Московский собор (1656)
Поделись знанием:
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
Моско́вский собо́р 1656 го́да — поместный собор, проходивший в Москве в начале 1656 года, собранный патриархом Никоном, с участием четырёх восточных иерархов: Антиохийского патpиарха Макария, Сербского патpиарха Гавриила, митрополита Hикейского Гpигория и митрополита всей Молдавии Гедеона, осудивший двоеперстие, а всех крестящихся двоеперстно проклял, этап Церковной реформы патриарха Никона.
Содержание
Предыстория собора
Патриарх Hикон приступил после вступления на патриаршую кафедру в 1653 году к Церковной реформе, перед наступлением Великого поста, патриарх Hикон разослал по московским церквам «Память» или распоряжение, в которым предписывалось при чтении молитвы Ефрема Сирина («Господи и Владыко живота моего…») класть 4 великих и 12 поясных поклонов, а также совершать крестное знамение тремя первыми перстами. Это единоличное действие патриарха Никона вызвало сопротивление и недовольство, тогда патриарх Никон решил собирать поместные соборы. В 1654 году собор был собран, на нём патриарх Никон встретил сопротивление в лице епископа Павла, которого Никон самовластно без суда и соборного решения, лишил сана и отправил в ссылку. Для продолжения своей реформы патриарх Никон решил заручиться поддержкой восточных иерархов[1], для этой цели и был собран собор 1656 года.
Участники собора
- Патриарх Московский и всея Руси Никон
- Митрополит Великого Новгорода и Великих Лук Макарий
- Митрополит Казанский и Свияжский Корнилий
- Митрополит Ростовский и Ярославский Иона
- Архиепископ Вологодский и Великопермский Маркелл
- Архиепископ Тверской и Кашинский Лаврентий
- Архиепископ Астраханский и Терский Иосиф
- Архиепископ Псковский и Изборский Макарий
- Епископ Коломенский и Каширский Александр
- Архимандрит Троицы Живоначальной Сергиева монастыря Иоасаф
- Архимандрит из Владимира Рождественского монастыря Иосиф
- Архимандрит Чудова монастыря Иосиф
- Архимандрит Всемилостивого Спаса Нового монастыря Сергий
- Архимандрит Симонова монастыря Феодосий
- Архимандрит Свияжского Богородского монастыря Антоний
- Архимандрит Андроникова монастыря Дионисий
- Архимандрит Казанского Преображенского монастыря Прохор
- Архимандрит из Костромы Ипатского монастыря Тихон
- Архимандрит из Нижнего Новгорода Печерского монастыря Илларион
- Архимандрит Хутыня монастыря Евфимий
- Наместник Пречистые Богородицы Иверского монастыря Филофей
- Архимандрит из Ростова Богоявленского монастыря Дионисий
- Игумен из Костромы Богоявленского монастыря Герасим
- Архимандрит из-за Торгу Богоявленского монастыря Авраамий
- Игумен Знаменского монастыря Иосиф
- Строитель из Ярославля Спасского монастыря Ефрем
- Архимандрит Иосифа Волоцкого монастыря Тихон
- Архимандрит из Суздаля Спасо-Евфимиевского монастыря Авраамий
- Архимандрит из Новгорода Антония Римлянина монастыря Макарий
- Игумен с Унжи Макарьева монастыря Карион
- Архимандрит из Рязани Спасского монастыря Боголеп
- Архимандрит из Вологды Каменского монастыря Филарет
- Архимандрит Отроча монастыря Авраамий
- Игумен из Ростова Борисоглебского монастыря с Устия Иона
- Архимандрит из Рязани Рождества Богородицы Сорочинского монастыря Сергий
- Архимандрит из Вологды Прилуцкого монастыря Иона
- Архимандрит Великого Новгорода Духова монастыря Иаков
- Игумен из Вологды Корнильева монастыря Антоний
- Игумен Переславль-Залеского монастыря Моисей
- Игумен Новинского монастыря Иосиф
Решение собора
На соборе патриарх Никон обратился с вопросом к четырём восточным иерархом о том как надо креститься двумя или тремя перстами, ответил патриарх Макарий:
|
Предание прияхом сначала веры от святых апостол, и святых отец, и святых седьми соборов, творити знамение честнаго креста, с треми персты десные руки, а кто от христиан православных не творит крест тако, по преданию восточныя Церкви, еже держа с начала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменов, и сего имамы его отлучена от Отца и Сына и Святаго Духа и проклята[2] | 
|
Этот ответ и стал решением собора, все остальные иерархи поставили под ним свои подписи.
