Московский Художественный театр

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Запрос «МХТ» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
Эта статья — об MXT/МХАТе до конфликта 1987 года, который привёл к образованию двух разных театров. Об МXT им. А. П. Чехова («ефремовском») см. Московский Художественный театр имени А. П. Чехова; об  МХАТ им. М. Горького («доронинском») см. Московский Художественный академический театр имени М. Горького.
Московский Художественный театр, МХАТ СССР им. Горького
Прежние названия

Художественно-общедоступный театр

Основан

в 1898 году

Руководство
Художественный руководитель

К. С. Станиславский,
Вл. И. Немирович-Данченко,
О. Н. Ефремов

К:Театры, основанные в 1898 годуКоординаты: 55°45′36″ с. ш. 37°36′48″ в. д. / 55.76000° с. ш. 37.61333° в. д. / 55.76000; 37.61333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.76000&mlon=37.61333&zoom=12 (O)] (Я)

Московский Художественный театр — драматический театр, основанный в 1898 году К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко.

Первоначально назывался Художественно-общедоступный театр. С 1901 года — Московский Художественный театр (МХТ), с 1919 года — Московский Художественный академический театр (МХАТ), с 1932 года — МХАТ СССР им. М. Горького.

В 1987 году разделился на два театра, взявших себе официальные наименования — Московский Художественный академический театр им. М. Горького, (сокращённо МХАТ имени М. Горького) и Московский Художественный академический театр им. А. П. Чехова (МХАТ им. А. П. Чехова).

В 2004 году МХАТ им. А. П. Чехова убрал из своего названия слово «академический» и с тех пор именуется Московский Художественный театр им. А. П. Чехова (МХТ имени А. П. Чехова).





История

История создания

Началом Художественного театра считается встреча в ресторане «Славянский базар» 19 июня 1897 года уже известного к тому времени театрального деятеля, актёра и режиссёра Константина Сергеевича Станиславского и опытного педагога и драматурга Владимира Ивановича Немировича-Данченко. В ходе этой встречи была сформулирована программа нового театра, в целом основанная на тех же новаторских принципах, которые проповедовали парижский «Свободный театр» Андре Антуана и берлинская «Свободная сцена» Отто Брама: ансамблевости, подчинения всех компонентов спектакля единому замыслу, достоверности в воссоздании исторического или бытового антуража[1]. «Мы протестовали, — писал К. С. Станиславский, — и против старой манеры игры… и против ложного пафоса, декламации, и против актерского наигрыша, и против дурных условностей постановки, декораций, и против премьерства, которое портило ансамбль, и против всего строя спектаклей, и против ничтожного репертуара тогдашних театров»[2].

«Общедоступность» нового театра предполагала в первую очередь невысокие цены на билеты; поскольку найти необходимые средства не удавалось, решено было обратиться за субсидиями в Московскую городскую думу. Немирович-Данченко представил в Думу доклад, в котором, в частности, говорилось: «Москва, обладающая миллионным населением, из которого огромнейший процент состоит из людей рабочего класса, более, чем какой-нибудь из других городов, нуждается в общедоступных театрах». Но субсидии получить не удалось, в итоге пришлось обратиться за помощью к состоятельным пайщикам и повысить цены на билеты. В 1901 году слово «общедоступный» из названия театра было удалено, но ориентация на демократического зрителя оставалась одним из принципов МХТ[2]. Во главе Художественно-общедоступного театра стали В. И. Немирович-Данченко — директор-распорядитель и К. С. Станиславский — директор и главный режиссёр. Основу труппы составили воспитанники драматического отделения Музыкально-драматического училища Московского филармонического общества, где актёрское мастерство преподавал В. И. Немирович-Данченко (в том числе И. М. Москвин, О. Л. Книппер, М. Г. Савицкая, В. Э. Мейерхольд), и участники любительских спектаклей, поставленных К. С. Станиславским в «Обществе любителей искусства и литературы» (актрисы М. Ф. Андреева, М. П. Лилина, М. А. Самарова, актёры В. В. Лужский, Артём (А. Р. Артемьев), Г. С. Бурджалов и др.)[2].

Ранние годы

Московский Художественно-общедоступный театр открылся 14 (26) октября 1898 года первой на московской сцене постановкой трагедии Алексея Толстого «Царь Фёдор Иоаннович». Спектакль был совместной постановкой К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко, заглавную роль в нём сыграл Иван Москвин. 26 января 1901 года состоялось юбилейное, сотое представление; в архиве Станиславского сохранилась запись: «Успех „Царя Фёдора“ был так велик, что сравнительно скоро пришлось праздновать его сотое представление. Торжество, помпа, восторженные статьи, много ценных подношений, адресов, шумные овации свидетельствовали о том, что театр в известной части прессы и зрителей стал любим и популярен».

17 декабря 1898 года состоялась легендарная премьера чеховской «Чайки».

Художественно-общедоступный рождался, по свидетельству Леонида Андреева, как «крохотный театрик», был «оригинален и свеж», одни его горячо хвалили, другие столь же горячо ругали[3]. «Но проходило время, — писал Андреев уже в феврале 1901 года, — всё глубже и глубже входил театрик в жизнь и, как острый клин, колол её надвое… Как-то незаметно из-за вопросов чистого искусства, вопросов специально театральных и иногда даже чисто режиссёрских стали показываться загадочные физиономии вопросов более серьёзного характера и уже общего порядка. И чем яростнее разгоралась брань, чем больший круг людей захватывала она, тем более и тем яснее Художественный театр претворялся в то, что он есть на самом деле — в символ… Смелый, добрый и яркий, он встал грозным memento mori[4] сперва перед омертвевшей рутиной всех иных драматических (и даже оперных; даже балета коснулось его влияние) театров, а затем перед рутиной, спячкой и застоем вообще»[3].

