Московское золото

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Московское золото (исп. Oro de Moscú) или Золото Республики (исп. Oro de la República) — собирательное обозначение операции по переводу части золотого запаса Банка Испании из Мадрида в Советский Союз. В общей сложности из Испании в Советский Союз было перевезено 510 тонн золота, что соответствовало 73 процентам золотого запаса Банка Испании. Операция по переброске золота была проведена спустя несколько месяцев после начала Гражданской войны в Испании. Инициатором вопроса передачи золота Советскому Союзу стал министр финансов Испании Хуан Негрин, инициатива которого была поддержана правительством Второй Испанской Республики во главе с премьер-министром Франсиско Ларго Кабальеро. Помимо прочего термином «Московское золото» обозначались вопросы, касающиеся продажи золота в СССР и использования полученных средств для финансирования боевых действий. Оставшаяся часть золотого запаса Банка Испании — 193 тонны, что соответствовало 27 процентам, была перевезена во Францию, а операция по переводу части золотого запаса Испании во Францию получила название «Парижское золото».

Термин «Московское золото» появился в результате кампаний антисоветской пропаганды, основной целью которых стала дискредитация профсоюзов и политических партий западных стран, придерживающихся коммунистической идеологии, якобы получавших финансовую поддержку со стороны Москвы. В конце 1930-х годов, когда Иосиф Сталин сосредоточил свои усилия на продвижении идей «мировой пролетарской революции», англоязычные средства массовой информации, такие как журнал «Time»[1], использовали термин «Московское золото» для обозначения планов советского руководства по интенсификации активности международного коммунистического движения, которое к тому времени уже заявило о себе в Соединенных Штатах Америки и Великобритании. В начале 1990-х годов термин «Московское золото» (фр. l'or de Moscou) активно применялся во Франции для дискредитации французской Коммунистической партии[2]. История с перевозкой золота в Советский Союз получила широкую огласку в международной прессе во время Гражданской войны в Испании и первые годы диктаторского режима Франко.

Перевозка золота во Францию и Советский Союз всегда привлекала к себе большое внимание, и, начиная с 1970-х годов, появляется литература с исследованиями этого эпизода испанской истории. Вопрос передачи золотого запаса Банка Испании во время Гражданской войны породил массу слухов и домыслов, и особо ожесточенные дискуссии по этому вопросу велись в Испании. В основе таких дискуссий лежали различные трактовки мотивов решения о передаче золотого запаса иностранным государствам и вариантах его использования, влияния вопроса о золотом запасе на развитие Гражданской войны, отношения республиканского правительства в изгнании к вопросу о золотом запасе и отношениях между правительством Франко и Советским Союзом.





Предыстория вопроса

Обстановка в Испании

Гражданская война в Испании началась 19-го июля 1936 года после неудачной попытки военного переворота против правительства Второй Республики, во время которого примерно треть страны оказалась под контролем испанских националистов. Для получения поддержки в боевых действиях против правительственных частей Второй Республики, испанские националисты во главе с генералом Франсиско Франко вступили в переговоры с Италией и Германией. В свою очередь официальное правительство Второй Республики обратилось за помощью к Франции, что быстро привело к разрастанию конфликта на международном уровне. Обращения за международной помощью со стороны правительства Второй Республики и националистов выявило отсутствие с обеих сторон вооружения, которое было необходимо для ведения боевых действий.[3][4]

В момент начала Гражданской войны в Испании политический климат в соседней Франции не отличался стабильностью и предсказуемостью. Большинство мест во французском правительстве занимали представители Народного Фронта и центристы из Радикальной партии. Премьер-министр Франции Леон Блюм при поддержке французской Коммунистической Партии выступал за военное вмешательство на стороне республиканцев в Испании, но этому плану резко воспротивилась Радикальная партия, которая грозилась отозвать своих представителей из правительства Блюма. Правительство Великобритании также придерживалась политики невмешательства в дела Испании, которую проводил премьер-министр Стэнли Болдуин. На фоне имеющихся разногласий во французском правительстве 25 июля 1936 был принят пакет мер, запрещавший любые поставки обеим воющим сторонам в Испании. Как только Гитлеру стало известно о том, что западные государства заняли позицию невмешательства в испанский конфликт, он отдал приказ об отправке первой партии самолетов и технических специалистов в Марокко, которое к тому времени контролировалось испанскими националистами. Бенито Муссолини также направил груз самолетов и материалов испанским националистов, которые 29 июля 1936 использовались для переброски войск из Марокко в контролировавшуюся испанскими националистами Севилью[5].

