Московский пожар (1812)

Московский пожар 1812 года произошёл 2—6 сентября (14—18 сентября) 1812 года во время оккупации французами Москвы, оставленной русской армией после Бородинского сражения. Пожар охватил практически весь Земляной город и Белый город, а также значительные территории на окраинах города, истребив три четверти деревянных в своей массе построек.

Развитие событий

Основная масса жителей Москвы покинула город в течение августа 1812 года. Военный совет в Филях 1 (13) сентября утвердил решение Кутузова об оставлении Москвы без боя. На следующий день русская армия прошла через Москву на восток через Дорогомилово, Арбат, Яузскую улицу, дорогу на Рязань, сопровождаемая массами беженцев. По её следам в город вошел авангард Мюрата (до 25 000), занявший Московский Кремль. Главные силы Наполеона вошли в город вечером тремя колоннами (Фили, Дорогомилово, Лужники); Наполеон остался на ночь в Дорогомиловской слободе. В этот день появляются сообщения о первых, разрозненных пожарах в Китай-городе и Яузской части (Тарле).

Хронология пожара

Утром 3 (15) сентября Наполеон при звуках Марсельезы вступил со своей гвардией в Кремль. С возвышенной площадки на Боровицком холме он с тревогой наблюдал, что огненный смерч охватил весь Китай-город. На следующий день рано утром Наполеон покинул Кремль, переехав в Петровский дворец.

Наполеон, вынужденный спасаться из Кремля, покинул его пешком, направляясь к Арбату, заблудился там и, едва не сгорев, выбрался к селу Хорошеву; переправившись через Москву-реку по плавучему мосту, мимо Ваганьковского кладбища, он дошел к вечеру до Петровского дворца.

Свита Наполеона проехала по горящему Арбату до Москвы-реки, далее двигаясь относительно безопасным маршрутом вдоль её берега (Тарле). На утро 6 (18) сентября пожар, уничтожив три четверти города, стих. Наполеон вернулся в Кремль. Начались поиски поджигателей. Всего было расстреляно до 400 человек из низших сословий; первые расстрелы прошли 12 (24) сентября.

Причины пожара

Существует несколько версий возникновения пожара — организованный поджог при оставлении города, поджог русскими лазутчиками, неконтролируемые действия оккупантов, случайно возникший пожар, распространению которого способствовал общий хаос в оставленном городе. Очагов у пожара было несколько, так что возможно, что в той или иной мере верны все версии.

Московский градоначальник Ф. В. Ростопчин за несколько недель до сдачи города в письмах Багратиону и Балашову грозился при вступлении в него Наполеона обратить Москву в пепел. При оставлении города из него вывезли все «огнеспасительные» снаряды и пожарные части, в то время как городской арсенал был оставлен неприятелю. Одной из причин царившей в городе неразберихи было то, что людьми Ростопчина была выпущена из тюрем тысяча колодников, которые устремились на грабёж оставленных жителями домов. Ростопчин велел поджечь даже свою подмосковную усадьбу Вороново.

Менее всего пожар был выгоден французам, которые намеревались зимовать в городе. Они сами потушили, среди прочего, дворец Баташева и Воспитательный дом. Москательный ряд загорелся ещё 2 сентября, и, как вспоминал чиновник Бестужев-Рюмин, был подожжён каким-то полицейским. О том, что за поджиганием домов ловили людей в полицейском мундире, сообщают и французские мемуаристы. Сержант Бургонь, к примеру, вспоминал, что из числа поджигателей «по крайней мере две трети были каторжники… остальные были мещане среднего класса и русские полицейские, которых было легко узнать по их мундирам». Сохранилось донесение полицейского пристава П. Вороненко, где он отчитывается перед московской управой благочиния в исполнении приказа «стараться истреблять всё огнём», что он и делал весь день 2 сентября «в разных местах по мере возможности до 10 часов вечера».