В этом же году Великим постом анафема на двоеперстников была провозглашена в церквах в Неделю Торжества Православия. Решения собора были напечатано в книге «Скрижаль», которая была принята на соборе.
Рецепция решения собора и его последствия
Решение собора 1656 года о проклятии всех крестящихся двоеперстно было подтверждено на Большом Московском соборе 1666—1667 года, на котором была принята подобная анафема не только на двоеперстие, но и на все старые обряды и на тех, кто ими пользуется. Анафемы соборов 1656 года и Большого Московского собора 1666—1667 года стали главным причинами раскола XVII века Русской Церкви на старообрядцев и на новообрядцев.
Отмена решения собора
На Поместном Соборе Русской православной церкви 31 мая 1971 года все решения соборов XVII века, в том числе и решение собора 1656 года, против старых обрядов были отменены:
|
|
Утвердить постановление … об упразднении клятв Московского Собора 1656 года и Большого Московского Собора 1667 года, наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их православно верующих христиан, и считать эти клятвы, яко не бывшие.[3] |
|
Напишите отзыв о статье "Московский собор (1656)"
Примечания
- ↑ [www.liturgica.ru/bibliot/rotov.html«ОБ ОТМЕНЕ КЛЯТВ HА СТАРЫЕ ОБРЯДЫ" Доклад митрополита Ленинградского и Новгородского НИКОДИМА]
- ↑ [dlib.rsl.ru/viewer/01003343928#?page=429 Скрижаль. Москва: Печатный двор, X. 1655; дополнительные статьи 2. VI. 1656 (429 стр.)]
- ↑ Деяние Освященного Поместного Собора Русской Православной Церкви об отмене клятв на старые обряды и на придерживающихся их (2.6.1971) www.edinoverie.com/img/18E.pdf
Литература
- Митрополит Макарий, [www.magister.msk.ru/library/history/makary/mak5201.htm История Русской Церкви], т. XII, изд. 2, СПб., 1910
- [btrudy.ru/resources/BT39/bt39_296_344.pdf А. Г. Кравецкий. К истории снятия клятв на дониконовские обряды] // Богословские труды, [btrudy.ru/archive/bt_39.html выпуск 39 (2004)]
- [litfile.net/web/316940/390000-391000 Рансимэн, Стивен. Великая Церковь в пленении. История Греческой церкви от падения Константинополя в 1453 году до 1821 года.] СПб.: Издательство Олега Абышко, 2006.
- [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File%3ASkrizhal.pdf&page=2 Скрижаль]
- [web.archive.org/web/20120307132157/spbpda.ru/data/1881/0304/1881-0304-04.pdf Грамота Константинопольского патриарха Паисия I к Московскому патриарху Никону. (часть 1)] // Христианское чтение. — 1881. — № 3-4. — С. 303—353.
- [web.archive.org/web/20120525151726/spbpda.ru/data/1881/0506/1881-0506-02.pdf Грамота Константинопольского патриарха Паисия I к Московскому патриарху Никону. (часть 2)] // Христианское чтение. — 1881. — № 5-6. — С. 539—595.
- [www.ferapontovo.ru/index.php3?id=1049 Слово отвещательное к читателем книги сия (Скрижали), толкования святыя Литургии и прочих церковных таинств, Великаго Государя Святейшаго Никона, архиепископа Московскаго и всея великия и малыя и белыя России Патриарха]
Отрывок, характеризующий Московский собор (1656)
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
