Московский договор (1921)

Московский договор
Момент подписания договора
Дата подписания	16 марта 1921
— место	Москва, Кремль
Подписали	Али Фуат, Рза Нур, Юсуф Кемаль, Георгий Чичерин, Джелал-эд-Дин Коркмасов
Стороны	Великое национальное собрание Турции и правительство РСФСР
Языки	русский, турецкий

Московский договор (тур. Moskova Anlaşması) — российско-турецкий договор о «дружбе и братстве», подписанный 16 марта 1921 года в городе Москве между правительством Великого национального собрания Турции и правительством РСФСР.

Основные сведения

Ратифицирован ВЦИК 20 июля 1921 года, Великим национальным собранием Турции — 31 июля 1921 года. Обмен ратификационными грамотами состоялся 22 сентября 1921 года в Карсе.

Договор стал вторым международно-правовым актом, совершённым кемалистским правительством Турции, когда международно признанным правительством в оккупированной столице Османской империи Константинополе оставалась администрация султана Мехмеда VI Вахидеддина, от имени которого ранее, в августе 1920 года, Османской империей был подписан Севрский мирный договор, отвергнутый кемалистами и не вступивший в силу.

По Московскому договору, РСФСР признавала Турцию в границах, провозглашённых «Национальным Турецким Пактом» (тур. Misak-ı Millî; «национальное соглашение»), принятым оттоманским парламентом 28 января 1920 года, то есть в соответствии с положениями Мудросского перемирия. Договор подвёл международно-правовой итог разделу заявленной территории Республики Армения между Азербайджанской ССР и Турцией.

Принятый без участия Азербайджанской ССР, Армянской ССР и Грузинской ССР, установил северо-восточную границу Турции c этими странами, закрепив территориальные приобретения Турции по Александропольскому (Гюмрскому) договору, за исключением города Александрополя и восточной части бывшего Александропольского уезда Эриванской губернии, которые Турция обязалась передать Армянской ССР, северной части Батумской области, которую Турция обязалась передать Грузинской ССР, и территории бывших Нахичеванского и Шарур-Даралагёзского уездов Эриванской губернии, которые Турция обязалась передать под протекторат Азербайджанской ССР. Согласно договору, в составе Турции остались южная часть Батумской области (Артвинский округ), бывшая Карсская область, бывший Сурмалинский уезд и западная часть бывшего Александропольского уезда Эриванской губернии.

Последовавшее в октябре 1921 года заключение идентичного Московскому Карсского договора между кемалистами, с одной стороны, и закавказскими ССР, вошедшими в 1922 году в состав ЗСФСР и в её составе — в СССР, с другой, — завершило юридическое оформление межгосударственных границ, существующих и в настоящее время.

Предыстория

По Мудросскому перемирию, подписанному Турцией со странами Антанты 30 октября 1918 года, Великобритания потребовала у османского правительства очистить Закавказье от турецких войск до границ 1878 года. На территории бывшей Карской области британский генерал-губернатор разрешил создать протурецкую Республику Юго-Западного Кавказа, которая претендовала на включение в свой состав населённых мусульманами бывшей Батумской области, бывшей Карской области, бывших Ахалкалакского и Ахалцихского уездов Тифлисской губернии, бывших Нахичеванского, Сурмалинского, Шарур-Даралагёзского и западной части Александропольского уездов Эриванской губернии. Ввиду усиления пантюркистской агитации Великобритания 10 апреля 1920 года ликвидировала Республику Юго-Западного Кавказа, арестовала её правительство и передала территорию бывшей Карсской области Республике Армения.

На состоявшемся с 4 по 11 сентября 1919 года в городе Сивасе конгрессе турецких национальных организаций — «обществ защиты прав» был создан исполнительный орган турецких патриотических сил — Представительный комитет во главе с генералом Мустафой Кемалем (27 декабря 1919 года Представительный комитет переехал в Ангору (Анкару))

Верховное командование войск союзников 8 апреля 1920 года объявило Батумскую область «территорией под охраной Лиги Наций», занятой войсками Великобритании, Франции и Италии.