Здание

Первые четыре сезона (1898—1902) театр давал спектакли в арендованном театре Я. В. Щукина «Эрмитаж», сада «Эрмитаж» в Каретном Ряду, в зале на 815 мест. Уже к третьему сезону стало ясно, что театру необходимо совершенно иное здание[5]. Вопреки театральной практике того времени, в МХТ к каждой премьере создавали новые декорации и не использовали старые. Оформление, которое уже не помещалось в театре, круглый год хранилось в сараях сада «Эрмитаж», где подвергалось быстрой порче. Его нужно было постоянно восстанавливать, от ряда деталей приходилось отказываться. Теснота, запущенное состояние театра, недостаток помещений для репетиций и работы мастерских требовали переезда в более вместительное здание с совершенно иным сценическим оборудованием[5].

Средств на строительство не было. Условия работы МХТ значительно отличались от императорских театров, которые не платили аренду и получали дотации от государства. Судьба МХТ полностью зависела от возможностей меценатов и от сборов. «Общедоступные» цены на билеты грозили театру финансовым крахом, несмотря на то что они ощутимо росли от сезона к сезону.

МХТ был учреждён в форме товарищества на паях, где впервые в театральном деле предприятие принадлежало не труппе, а 13 пайщикам, среди которых театр представляли Станиславский и Немирович-Данченко. Пайщики принимали решения на общих собраниях, обладая неравным количеством голосов, пропорционально финансовому вкладу; наиболее значительный вклад принадлежал меценату Савве Морозову, который наряду со Станиславским и Немировичем-Данченко определял всю деловую деятельность МХТ, а к 1902 году полностью взял на себя финансирование театра и заботы по аренде, реконструкции и оборудованию нового здания[5]. Купить паи в три тысячи рублей было предложено также «вызывающим доверие» актёрам, в их числе — О. Л. Книппер; В. Э. Мейерхольд и А. А. Санин-Шенберг, которых обошли при раздаче паёв через год покинули театр. Морозов предложил также А. П. Чехову стать пайщиком и получил его согласие, когда пообещал, что в качестве взноса будет зачтён долг Коншина Чехову за имение МелиховоК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3483 дня].

С осени 1902 года театр начал работать в здании в Камергерском переулке. Театр домовладельца Лианозова был перестроен на средства Саввы Морозова архитектором Фёдором Шехтелем, при участии Ивана Фомина и Александра Галецкого, за три летних месяца 1902 года. Проект реконструкции Шехтель выполнил безвозмездно: он отказался обсуждать вопрос оплаты ещё на стадии переговоров. Оформление интерьеров, освещение, орнаменты, эскиз занавеса со знаменитой эмблемой Художественного театра — летящей над волнами чайкой, — также принадлежат Шехтелю. Правый подъезд театра украшает гипсовый горельеф Анны Голубкиной «Волна». Шехтель разработал проект поворотного круга сцены, спроектировал вместительные подсценические трюмы, карманы для хранения декораций, раздвижной занавес взамен поднимающегося. Зрительный зал был рассчитан на 1 200 мест.

Репертуар

См. также Спектакли Московского Художественного театра В период 1898—1905 годов Художественный театр отдавал предпочтение современной драматургии; наряду с трагедиями А. К. Толстого — «Царь Фёдор Иоаннович» и «Смерть Иоанна Грозного», со Станиславским в главной роли, программными для театра стали постановки пьес А. П. Чехова («Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишнёвый сад», «Иванов») и А. М. Горького («Мещане», «На дне»), который именно по настоянию основателей МХТ обратился к драматургии. Однако написанные в 1904 году «Дачники» в театре поставлены не были: Станиславский и Немирович-Данченко, по словам И. Соловьёвой, «были озадачены нарочитой поверхностностью новой пьесы, её прямой политизированностью»[6]. Поставив в 1905 году пьесу «Дети солнца», театр в дальнейшем на протяжении почти трёх десятилетий к драматургии Горького не обращался[6]. Заметное место в репертуаре Художественного театра занимали и современные зарубежные драматурги, прежде всего Г. Ибсен и Г. Гауптман[2].

В дальнейшем театр всё чаще обращался к отечественной и зарубежной классике: Пушкину, Гоголю, Л. Толстому, Достоевскому, Мольеру и др. В 1911 году Гордон Крэг поставил на сцене МХТ шекспировского «Гамлета» с Василием Качаловым в главной роли. М. Горькому в этот период театр предпочитал Леонида Андреева.

В 1906 году Художественный театр предпринял свои первые зарубежные гастроли — в Германии, Чехии, Польше и Австрии.

Поиски

См. также: Студии МХАТ

С открытием Художественного театра для его основателей поиски в области режиссуры и актёрского мастерства только начались. Ещё в 1905 году Станиславский вместе с уже покинувшим театр Вс. Мейерхольдом создал экспериментальную студию, вошедшую в историю под названием «Студия на Поварской» (Театр-студия на Поварской)[7]. К работе в Студии, открытой 5 мая 1905 года, Станиславский привлёк Валерия Брюсова, композитора Илью Саца и группу молодых художников — для поисков новых принципов оформления сцены; всю режиссёрскую работу при этом вёл Мейерхольд[8]. Однако, по словам Мейерхольда, «случилось так, что Театр-студия не захотел быть носителем и продолжателем убеждений Художественного театра, а бросился в строительство нового здания с основания»[9], — в октябре 1905 года Студия прекратила своё существование.

