирования, враждебные советской власти. В секретном дополнении к договору, меньшевики пошли на ещё большие уступки, позволив местному отделению большевистской партии России свободно работать в Грузии.

Грузия гарантирует право коммунистической партии на существование и свободную работу … и в частности её право на свободу собраний и печати, включая доступ к органам прессы.

Последствия

Согласно свидетельству главного комиссара Великобритании Оливера Вардропа, несмотря на то, что меньшевики пребывали в эйфории и считали договор дипломатическим успехом Грузии, общественное мнение страны осуждало его как «завуалированное подчинение России». Парламентская оппозиция, в особенности национал-демократы, подвергла правительство жёсткой критике за уступки Москве. Тем не менее, Московский договор оказался полезным для Грузии в краткосрочной перспективе, поскольку он подтолкнул колебавшихся до этого союзников, а также правительства некоторых других стран, к признанию независимости Грузии 24 января 1921 года.

Однако Московский договор не разрешил противоречий между Россией и Грузией. И хотя РСФСР признала независимость Грузии, многие высокопоставленные члены советского руководства, в частности Киров и Орджоникидзе, требовали и планировали «советизацию» Грузии. Для них договор откладывал проблему Грузии до конца тяжёлой войны с Польшей.

Выполняя договор, грузинское правительство выпустило большую часть большевиков из тюрьмы. Они быстро организовали формально независимую Коммунистическую партию Грузии, которая под руководством Кавказского бюро РКП(б) начала подпольную кампанию против правительства меньшевиков, из-за чего они были снова арестованы энергичным министром внутренних дел Ноем Рамишвили. Полномочный посол РСФСР Сергей Киров протестовал против этого решения и обменялся несколькими жёсткими нотами с Евгением Гегечкори. Этот так и неразрешённый спор был использован советской пропагандой против меньшевистского правительства, обвинённого Москвой в репрессиях против коммунистов, препятствиях свободному проходу конвоев в Армению, а также поддержке антисоветских восстаний на Северном Кавказе. В свою очередь, Грузия обвинила РСФСР в подготовке антиправительственных восстаний в различных регионах страны, в особенности среди этнических меньшинств, таких как абхазы и осетины, и провокациях на границе с Азербайджанской ССР.

После девяти месяцев хрупкого мира и крайне жестокого подавления меньшевистским правительством Грузии восстания в цхинвальском регионе (впоследствии переименованном большевиками в Юго Осетинский АО ГССР), провозгласившего, там Советскую власть, в феврале 1921 года началась Советско-грузинская война. Красная Армия, 16 февраля 1921 года, вторглась в Грузию, заняв Красный мост через реку Храми и село Шулаверы. В селе Шулаверы вторгшиеся большевики провозгласили ГССР.

В современной Грузии проводились параллели между русско-грузинской дипломатией 1920 года и 2000-ми годами. В ответ на заявления нескольких высокопоставленных российских дипломатов о том, что Москва хотела бы видеть Грузию «суверенной, нейтральной и дружественной страной», а не членом военных альянсов вроде НАТО, 5 октября 2007 года президент Грузии Михаил Саакашвили сказал, что для Грузии нейтралитет невозможен, потому что «В 1920 году Грузия подписала с большевистской Россией соглашение о своём нейтралитете и через шесть месяцев Грузия была оккупирована».

Ссылки

•  (англ.) [www.soviethistory.org/index.php?page=article&ArticleID=1921georgia1&SubjectID=1921transcaucasia&Year=1921 Полный текст договора].

Отрывок, характеризующий Московский договор (РСФСР — Грузия, 1920)

В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.