Н. А. Троицкий отметил, что без сожжения Москвы тарутинский манёвр Кутузова был бы лишён смысла. Известно, что московские жители являлись в стан Кутузова и докладывали, что перед отъездом из города сожгли свои дома, ожидая за это поощрения.

Судьба раненых

Ростопчин стал отказываться от «авторства» пожара после того, как выяснилось, что в огне погибло от 10 до 20 тысяч русских раненых, которых по обычаю войн того времени оставили на милость победителя. После Бородинского сражения для их вывоза в глубь России катастрофически не хватало транспорта. Кроме того, не все раненые были транспортабельны. Впоследствии Ростопчин, пытаясь оправдаться, писал: «Бонапарт, чтобы свалить на другого свою гнусность, наградил меня титулом поджигателя, и многие верят ему».

Разграбление Москвы

Другой причиной, заставившей Ростопчина снять с себя ответственность за пожар, могли стать назойливые требования погорельцев возместить им понесённые убытки. «Соловья я никогда не любил. Мне кажется, что я слышу московскую барыню, которая стонет, плачет и просит, чтобы возвратили ей её вещи, пропавшие во время разгрома Москвы в 1812 году», — иронизировал впоследствии московский градоначальник. Чтобы не слышать этих претензий, после выхода в отставку Ростопчин уехал на постоянное жительство в Париж.

Вслед за оставлением Москвы французами одним из первых в город вступил кавалеристский авангард русской армии под командованием А. Х. Бенкендорфа, который позднее вспоминал:

10 октября 1812 года мы вступили в древнюю столицу, которая ещё вся дымилась. Едва могли мы проложить себе дорогу через трупы людей и животных. Развалины и пепел загромождали все улицы. Одни только разграбленные и совершенно почерневшие от дыму церкви служили печальными путеводными точками среди этого необъятного опустошения. Заблудившиеся французы бродили по Москве и делались жертвами толпы крестьян, которые со всех сторон стекались в несчастный город.

Пожар и отсутствие присмотра за оставленным в спешке имуществом манили в Москву множество крестьян из окрестных сёл и деревень. Вместе с подводами для вывоза награбленного эти толпы хлынули в сторону Московского Кремля. Как вспоминал Бенкендорф,

Моей первой заботой было поспешить в Кремль, в метрополию империи. Огромная толпа старалась туда проникнуть. Потребовались неоднократные усилия гвардейского казачьего полка, чтобы заставить её отойти назад и защитить доступы, образовавшиеся кругом Кремля от обрушения стен.

Оценка последствий

В апреле 1813 г. был опубликован известный план разорённой пожаром Москвы в составе анонимного сочинения с пространным названием «[books.google.com/books?id=UslKAAAAcAAJ&printsec=frontcover Русские и Наполеон Бонапарте], или Рассмотрение поведения нынешнего обладателя Франции с Тильзитского мира по изгнании его из древней Российской Столицы с присовокуплением многих любопытных анекдотов и плана Москвы, в коем означены сгоревшие и оставшиеся в целости части города. Писано Московским Жителем 1813 года» (предполагаемый автор — А. Я. Булгаков).

Пожаром были уничтожены университет, богатейшая библиотека Д. П. Бутурлина, Петровский и Арбатский театры. Считается, что в Московском пожаре погибла (во дворце А. И. Мусина-Пушкина на Разгуляе) рукопись Слова о полку Игореве, а также Троицкая летопись. Воспитательный дом, расположенный рядом с центром пожара, отстояли его служащие во главе с генералом Тутолминым. Население Москвы за время войны сократилось с 270 000 до 215 000 человек (Филиппов). По оценке И. М. Катаева (1911), пожар уничтожил

• 6 496 из 9 151 жилого дома (включавших 6 584 деревянных и 2 567 каменных)
• 8 251 лавку/склад и т. п.
• 122 из 329 храмов (без учета разграбленных)

Карты разоренной Москвы, опубликованные после пожара, отчасти преувеличивают масштаб потерь. Так, на Большой Никитской улице (отмечена как полностью уничтоженная) сохранился ряд усадеб и французский театр, который охраняли французские войска (Сытин). В Москве осталось достаточно строений для размещения французской армии (многие части которой были распылены по окрестностям города) в течение месяца.

