Московский пожар (1547)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Московский пожар 1547 года — совокупность нескольких пожаров, бушевавших в Москве с середины апреля по конец июня 1547 года[1], огнём была уничтожена 1/3 построек Москвы[2]. Погибло более 1 700 человек.[1],[3]

Согласно Карамзину, первые возгорания в Москве были зафиксированы 12 апреля, огонь уничтожил торговые лавки в Китай-городе, гостиные казённые дворы, Богоявленскую обитель и множество жилых домов от Ильинских ворот до Кремля и Москвы-реки. Огонь достал пороховой склад, который взорвался вместе с частью городской стены, обломки строений упали в реку и заполонили её камнями. 20 апреля произошло новое возгорание, в результате которого полностью выгорела Яузная улица, являвшаяся в то время вотчиной гончаров и кожевенников. 24 июня, в разгар сильной бури сопровождаемой ветром, загорелась Арбатская улица с церкви Возрождения, горели Кремль, Китай-город и Большой посад[1].

Карамзин, История государства российского:

Вся Москва представила зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма. Деревянные здания исчезли, каменные распались, железо рдело как в горнице, медь текла. Рёв бури, треск огня, и вопль людей от времени до времени был, заглушаем взрывами пороха, хранившегося в Кремле и других частях города. Спасали единственно жизнь: богатство праведное и неправедное гибло. Царские палаты, казна, сокровища, иконы, древние хартии, клинки, даже мощи святых истлели. Митрополит молился в храме Успения, уже задыхаясь от дыма: силою выведи его от туда, и хотели спустить на верёвке с тайника к Москве-реке: он упал, расшибся и едва живой был отвезен в Новоспасский монастырь…

К вечеру буря затихла, и в три часа ночи, угасло пламя; но развалины курились несколько дней, от Арбата и Неглинной до Яузы и до конца Великой улицы, Варварской, Покровской, Мясницкой, Дмитровской, Тверской…

Люди с опаленными волосами, черными лицами, бродили как тени среди ужасов обширного пепелища: искали детей, родителей, остатков имений; не находили и выли как дикие звери.[1]

После июньского пожара[1], по некоторым источникам ещё до пожара[3], Иван IV с вельможами удалился из Москвы в село Воробьево, первым делом приказав восстановить Кремль. Зажиточные москвичи также спешили строиться, о бедных не думали, чем не преминули воспользоваться неприятели царя, задумавшие заговор, вошедший в историю как Московское восстание (1547), движущей силой которого стал обездоленный народ. Однако после ряда погромов в Москве волнения затухли, позже зачинщики были казнены[1],[3].



См. также

Напишите отзыв о статье "Московский пожар (1547)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Н.М. Карамзин. История Государства Российского. — Москва: ЭКСМО, 2003. — С. 622-623. — ISBN 5-04-007941-9.
  2. Главный редактор А.Л. Нарочницкий. Энциклопедия МОСКВА. — Москва: Советская Энциклопедия, 1980. — С. 509.
  3. 1 2 3 Н.И. Костомаров. Русская История в жизнеописаниях её главных деятелей. — Москва: ЭКСМО, 2006. — С. 202-203. — ISBN 5-699-14346-7.

Литература

  • Макарий (Веретенников), архимандрит. [azbyka.ru/otechnik/Makarij_Veretennikov/moskovskij-pozhar-1547-goda/ Московский пожар 1547 года] // Альфа и Омега. Ученые записки Общества для распространения Священного Писания в России. М.
  • Макарий (Веретенников), архимандрит. [нэб.рф/catalog/000202_000005_33475616/ Митрополит Макарий и московский пожар 1547 года] // Нижегородская старина: Краевед.-ист. изд. Вып. 31–32. — Нижний Новгород: Изд-во Нижегородского Вознесенского Печерского мужского монастыря, 2012. — С. 150-154. — 160 с. (обл.)
  • Архимандрит Макарий. Повесть о московском пожаре 1547 года // Макариевские чтения: Преподобный Серафим Саровский и русское старчество XIX в. Материалы XIII Российской научной конференции, посвящённой памяти святителя Макария. Можайск, 2006. Вып. 13. С. 32.

Отрывок, характеризующий Московский пожар (1547)

– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.