Московское дворцовое архитектурное училище

Московское дворцовое архитектурное училище (сокращённо МДАУ) — учебное заведение, созданное в Москве в 1831 году на базе Архитектурного училища при Экспедиции кремлёвского строения. В 1865 году вошло в состав Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

История

В 1801 году было основано архитектурное училище при Экспедиции кремлёвского строения (ЭКС), которое вплоть до 1831 года не имело постоянного официального названия. После упразднения ЭКС в 1831 году училище было передано в ведение Московской дворцовой конторе и получило официальное наименование — Московское Дворцовое архитектурное училище. Устав училища разработал Д. М. Львов. МДАУ являлось единственным учебным заведением Москвы, которое готовило специалистов в сфере гражданского строительства. Обучение в МДАУ длилось обычно 8-12 лет; выпускники училища получали звание архитекторских помощников третьего класса, которое затем могло повышаться до второго и первого класса. После шестилетней стажировки и за выдающиеся заслуги они, в редких случаях, по решению Императорской Академии художеств, могли получить право на присвоение звания архитектора (позже — архитектора придворного ведомства). МДАУ было закрыто в 1865 году. Его имущество было передано Училищу живописи и ваяния, действующему при Московском художественном обществе. В Училище было открыто архитектурное отделение, куда перешли большинство учеников МДАУ. С этого момента Училище живописи и ваяния стало именоваться Московским училищем живописи, ваяния и зодчества.

Московское дворцовое архитектурное училище, в отличие от Императорской Академии художеств, было менее связано с классицистической традицией и более близко к архитектурной практике, в связи с чем отличалось достаточным радикализмом теоретической мысли. Это выражалось в стремлении педагогов училища порвать с устаревшими канонами классицизма, перейти на позиции эклектики. О подобной направленности исканий преподавателей МДАУ можно судить по их речам, произносившимся на выпускных актах и публиковавшихся в печати. Программный характер приобрело выступление директора училища М. Д. Быковского 8 мая 1834 года с речью «О неосновательности мнения, что архитектура греческая или греко-римская может быть всеобщею и что красота архитектуры основывается на пяти известных чиноположениях», в которой он призвал к созданию «архитектуры собственной, национальной». По оценке историка архитектуры В. Г. Лисовского, в первой половине XIX века МДАУ было одним из ведущих учреждений, развивавших отечественную архитектурную теорию.

До момента ликвидации МДАУ размещалось в Сенатском дворце Кремля. Изучением истории училища на протяжении ряда лет занимался архитектор В. А. Гамбурцев, однако большей частью его работы остались неопубликованными.

Директора училища

• Р. Р. Казаков (1801—1803);
• И. В. Еготов (1803—1814);
• А. Н. Бакарев (1814—1817);
• И. Л. Мироновский (1817—1836);
• М. Д. Быковский (1836—1842)
• Ф. Ф. Рихтер (1842—1865)

Преподаватели училища

В разное время в училище преподавали:

• В. А. Бакарев
• М. С. Гастев (преподаватель географии, истории и мифологии в 1835—1847 годах)
• П. А. Герасимов
• П. П. Зыков
• М. О. Лопыревский
• Н. П. Милюков
• А. П. Попов 1-й
• А. П. Попов 2-й
• Е. Д. Тюрин
• Н. И. Чичагов

Известные выпускники

• Н. В. Никитин
• Д. И. Певницкий
• А. П. Попов
• Д. Н. Чичагов
• М. Н. Чичагов
• Н. А. Шохин

См. также

• Московское училище живописи, ваяния и зодчества

Литература

• Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А.В.Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 70. — 296 с. — ISBN 5-900395-17-0.
• Архитекторы Российской империи с начала ХVIII века до 1917 года. Биографический словарь / Крашенинников А. Ф. — М.: Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А. В. Щусева, 2007. — Т. I «А». — С. 16. — 288 с. — 2000 экз.

Ссылки

• Гриц А. Е. [www.lib.ua-ru.net/diss/cont/120498.html Московское дворцовое архитектурное училище и стилевые поиски в русской архитектуре второй трети XIX века]. Проверено 9 декабря 2012. [www.webcitation.org/6Dv2inTgA Архивировано из первоисточника 25 января 2013].
• Е. И. Кириченко. [www.svclub.ru/?an=research_FRichter-publications_zodchii-3 Федор Федорович Рихтер – директор Московского Дворцового архитектурного училища] (2000). Проверено 5 января 2014.

Отрывок, характеризующий Московское дворцовое архитектурное училище

Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.