После разгрома Вооружённых Сил Юга России на Северном Кавказе части XI Красной Армии РККА РСФСР к 11 апреля 1920 года сосредоточились у северной границы Азербайджана. Находившаяся под влиянием Представительного комитета Восточная армия под командованием Кязым-паши Карабекира получила указание от Мустафы Кемаля не мешать продвижению РККА в Азербайджан и его советизации.

23 апреля 1920 года в городе Ангоре открылось первое заседание Великого национального собрания Турции, которое признало недействующими все соглашения, заключенные султанским правительством в Константинополе.

26 апреля 1920 года председатель президиума ВСНТ Мустафа Кемаль обратился к председателю Совета Народных Комиссаров РСФСР В. И. Ленину с предложением установить дипломатические отношения и просьбой оказать Турции помощь в борьбе за независимость. В этот же день, 26 апреля, XI Красная Армия РККА РСФСР перешла северную границу Азербайджана и 28 апреля власть в Азербайджане перешла в руки Временного революционного комитета, была провозглашена Азербайджанская Социалистическая Советская Республика.

11 мая 1920 года правительство Великого Национального Собрания Турции направило своего народного комиссара иностранных дел Бекира Сами во главе первой официальной делегации ВНСТ в РСФСР для подготовки общего договора о дружбе и взаимопомощи, которая прибыла в Москву 19 июля 1920 года. 24 июля состоялась встреча Бекира Сами и его заместителя Юсуфа Кемаля с народным комиссаром иностранных дел РСФСР Г. В. Чичериным.

При получении известия о том, что вопрос о границе между Турцией и Республикой Армении будет решён арбитражом президента США Вудро Вильсона, 9 июня 1920 года Великое Национальное Собрание Турции сочло это унизительным и неприемлемым и объявило мобилизацию в восточных вилайетах и направило Восточную армию под командованием генерал-лейтенанта Кязым-паши Карабекира в направлении Нахичевани.

14 июля 1920 года командование союзников приняло решение о передаче Батумской области Грузии и 20 июля в Батум вступили грузинские войска.

28 июля — 1 августа 1920 года части Красной Армии РСФСР и турецкие войска Восточной армии ВНСТ совместно заняли Нахичеванский уезд, вытеснив из него войска Республики Армении. Халиль-паша Кут доставил из Москвы в Нахичевань первую помощь от РСФСР — золото на 100 тыс. золотых османских лир, из которых 200 кг золота было передано в распоряжение Восточной армии под командованием Карабекира, а остальное золото направлено в Анкару.

14 августа 1920 года турецкая делегация была принята Председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР В. И. Лениным и 24 августа было подписано соглашение о сотрудничестве между правительством РСФСР и ВНСТ, которое предусматривало предоставление помощи от Советской России Великому Национальному Собранию Турции вооружением, боеприпасами, материалами и деньгами, а в случае необходимости — путём совместных военных действий. Денежная помощь была согласована в сумме 10 млн золотых рублей (то есть 1,25 миллионов османских золотых лир).

10 августа 1920 года в пригороде Парижа Севрe султанское правительство Турции подписало со странами Антанты мирный договор, статьи 88 и 89 которого гласили:

Статья 88. Турция заявляет, что она признает Армению, как то уже сделали Союзные Державы, в качестве свободного и независимого Государства.

Статья 89. Турция и Армения, а также другие Высокие Договаривающиеся Стороны, соглашаются представить на третейское решение Президента Соединенных Штатов Америки, определение границы между Турцией и Арменией в вилайетах Эрзерума, Трапезунда, Вана и Битлиса и принять его решение, а также всякие меры, которые он может предписать относительно выхода Армении к морю и относительно демилитаризации всякой оттоманской территории, прилегающей к названной границе.

Великое национальное собрание Турции, президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совет Народных Комиссаров РСФСР не признали Севрский мирный договор.

18 сентября 1920 года войска Республики Армении заняли город Ольты (Олту) и 24 сентября атаковали позиции турецких войск в районе Бардиза и Кетека. Однако, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление турецких войск и понеся значительные потери, армянские войска были вынуждены отойти к городу Сарыкамыш. Турецкие войска 28 сентября перешли в контрнаступление и уже на следующий день заняли Сарыкамыш и Кашызман, а 29 сентября — Ардаган. Правительство Республики Армения обратилось с просьбой о помощи ко всему цивилизованному миру, которая осталась без ответа. 6 ноября 1920 года Грузия заявила о своем нейтралитете в этом конфликте. 30 октября турецкие войска заняли Карс (при этом было взято в плен около 3 тыс. солдат, 30 офицеров и 2 генерала армянской армии).