В 1913 году была открыта первая, но не последняя официальная студия Художественного театра, позже получившая наименование 1-й Студии МХТ. В этой творческой лаборатории, руководимой Станиславским и Леопольдом Сулержицким, отрабатывались новые методы работы актёра, лёгшие в основу системы Станиславского; здесь же под руководством Сулержицкого ставили спектакли молодые режиссёры — Борис Сушкевич, Евгений Вахтангов и другие[10].

Для режиссёрских поисков была открыта и основная сцена Художественного театра: кроме основателей и Василия Лужского, спектакли в МХТ ставили Л. А. Сулержицкий, Константин Марджанов и Александр Бенуа, пришедший в театр в качестве художника.

Продолжались поиски и в области декорационного оформления; кроме постоянного художника Виктора Симова, к работе в Художественном театре привлекались В. Е. Егоров, представители «Мира искусства» Александр Бенуа, Мстислав Добужинский, Николай Рерих, Борис Кустодиев[2].

В 1916 году, на основе частной Школы драматического искусства, в которой актёрское мастерство преподавали ведущие артисты Художественного театра, режиссёр МХТ Вахтанг Мчеделов образовал 2-ю Студию МХТ. Эта студия специализировалась на модернистской репертуаре, ставила пьесы Зинаиды Гиппиус, Леонида Андреева, Фёдора Соллогуба.

Художественный театр в советскую эпоху

1920-е годы

В 1920 году Художественный театр, наряду с Малым и Александринским, стал одним из первых драматических театров, возведённых в ранг академических, и превратился во МХАТ.

Между тем театр переживал непростые времена. Впервые обнаружившиеся в 1902 году, в ходе работы над спектаклем «На дне», разногласия между Станиславским и Немировичем-Данченко в 1906-м заставили их отказаться от совместных постановок, как это было принято с момента основания. «Мы — оба главные деятеля театра, — писал впоследствии Станиславский, — сложились в самостоятельные законченные режиссёрские величины. Естественно, что каждый из нас хотел и мог идти только по своей самостоятельной линии, оставаясь при этом верным общему, основному принципу театра… Теперь каждый из нас имел свой стол, свою пьесу, свою постановку. Это не было ни расхождение в основных принципах, ни разрыв, — это было вполне естественное явление: ведь каждый художник или артист… должен в конце концов выйти на тот путь, к которому толкают его особенности его природы и таланта»[11]. Но с годами пути расходились всё дальше. Новаторские открытия Художественного театра постепенно сами превращались в штампы; ещё задолго до 1917 года оба основателя констатировали кризис, но как причины его, так и пути выхода из кризиса видели по-разному, в результате реформы, необходимость которых сознавали руководители МХТ, оставались неосуществлёнными[2].

В годы Гражданской войны положение театра усугубилось расколом труппы: выехавшая в 1919 году на гастроли по провинции значительная часть труппы во главе с Василием Качаловым в результате военных действий оказалась отрезана от Москвы и в конце концов отправилась за рубеж. Лишь в 1922 году труппе удалось воссоединиться.

Студии

В начале 1920-х годов активизировалась студийная деятельность Художественного театра. Созданная Евгением Вахтанговым ещё в 1913 году любительская студия, поначалу терпевшая провалы и расколы, постепенно сформировалась в жизнеспособный коллектив и добилась признания как у публики, так и у руководства МХТ: в 1920 году она превратилась в 3-ю Студию МХАТ[12]. В 1921 году группа актёров МХАТа организовала и 4-ю Студию.

Основатели Художественного театра распространили свою реформаторскую деятельность и на музыкальный театр: в 1919 году образовалась Оперная студия Большого театра под руководством Станиславского, Немирович-Данченко в том же году создал Музыкальную студию МХТ. Студии на протяжении двух десятилетий существовали параллельно, с 1926 года, уже преобразованные в театры, — даже под одной крышей, но лишь в 1941 году были объединены в Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко[13].

Возрождение

В 1922 году значительная часть труппы Художественного театра во главе со Станиславским отправилась на двухгодичные гастроли по странам Европы (Германия, Чехословакия, Франция, Югославия) и США, где МХАТ оставил группу своих актёров, решивших не возвращаться в СССР[14]. Гастроли можно было назвать триумфальными, тем не менее Станиславский в октябре 1922 года писал Немировичу-Данченко из Берлина: «Если б это было по поводу новых исканий и открытий в нашем деле, тогда я бы не пожалел красок и каждая поднесённая на улице роза какой-нибудь американкой или немкой и приветственное слово — получили бы важное значение, но теперь… Смешно радоваться и гордиться успехом „Фёдора“ и Чехова… Продолжать старое — невозможно, а для нового — нет людей. Старики, которые могут усвоить, не желают переучиваться, а молодёжь — не может, да и слишком ничтожна. В такие минуты хочется бросить драму, которая кажется безнадёжной, и хочется заняться либо оперой, либо литературой, либо ремеслом. Вот какое настроение навевают на меня наши триумфы»[15].

За рубежом консервативный МХАТ принимали намного теплее, чем в родной Москве, где он проигрывал конкуренцию молодым коллективам, привлекавшим публику драматургией порою не самого высоко уровня, но актуальной. От учителей отдалялись и ученики: в 1924 году 1-я Студия превратилась в самостоятельный театр — МХАТ 2-й[10]; то же ещё раньше произошло с 3-й Студией[12].