Восстановление

Пожар разорил многих домовладельцев, и в первые послепожарные годы произошел массовый передел московских земель. Так, все участки на Маросейке перешли в руки купечества (Сытин).

В феврале 1813 император Александр учредил «Комиссию для строения в Москве» (упразднена в 1843). Первый генплан Вильяма Гесте (1813) был отклонен как не соответствующий духу города; второй, коллективно составленный, план был утвержден только в 1817. Пожар способствовал расширению улиц, в том числе прокладке Садового кольца. В восстановлении города участвовали архитекторы: Осип Бове, Доменико Жилярди, Афанасий Григорьев и др. В связи с нехваткой денег и строительных материалов, многие дома по-прежнему отстраивались в дереве, имитируя ампирный декор; такие послепожарные дома сохранились на Старой Басманной (дом Василия Пушкина), Малой Молчановке (Музей Лермонтова) и в Денежном переулке. Знамениты слова в комедии Грибоедова «Горе от ума»: «Пожар способствовал ей много к украшенью».

Московский пожар изображён во многих литературных произведениях, от «Дон Жуана» Байрона до «Войны и мира» Льва Толстого.

Литература

• Земцов В. Н. [annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/ZemtsovMoscowFire.html 1812 год. Пожар Москвы]. М.: ООО Книга, 2010. 138 с., илл.
• Земцов В. Н. [annuaire-fr.narod.ru/statji/Zemtsov-2006.html Наполеон в Москве] // Французский ежегодник 2006. М., 2006. С. 199—218.
• Клаузевиц, 1812 год., часть 1, М., 1937 [www.museum.ru/museum/1812/Library/clausewitz/index.html]
• Тарле, Е. В., Нашествие Наполеона на Россию., гл. VI «Пожар Москвы» [www.museum.ru/museum/1812/Library/tarle1/index.html]
• В. Филиппов, Динамика этнического и конфессионального состава населения Москвы по данным предыдущих переписей., «На пути к переписи» / Под редакцией Валерия Тишкова — М.: «Авиаиздат», 2003 с 277—313 [demoscope.ru/weekly/2004/0177/analit01.php]
• Катаев, И.M., Московский пожар., «Отечественная война и русское общество», в 7тт, т.4, М, издание т-ва И. Д. Сытина, 1911 [www.museum.ru/1812/Library/sitin/book4_10.html]
• Сытин, П. В., Из истории московских улиц., М, 1948.
• Полосин И. И., Кутузов и пожар Москвы 1812 г., «Исторические записки», 1950, т. 34.
• Холодковский В. М., Наполеон ли поджёг Москву?, «Вопросы истории», 1966, № 4.
• Тартаковский А. Г., Обманутый Герострат. Ростопчин и пожар Москвы, «Родина», 1992, № 6—7.
• [memoirs.ru/texts/Bekker_RS83_6.htm Беккер Ф. Воспоминания Беккера о разорении и пожаре Москвы в 1812 г. // Русская старина, 1883. — Т. 36. — № 6. — С. 507—524.]
• Ростопчин Ф. В. Правда о пожаре Москвы. Сочинение графа Ф. В. Ростопчина / Пер. с франц. А. Волкова. — М.: Университетск. тип., 1823. — 69 с.
• [www.milhist.info/2012/05/29/borisov Борисов М. В. Так кто же виновен в пожаре Москвы 1812 года?]
• [www.chasseurs.ru/Biblio/ssmirnov.html Смирнов А. А. Так сколько их было?]

Отрывок, характеризующий Московский пожар (1812)

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.