6 ноября 1920 года командующий Восточной армией генерал-лейтенант Кязым-паша Карабекир потребовал от армянского командования сдать Александрополь, передать под турецкий контроль железные дороги и мосты в этом районе и отвести армянские части на расстояние 15 км к востоку от реки Арпа-чай. Командование армянских войск выполнило эти условия, отведя войска частью в сторону Агин, частью — в сторону Джаджура.

7 ноября 1920 года турецкие войска заняли Александрополь и генерал Карабекир предъявил армянскому командованию новые требования: в течение 24 часов передать турецким войскам 2 тыс. винтовок, 20 станковых и 40 ручных пулеметов со всеми принадлежностями, 3 артиллерийские батареи с упряжными лошадьми, 6 тыс. орудийных снарядов, 2 паровоза, 50 вагонов и отвести армянские войска на восток от линии: река Арпа-чай — станция Алагёз — Кирмисли — Колиджан — станция Налбанд — Воронцовка.

Армянское командование отказалось выполнять эти требования, после чего турецкие войска 11 ноября возобновили военные действия в районах Калтахчи и Агина, продолжая теснить армянские войска. 12 ноября турецкие войска заняли станцию Агин и развернули с двух сторон наступление на Эривань.

За полтора месяца боевых действий Республика Армения потеряла две трети довоенной территории и более 200 тысяч человек .

15 ноября 1920 года правительство Республики Армения обратилось к Великому Национальному Собранию Турции с просьбой начать мирные переговоры, 18 ноября было заключено армяно-турецкое перемирие сроком на 10 дней, которое вскоре продлили до 5 декабря. 24 ноября 1920 года в Александрополь прибыла делегация правительства Республики Армения в составе Хатисова, Гюльханданяна и Корганова (бывшего губернатора Карса), которая 25 ноября подписала декларацию об отказе Республики Армения от условий Севрского договора.

29 ноября 1920 года армянские большевики по согласованию с ЦК РКП(б) подняли в Караван-сарае восстание против правительства Республики Армения и создали Революционный комитет Армении, который в тот же день провозгласил Армянскую ССР и обратился за помощью к Совнаркому РСФСР. В Армению из Азербайджанской ССР были направлены части XI Красной Армии РККА, которая 2 декабря заняла Эривань.

В ночь с 2 на 3 декабря 1920 года в г. Александрополе делегация правительства Республики Армения подписала мирный договор с делегацией Великого Национального Собрания Турции, по которому территория Республики Армения ограничивалась районом Эривани и озера Гокча (Севан). Территория бывшей Карсской области, бывших Александропольского и Сурмалинского уездов Эриванской губернии передавалась Турции. Численность армии Республики Армения ограничивалась 1500 чел. при 20 пулемётах и 8 орудиях. Турецкие войска получили право беспрепятственного передвижения по всей территории Республики Армения.

10 декабря 1920 года Совет Народных Комиссаров Армянской ССР заявил о непризнании им Александропольского мирного договора и предложил начать новые переговоры, но турки отказались рассматривать этот вопрос. В этой обстановке Совет Народных Комиссаров РСФСР предложил Великому Национальному Собранию Турции продолжить переговоры о заключении мирного договора.

Ход переговоров

После подписания 24 августа 1920 года соглашения о сотрудничестве народный комиссар иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин заявил 27 августа 1920 года на переговорах в Москве народному комиссару иностранных дел ВНСТ Бекиру Сами, что Турция должна уступить Республике Армения в дополнение к территориям, которые до 1914 года входили в состав Российской империи, также часть областей Вана и Битлиса (с исключением, возможно, Сарыкамыша). Бекир Сами не смог связаться с Анкарой и отправил в Турцию с соответствующим запросом своего заместителя Юсуфа Кемаля. Ответ председателя президиума Великого Национального Собрания Турции Мустафы Кемаля был резко отрицательным — Турция не будет уступать ни квадратного дюйма своей территории. Бекир Сами был отстранен от руководства делегацией и 18 февраля 1921 года новая турецкая делегация во главе с Юсуфом Кемалем прибыла в Москву для продолжения переговоров.