В 1923 году Станиславский в письме Немировичу-Данченко поставил диагноз: «Теперешний Художественный театр — не Художественный театр. Причины: а) потерял душу — идейную сторону; б) устал и ни к чему не стремится; в) слишком занят ближайшим будущим, материальной стороной; г) очень избаловался сборами; д) очень самонадеян, верит только в себя, переоценивает; е) начинает отставать, а искусство начинает его опережать; ж) косность и неподвижность…»[16]

Оставшийся в Москве Немирович-Данченко приступил к реорганизации: отпустив на волю 1-ю, 3-ю и 4-ю студии, давно боровшиеся за независимость, он слил с Художественным театром 2-ю студию. Станиславский июля 1924 года писал по этому поводу из-за рубежа: «Подчиняюсь и одобряю все Ваши меры. 1-ю Студию — отделить. Это давнишняя болезнь моей души требует решительной операции. (Жаль, что она называется 2-й МХТ. Она изменила ему — по всем статьям)… Отсечь и 3-ю Студию — одобряю…»[17]. По поводу 2-й Студии Станиславский высказал сомнения: «Они милы и что-то в них есть хорошее, но, но и ещё но… Сольются ли конь и трепетная лань…»[17]. Однако по возвращении в Москву он солидаризировался с В. И. Немировичем-Данченко в том, что театр никогда ещё не имел такой разносторонне талантливой труппы[18].

Репертуар

См. также Спектакли Московского Художественного театра Приём в труппу большой группы молодых артистов и режиссёров из различных студий МХАТа, преимущественно из 2-й (несколько человек пришли из 3-й студии, в том числе Юрий Завадский и Николай Горчаков[19]), дал новый импульс развитию театра; в свою очередь, обращение к современной отечественной драматургии (первым опытом стал спектакль «Пугачевщина» по пьесе К. Тренева, поставленный Немировичем-Данченко в 1925 году), влекло за собой поиски новых средств выразительности[20].

Программным для Художественного театра советской эпохи стал спектакль «Дни Турбиных», поставленный в 1926 году под руководством К. С. Станиславского Ильей Судаковым, пришедшим из 2-й студии МХАТ. Событием театральной жизни стал и поставленный Судаковым в следующем году спектакль «Бронепоезд 14-69» по пьесе Вс. Иванова.

Со второй половины 20-х годов современная отечественная драматургия заняла прочное место в репертуаре театра, причём создание многих произведений было инициировано самим руководством МХАТа, в первую очередь Немировичем-Данченко[20]. Вместе с тем важными вехами в истории театра стали и новые прочтения классики: «Горячее сердце» А. Островского, «Безумный день, или Женитьба Фигаро» П. О. Бомарше, «Воскресение» Л. Н. Толстого.

1930-е годы

Разногласия между основателями Художественного театра привели к тому, что во второй половине 20-х годов К. С. Станиславский фактически самоустранился от руководства театром, редко ставил спектакли сам, в основном руководил работой молодых режиссёров и даже в этой роли с годами выступал всё реже, значительно больше внимания уделяя своему Оперному театру[21]. В последний раз Станиславский переступил порог МХАТа в конце 1934 года[22].

Немирович-Данченко тем временем боролся с мхатовскими штампами: с актёрскими штампами житейского правдоподобия, которые он называл «правдёнкой», с измельчавшим за 30 лет мхатовским бытовизмом, добиваясь в своих спектаклях широких обобщений явлений и характеров[20]. Продолжались поиски и в области сценографии: к работе в Художественном театре был привлечён молодой Владимир Дмитриев, один из лучших театральных художников 30—40-х годов, в 1941-м ставший главным художником МХАТа; многообразие сценических решений обеспечивало сотрудничество с самыми разными художниками, в том числе Николаем Крымовым и Константином Юоном, Петром Вильямсом и Вадимом Рындиным, позже Николаем Акимовым и Владимиром Татлиным.

В январе 1932 года официальное наименование МХАТа дополнила аббревиатура «СССР», обозначившая его особый статус, наряду с Большим и Малым театрами. В сентябре того же года театру было присвоено имя М. Горького.

В 1937 году МХАТ СССР им. Горького был награждён орденом Ленина, в 1938 году — орденом Трудового Красного Знамени[2].

Со второй половины 30-х годов ситуация в Художественном театре вполне отражала ситуацию в стране: под пристальным вниманием высших партийных органов театр не мог избежать постановок слабых, но сервильных пьес, сочинений, «рекомендованных» Главреперткомом[23]; иные актёры писали на своих коллег доносы, жертвами которых стали, в частности, Михаил Названов и Юрий Кольцов.

Репертуар

См. также Спектакли Московского Художественного театра

Присвоенное МХАТу в 1932 году имя М. Горького обязывало театр иметь его пьесы в своём репертуаре, и в 30-х годах, впервые после 1905-го, МХАТ вновь обратился к Горькому, поставив сначала инсценировку повести «В людях» (1933), а затем и его пьесы: «Егор Булычев и другие», «Враги», «Достигаев и другие»[6]. За постановку «Врагов» театр взялся по настоянию Сталина, и в 1935 году этот спектакль был признан эталоном социалистического реализма[6]. «Он поражал, — пишет И. Соловьёва, — лаконичностью и мощью формы, законченностью характеров; при открытой и жестокой политической тенденциозности это был „театр живого человека“, в правде существования которого на сцене не приходилось сомневаться»[6].