С конца 1920 года и до весны 1921 года в Турции по личному поручению Ленина находились Нестор Лакоба с Ефремом Эшба, содействовавшие подписанию договора.

14 февраля 1921 года Красная Армия начала наступление на Грузию и 25 февраля 1921 года вошла в Тифлис, где была провозглашена Грузинская ССР. Правительство Грузии переехало в Батум. В начале марта 1920 года турецкие войска заняли Батумскую область и 11 марта вступили в Батум «под аплодисменты населения».

26 февраля 1921 года глава российской советской делегации народный комиссар иностранных дел Г. В. Чичерин открыл Московскую конференцию.

16 марта 1921 года в Москве без участия представителей Азербайджанской ССР, Армянской ССР и Грузинской ССР был подписан российско-турецкий Договор о «дружбе и братстве».

Со стороны РСФСР договор подписали Чичерин и член ВЦИК Джелал Коркмасов, со стороны Турции — народный комиссар иностранных дел ВНСТ Юсуф Кемаль-бей, Риза Нур-бей и Али Фуад-паша.

20 марта 1921 года подразделения грузинской армии изгнали части турецкой армии из Батуми, и их сменили части Красной Армии. 22 апреля 1921 года Александрополь с прилегающим районом был передан Армянской ССР.

Основные положения и условия договора

Договор состоял из 16 статей и 3 приложений. Стороны Договора признали, что «все договоры, до сего времени заключённые между обеими странами, не соответствуют обоюдным интересам. Они соглашаются поэтому признать эти договоры отмененными и не имеющими силы.» (Статья IV-я)

Статья 1 Договора провозглашала, что «под понятием Турции в настоящем договоре подразумеваются территории, включенные в Национальный Турецкий Пакт от 28 января 1920 (1336) года, выработанный и провозглашенный Оттоманской Палатой Депутатов в Константинополе и сообщенный прессе и всем государствам».

Договор (статьи I и II) устанавливал новую северо-восточную границу Турции: бывшая Карсская область и южная часть бывшей Батумской области (были в составе Российской империи с 1878 года), и бывший Сурмалинский уезд Эриванской губернии (входил в состав Российской империи с 1828 года) с горой Арарат отходили к Турции, северная часть бывшей Батумской области (к северу от деревни Сарп на Чёрном море) с городом Батумом — к Грузинской ССР, с предоставлением населению «широкой местной автономии в административном отношении», а Турции — торговых привилегий в Батумском порту.

Статья III Договора гласила, что стороны согласны на образование на территории бывшего Нахичеванского уезда Эриванской губернии («в границах, указанных в приложении I (С)» к Договору) автономии «под протекторатом Азербайджана, при условии, что Азербайджан не уступит сего протектората третьему государству.» (имеется в виду Армения)

Согласно Статье V, окончательная выработка международного статуса Чёрного моря и Проливов передавалась «будущей Конференции из делегатов прибрежных государств, при условии, что вынесенные ею решения не нанесут ущерба полному суверенитету Турции, равно как и безопасности Турции и её столице Константинополю».

Дипломатические и военно-политические последствия договора

В 1945 году СССР пытался пересмотреть договор, предъявив территориальные претензии к Турции, однако не был поддержан другими великими державами и в 1953 году отказался от претензий.

См. также

• Александропольский договор
• Карсский договор

Литература

• К истории советско-турецких отношений. — М.: Госполитиздат, 1958.
• СССР и Турция: 1917—1979. — М., 1981.
• Густерин П. В. Советская дипломатия на мусульманском Востоке в 1917—1921 годах. — Саарбрюккен, 2014. — ISBN 978-3-659-17980-8.

Ссылки

• [www.genocide.ru/lib/treaties/19.htm Текст советско-турецкого договора о дружбе и братстве 1921 года]
• [www.genocide.ru/enc/moscow-agreement.htm Московский договор 1921 года в Энциклопедии Геноцид.ру]
• Павел Густерин. [ricolor.org/history/eng/vs/11_02_2016/ Обстоятельства заключения Советско-турецкого договора 1921 года]

Отрывок, характеризующий Московский договор (1921)

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.