В 30-х годах в афише театра уже крайне редко появлялись произведения зарубежной драматургии, да и то исключительно классика: Мольер, Диккенс, Шеридан, — и это тоже было «веяние времени». В это время на театральной сцене, по словам И. Соловьёвой, утверждались «ясность и жизнеподобие, морализм, твёрдая дидактика, воля к простоте»[24]. Репертуар приблизительно поровну делился между советской драматургией и отечественной классикой: Немирович-Данченко в этот период поставил «Анну Каренину», «Грозу», новые прочтения «Горя от ума» и «Трёх сестёр»; ещё раньше под руководством Станиславского были поставлены «Мёртвые души» (инсценировка М. Булгакова). Пьесы советских драматургов чаще ставили молодые режиссёры: Илья Судаков, Николай Горчаков, Михаил Кедров, иногда под руководством Немировича-Данченко.

В годы Великой Отечественной войны

Начало Великой Отечественной войны МХАТ встретил в Минске, куда прибыл на гастроли 16 июня 1941 года. Спектакли продолжались до 24 июня, когда в результате массированных налётов немецкой авиации в течение дня был уничтожен почти весь центр города, погибли тысячи людей. Бомбой была разрушена часть здания театра, погибли все декорации и костюмы. Коллектив Художественного театра сумел самостоятельно выбраться из горящего города и вернулся в Москву 29 июня[25].

В октябре 1941 года МХАТ был эвакуирован в Саратов, где занял здание Саратовского ТЮЗа[26]. Ответственность за труппу на этот период была возложена на Н. П. Хмелёва. Вл. И. Немирович-Данченко вместе с группой ведущих артистов МХАТа по решению Правительства в сентябре 1941 года эвакуировали в Нальчик, а затем в Тбилиси.

В ноябре 1942 года МХАТ вернулся в Москву.

В 1943 году при театре была создана Школа-студия, получившая имя В. И. Немировича-Данченко.

Ещё в 1923 года при театре был создан музей, позже появились два филиала: Дом-музей К. С. Станиславского и Мемориальная квартира Вл. И. Немировича-Данченко.

После Немировича-Данченко

См. также Спектакли Московского Художественного театра

Фактически руководивший театром с конца 1920-х годов Вл. И. Немирович-Данченко умер в Москве 25 апреля 1943 года на 85-м году жизни. МХАТ возглавили два выдающихся актёра: Николай Хмелёв стал художественным руководителем, Иван Москвин — директором.

В 1940-х годах театр потерял своих выдающихся актёров — Л. Леонидова, М. Лилину, В. Качалова, М. Тарханова, Б. Добронравова, главного художника В. Дмитриева и постоянно сотрудничавшего с театром П. Вильямса.

В ноябре 1945 года ушёл из жизни Хмелёв, в феврале 1946 года не стало Москвина, художественным руководителем МХАТа был назначен Михаил Кедров, однако несколько лет спустя руководство театром взял в свои руки Художественный совет, состоявший из его ведущих актёров; членом Совета был и М. Кедров, с 1949 по 1955 год — главный режиссёр; но в 1955 году и эта должность была упразднена; художественное руководство театром осуществляли Виктор Станицын, Борис Ливанов, Михаил Кедров и Владимир Богомолов[2].

В послевоенные годы ещё более ужесточилась репертуарная политика[27]; в изданном в августе 1946 году постановлении ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» отмечалось, что пьесы советских авторов «оказались фактически вытесненными из репертуара крупнейших драматических театров страны» и, в частности, во МХАТе «из 20 идущих спектаклей лишь 3 посвящены вопросам современной советской жизни»; однако и те пьесы, которые шли в театрах, подверглись критикеОшибка в сносках?: Отсутствует закрывающий тег </ref>. Уже в конце 40-х годов обозначилось противоречие: спектакли, получавшие официальное признание, не привлекали зрителей и не удерживались в репертуаре[28]. По свидетельству М. Строевой, к концу сталинской эры билеты во МХАТ уже продавали «в нагрузку» к оперетте или цирку[29].

Беспокойство по поводу состояния труппы Немирович-Данченко высказывал ещё в 1943 году: «Их там 60 человек, из них десяти — двенадцати я верю»[30]. Слабая драматургия послевоенных лет стала плохой школой и для молодых артистов МХАТа; именно для талантов мхатовской школы, считает историк театра, было особенно важно, с чего начинать: с пьес Чехова, как первое поколение актёров, с «Дней Турбиных», «Горячего сердца», «Женитьбы Фигаро», как второе поколение в середине 20-х, или с лживых советских пьес послевоенных лет[31]. О первых выпускниках Школы-студии МХАТ, пополнивших труппу в конце 40-х годов, Инна Соловьёва пишет: «Набиравшие сценический опыт во „Второй любви“ Елизара Мальцева (…), в „Чужой тени“ К. Симонова, в „Заговоре обрёченных“ Н. Вирты, в „Зелёной улице“ А. Сурова, в „Залпе Авроры“ М. Чиаурели и М. Большинцова, молодые актёры приучались к органичности без заботы о правдивости. Органичность без правдивости, органичность в лжи — поругание души МХТ, извращение его наследственной техники. Для тех, кто втянулся, возврата в общем-то нет»[32].

В 1950—1960-х годах МХАТ переживал кризис режиссуры: и выбор пьес для постановки, и выбор исполнителей часто определялся интересами ведущих актёров; не имея продуманной репертуарной политики, театр ставил пьесы-однодневки: «Репертуар, — пишет И. Соловьёва, — строился так, что каждый спектакль не замечал соседства, тем более не рассчитывал на него, на какую-то перекличку нравственных и художественных мотивов, на какое-то развитие мыслей, взглядов на жизнь или искусство»[33]. К постановкам нередко привлекались непрофессиональные режиссёры — ведущие актёры театра. МХАТ терял зрителя, тем не менее, превращённый ещё в конце 1930-х годов в эталон и образец для подражания, он по-прежнему оставался вне критики, что усугубляло ситуацию[28][34].

По мнению И. Соловьёвой, во второй половине 1950-х годов, когда молодые выпускники его Школы-студии создавали «Современник», МХАТ как нельзя более соответствовал характеристике, данной ему Станиславским в период кризиса начала 1920-х годов[16].

К концу 1960-х годов МХАТ уже давно никого не баловал и сборами: зрительный зал заполняли «гости столицы»[35], — труппа насчитывала полторы сотни актёров, многие из которых не выходили на сцену годами; расколотая на группировки, эта труппа изнемогала от внутренней борьбы[36]. Наконец в 1970 году «свыше» решено было положить конец губительному для театра коллективному руководству, и по выбору старейших актёров МХАТа[28] Министерство культуры назначило главным режиссёром театра выпускника Школы-студии МХАТ Олега Ефремова, создателя и художественного руководителя «Современника»[36].

МХАТ при Ефремове

См. также Ефремов, Олег Николаевич, Спектакли Московского Художественного театра

Как некогда Георгий Товстоногов в Большой драматический, Ефремов был назначен главным режиссёром для спасения театра, не получив, однако, тех полномочий, которыми обладал художественный руководитель БДТ: если Товстоногов в первый же год уволил треть труппы[37], то Ефремову кадровые вопросы пришлось решать за счёт дальнейшего расширения и без того раздутого штата[36].

Олег Ефремов сумел вдохнуть новую жизнь в театр, поставить ряд значительных спектаклей, отчасти обновить труппу и привлечь во МХАТ выдающихся актёров — Иннокентия Смоктуновского, Андрея Попова, Евгения Евстигнеева, вернуть в Камергерский переулок зрителей; но преодолеть внутренние проблемы театра ему так и не удалось[28].

Труппа непомерно разрасталась, к середине 1980-х годов достигла 200 человек[36], и управлять ею становилось всё труднее; необходимость находить работу для возможно большего числа артистов в значительной мере определяла репертуарную политику: наряду с такими спектаклями, как ефремовская «Чайка» (1980) или «Тартюф» Анатолия Эфроса, появлялось и немалое количество проходных работ[28]. «Значительная часть актёров, — вспоминал Олег Табаков, — оказалась не востребована Олегом, он элементарно не мог найти работу для каждого, распределив роли равномерно между всеми… Если артист сидит без дела год, второй, третий, он начинает проявлять беспокойство и неудовольствие. Словом, проблемы долго накапливались, обстановка сложилась не самая творческая и благоприятная»[38].

На деле внутри театра сложились две труппы, каждая со своим репертуаром и своими режиссёрами[39], — и в конце концов в марте 1987 года Ефремов поставил вопрос о разделе[39]. Он предложил автономию двух трупп, из которых одна разместилась бы в Камергерском переулке, другая — в филиале на улице Москвина; партийное собрание театра вынесло решение о недопустимости раздела, однако общее собрание проголосовало за автономию[39]. Ефремов, по свидетельству А. Смелянского, не имел внятного плана сосуществования двух трупп, однако меньше всего ожидал, что в результате в Москве образуются два МХАТа[40]:

.

Сцены

На протяжении первых 35 лет своего существования Художественный театр давал спектакли на одной сцене; в 1933 году он получил в своё распоряжение здание бывшего Театра Корша в Петровском переулке (позднее — ул. Москвина) со зрительным залом на 1047 мест, где был открыт филиал театра.

Поскольку историческое здание в Камергерском переулке требовало реконструкции (и было закрыто в 1978 году на реконструкцию, длившуюся целое десятилетие), в 1973 году для МХАТа было построено новое здание на Тверском бульваре, 22, оснащённое новейшей театральной техникой, с гигантской сценой высотой более 30 метров и зрительным залом на 1472 места.

Таким образом, к моменту раздела МХАТ располагал тремя сценами: в новом здании на Тверском бульваре, в проезде Художественного театра (ныне Камергерский переулок) и филиалом на ул. Москвина, позже закрытым на реконструкцию.

Труппа

См. также: Труппа Московского Художественного театра

Свою первую труппу Станиславский и Немирович-Данченко набирали преимущественно из молодых, неизвестных артистов и даже любителей, получавших профессиональное образование в процессе работы; через несколько лет многие из них, в первую очередь Иван Москвин, Василий Лужский, Ольга Книппер-Чехова и пришедший в театр в 1900 году Василий Качалов, уже были «звёздами» московской сцены. В дальнейшем Художественный театр превратился в своего рода школу, из которой многие отправлялись в самостоятельное плавание; оперившимся дарованиям становилось тесно в большой по тем временам и богатой талантами труппе. В 1902 году ушёл с группой артистов Всеволод Мейерхольд, чтобы создать собственный театр; ушла Алиса Коонен, чтобы вместе с Александром Таировым создать новый театр и стать его примадонной; ушёл Андрей Лаврентьев, чтобы в Петербурге прославиться уже в качестве режиссёра и стать одним из основателей Большого драматического театра; экспериментальные студии МХТ порою превращались в самостоятельные театральные коллективы, как Студия Евгения Вахтангова и 1-я Студия во главе с Михаилом Чеховым… Художественный театр постоянно терял артистов, но обретал новых учеников.

В 1924 году в труппу МХАТа была принята большая, более 20 человек, группа молодых артистов, воспитанных в его студиях и составивших так называемое «второе поколение» актёров Художественного театра — второе поколение его «звёзд» и «легенд»; в их числе были Алла Тарасова, Ольга Андровская, Ангелина Степанова, Николай Баталов, Борис Добронравов, Николай Хмелёв, Михаил Яншин и ряд других не менее прославленных артистов[2].

Режиссёры

(в скобках указаны годы работы в театре)

Люди театра

(в скобках указаны годы работы в театре)

Напишите отзыв о статье "Московский Художественный театр"

Примечания

  1. ↑ Режиссёрское искусство / Рудницкий К. Л. // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Соловьёва И. Н. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_172.php Московский Художественный академический театр СССР имени М. Горького] // Театральная энциклопедия (гл. ред. П. А. Марков). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 2.
  3. ↑ 1 2 Андреев Л. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/MAT_v_kritike/MAT_v_kritike_1898-1905/#_Toc202263251 Москва. Мелочи жизни] // Московский Художественный театр в русской театральной критике: 1898—1905. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2005. — С. 153—154.
  4. ↑ Помни о смерти — лат.
  5. ↑ 1 2 3 Орлов Ю., Экономика Московского Художественного театра 1898—1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 Соловьёва И. Н. [www.mxat.ru/history/persons/gorky/ Максим Горький]. МХТ им. А. П. Чехова (официальный сайт). Проверено 8 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSjeJuDs Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  7. ↑ Строева М. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Stroeva/Iskan_1/#_Toc151926462 Режиссёрские искания Станиславского: 1898—1917]. — М.: Наука, 1973. — С. 171-172. — 375 с.
  8. ↑ Строева М. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Stroeva/Iskan_1/#_Toc151926462 Режиссёрские искания Станиславского: 1898—1917]. — М.: Наука, 1973. — С. 172-173. — 375 с.
  9. ↑ Цит. по: Строева М. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Stroeva/Iskan_1/#_Toc151926462 Режиссёрские искания Станиславского: 1898—1917]. — М.: Наука, 1973. — С. 173. — 375 с.
  10. ↑ 1 2 Я. У. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_173.php Московский Художественный театр второй] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 2.
  11. ↑ Станиславский К. С. [az.lib.ru/s/stanislawskij_k_s/text_0010.shtml Моя жизнь в искусстве // Собрание сочинений в 8-ми томах] / М. Н. Кедров (главный редактор), редактор тома Н. Д. Волков. — М.: Искусство, 1954. — Т. 1.
  12. ↑ 1 2 Сергеева И. Л., Литвин М. Р. [www.dombulgakova.ru/index.php?id=16 Театр имени Евг. Вахтангова. 1913—1996: Альбом]. — М.: Русская книга, 1996. — С. 286. — ISBN 5-268-01332-7.
  13. ↑ Ив. А. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_174.php Музыкальный театр имени народного артиста СССР Вл. И. Немировича-Данченко] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 2.
  14. ↑ Золотницкий Д. И. [www.teatr-lib.ru/Library/Zolotnitsky/Aki/#_Toc295924149 Академические театры на путях Октября]. — Л.: Искусство, 1982. — С. 229. — 343 с.
  15. ↑ Станиславский К. С. [www.teatr-lib.ru/Library/Stanislavsky/T_9/#_Toc160303028 Собраний сочинений в 9 т.] / Сост. И. Н. Виноградская, Е. А. Кеслер. — М.: Искусство, 1999. — Т. 9. Письма: 1918—1938. — С. 59—60. — 839 с.
  16. ↑ 1 2 Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 134—135. — 159 с.
  17. ↑ 1 2 Цит. по: Золотницкий Д. И. [www.teatr-lib.ru/Library/Zolotnitsky/Aki/#_Toc295924149 Академические театры на путях Октября]. — Л.: Искусство, 1982. — С. 230. — 343 с.
  18. ↑ Золотницкий Д. И. [www.teatr-lib.ru/Library/Zolotnitsky/Aki/#_Toc295924149 Академические театры на путях Октября]. — Л.: Искусство, 1982. — С. 230. — 343 с.
  19. ↑ [www.booksite.ru/fulltext/the/ate/theater/tom1/29.htm Вахтангова студия] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 1.
  20. ↑ 1 2 3 [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_179.php Немирович-Данченко, Владимир Иванович] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 3.
  21. ↑ К. Гр. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_220.php Станиславский, Константин Сергеевич] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 4.
  22. ↑ Смелянский А. М. [www.stanislavskiy.info/show.html?id=54 Профессия — артист (предисловие)] // Станиславский К.С. Собрание сочинений в 9 томах. — М.: Искусство, 1989. — Т. 2.
  23. ↑ Смелянский А. М. [www.teatr-lib.ru/Library/Smeliansky/obstoyat/#_Toc212866518 Предлагаемые обстоятельства. Из жизни русского театра второй половины XX века]. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 1999. — С. 14—16. — 351 с. — ISBN 5-87334-038-2.
  24. ↑ Соловьева И. Н. Театр 1929 — 1953 и социалистический реализм // Театральные течения. — Л.: ГИТИС, 1998. — С. 245.
  25. ↑ Михайлов В., Неизвестные гастроли МХАТа в Минске. «Беларусь сегодня», 22 июня, 2007
  26. ↑ [saratov.rusarchives.ru/exhib/Victory60/page3.html У нас не будет в этой войне тыла…]
  27. ↑ Смелянский А. М. [www.teatr-lib.ru/Library/Smeliansky/obstoyat/#_Toc212866518 Предлагаемые обстоятельства. Из жизни русского театра второй половины XX века]. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 1999. — С. 13—14. — 351 с. — ISBN 5-87334-038-2.
  28. ↑ 1 2 3 4 5 [www.mxat.ru/history/ История]. МХТ им. А. П. Чехова (официальный сайт). Проверено 8 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BSjfWn4Z Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  29. ↑ Строева М. Н. Советский театр и традиции русской режиссуры: Современные режиссёрские искания. 1955—1970. — М.: ВНИИ искусствознания. Сектор театра, 1986. — С. 9. — 323 с.
  30. ↑ Цит. по: Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 149—150. — 159 с.. По подсчётам И. Соловьевой, в то время в штате состояло более 70 актёров
  31. ↑ Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 149—150. — 159 с.
  32. ↑ Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 133. — 159 с.
  33. ↑ Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 145—146. — 159 с.
  34. ↑ Строева М. Н. Советский театр и традиции русской режиссуры: Современные режиссёрские искания. 1955—1970. — М.: ВНИИ искусствознания. Сектор театра, 1986. — С. 14. — 323 с.
  35. ↑ Строева М. Н. Советский театр и традиции русской режиссуры: Современные режиссёрские искания. 1955—1970. — М.: ВНИИ искусствознания. Сектор театра, 1986. — С. 14—15. — 323 с.
  36. ↑ 1 2 3 4 Смелянский А. М. [www.teatr-lib.ru/Library/Smeliansky/obstoyat/#_Toc212866521 Предлагаемые обстоятельства. Из жизни русского театра второй половины XX века]. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 1999. — С. 106. — 351 с. — ISBN 5-87334-038-2.
  37. ↑ Старосельская Н. Товстоногов. — М.: Молодая гвардия, 2004. — С. 140—141. — ISBN 5-235-02680-2.
  38. ↑ Ванденко А. [www.itogi.ru/spetzproekt2/2010/37/156534.html Рабочий сцены (интервью с Олегом Табаковым)] // Итоги : журнал. — 13 сентября 2010. — № 37 (744).
  39. ↑ 1 2 3 Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 157. — 159 с.
  40. ↑ Смелянский А. М. [www.teatr-lib.ru/Library/Smeliansky/obstoyat/#_Toc212866519 Предлагаемые обстоятельства. Из жизни русского театра второй половины XX века]. — М.: Артист. Режиссёр. Театр, 1999. — С. 199. — 351 с. — ISBN 5-87334-038-2.

    41. </ol>

Библиография

  • [teatr-lib.ru/Library/Mnemozina/Mnemoz_4#_Toc316637169 «Я, актёр, попав в роль критика-зрителя…» Дневник записей впечатлений артистов Первой студии МХТ. Сезон 1916/17 г.] Публ., вст. ст. и коммент. М. В. Хализевой // Документы и факты из истории отечественного театра ХХ века. Вып. 4 / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.: Индрик, 2009. С. 533—567.
  • Евгений Вахтангов. Документы и свидетельства: В 2 т. / Ред.-сост. В. В. Иванов. М.:, Индрик, 2011. Т. 1 — 519 с., илл.; Т. 2 — 686 с., илл.
  • [teatr-lib.ru/Library/MAT_v_kritike/MAT_v_kritike_1898-1905/ Московский Художественный театр в русской театральной критике: 1898—1905]. М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2005. 639 с.
  • [teatr-lib.ru/Library/MAT_v_kritike/MAT_v_kritike_1906-1918/ Московский Художественный театр в русской театральной критике: 1906—1918]. М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2007. 875 с.
  • [teatr-lib.ru/Library/MAT_v_kritike/MAT_v_kritike_1919-1930/ Московский Художественный театр в русской театральной критике. 1919 – 1943. Часть первая. 1919 - 1930] / Сост. О. А. Радищева, Е. А. Шингарева. — М.: Артист. Режиссёр. Театр., 2009. — 440 с.:ил. с. — ISBN 978-5-87334-115-3.
  • Марков П., Чушкин Н. Московский Художественный театр в советскую эпоху. Материалы и документы. М., 1962.
  • Михайлов В. Неизвестные гастроли МХАТа в Минске // Беларусь сегодня. 22.06.2007.
  • Орлов Ю. [www.strana-oz.ru/?numid=25&article=1113 Экономика Московского Художественного театра 1898–1914 годов: к вопросу о самоокупаемости частных театров] // Отечественные записки. — 2005. — № 4 (24).
  • Эфрос Н. Е. [teatr-lib.ru/Library/Efros_n/mat/ Московский Художественный театр]. 1898—1923. М. ; П., 1924.
  • Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/Vetvi/ Ветви и корни]. — М.: Московский Художественный театр, 1998. — С. 149—150. — 159 с.
  • Соловьёва И. Н. [www.teatr-lib.ru/Library/Soloviova/life_idea/ Художественный театр: Жизнь и приключения идеи] / Ред. А. М. Смелянский. — М.: Московский Художественный театр, 2007. — 671 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Московский Художественный театр

Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Московский_Художественный_театр&oldid=81271238»