Первого августа 1936 года французское правительство предложило международному сообществу для обсуждения «Соглашение о невмешательстве в дела Испании», а седьмого августа 1936 года Великобритания выступила в поддержку французской инициативы.[6] Советский Союз, Португалия, Италия и Германия изначально также поддержали предложение французской стороны, и 9 августа 1936 вошли в созданный «Комитет по невмешательству в дела Испании». Однако Португалия, Италия и Германия продолжали поддерживать испанских националистов, регулярно снабжали их необходимыми материалами и осуществляли логистику. Для пополнения своих запасов республиканцам приходилось закупать необходимые материалы на черном рынке и в Мексике.[7]

В августе и сентябре 1936 года испанские националисты одержали ряд важных побед над республиканскими войсками — в результате битвы при Бадахосе 14 августа 1936 года республиканцы оказались отрезаны от Португалии, а 14 сентября 1936 года испанскими националистами была перекрыта граница между Страной Басков и Францией. Успехи испанских националистов по времени совпали с изменением политики Советского Союза, который начал занимать более активную позицию по поддержке республиканцев. Для этого Советский Союз установил дипломатические отношения с Республикой Испания, а первым послом в Испании 21 августа 1936 года был назначен Марсель Розенберг (бывший представитель Советского Союза в Лиге Наций).

К концу сентября 1936 года коммунистические партии разных стран получили инструкции Коминтерна и Москвы, согласно которым предписывалось набрать добровольцев и сформировать Интернациональные бригады для войны в Испании (первые Интербригады смогли принять участие только в ноябре 1936 года). Тем временем 27 августа испанские националисты одержали важную победу во время осады Алькасара, что позволило генералу Хосе Энрике Варела начать проведение операции по взятию Мадрида.

В октябре 1936 года Советский Союз начал отгрузки военной помощи вновь сформированному правительству Народного Фронта. В новый кабинет министров вошли два министра — коммуниста, а премьер-министром был избран Франсиско Ларго Кабальеро. Иван Майский, советский посол в Великобритании, в своем выступлении 23 октября 1936 года на заседании «Комитета по невмешательству в дела Испании» выступил в защиту позиции Советского Союза, аргументировав это помощью испанским националистам, оказанной Германий, Италией и Португалией, которая также нарушала положения «Соглашения о невмешательстве».[8]

Статус золотых резервов и Банка Испании

В мае 1936 года, незадолго до начала Гражданской войны, считалось, что Испания обладает четвертым по величине золотым запасом в мире.[9] Такое положение вещей объяснялось тем, что во время Первой Мировой войны Испания придерживалась нейтралитета, и смогла хорошо заработать на военных поставках. На основе записей и исторических документов известно, что с 1931 года бóльшая часть резервов Банка Испании хранилась в главном хранилище Банка Испании в Мадриде, а оставшаяся часть резервов хранилась в региональных представительствах Банка Испании и на депозитах в Париже.[10] Золотой резерв Банка Испании состоял в основном из испанских и иностранных золотых монет. При этом доля монет старой чеканки не превышала 0,01 процента от общего объема. Количество золотых слитков было невелико и в резервах Банка Испании насчитывалось только 64 слитка.[10]

Стоимость золотых резервов Банка Испании подтверждалась несколькими источниками. Так, газета New York Times сообщала о том, что по состоянию на 7 августа 1936 года стоимость золотых резервов Банка Испании оценивалась в 718 миллионов долларов США.[10] При пересчете стоимости золотых резервов в физические величины получается, что на балансе Банка Испании находилось 635 тонн (20,42 миллиона тройских унций) чистого золота.[11][12] Согласно статистике Банка Испании, опубликованной в официальной газете испанского правительства 1 июля 1936, по состоянию на 30 июня 1936 стоимость золотых резервов составила 5,24 миллиарда испанских песет. По мнению исследователя Анхеля Виньяса (исп. Ángel Viñas), сделавшего расчеты стоимости золотых резервов Банка Испании, 718 миллионов долларов США (в ценах 1936 года) в 2005 году составили бы 9,725 миллиарда долларов США (с учетом инфляции). Для сравнения, стоимость золотых резервов Испании по состоянию на сентябрь 2005 года составляла 7,509 миллиарда долларов США.[13]

По аналогии с Центральными банками Франции и Англии в 1936 году в форме акционерного общества с уставным капиталом в 177 миллионов испанских песет был создан Банк Испании. На весь объем уставного капитала Банка Испании было выпущено 354 тысячи акций с номинальной стоимостью 500 песет каждая. Несмотря на то, что по своей природе Банк Испании не являлся государственным учреждением,[14] правительство Испании имело право назначать Управляющего Банком, а министр финансов Испании мог назначать членов Совета Директоров.[10]

Первой попыткой создания Центрального банка Испании на основе частного банка (неподконтрольного правительству страны) стало принятие 29 декабря 1921 года «Закона Камбо» (по имени министра финансов Испании Франсеска Камбо), или закона о Центральном Банке (исп. Ley de Ordenación Bancaria).[15] Закон предусматривал полномочия Банка Испании по управлению золотыми резервами и требовал обязательного согласования Совета Министров при принятии тех или иных решений, касающихся золотых резервов страны. Согласно «Закону Камбо» правительство Испании имело право требовать от Банка Испании поддержания курса национальной валюты путём продажи части золотых резервов в объеме, утверждаемом министерством финансов Испании.[16]

Некоторые исследователи ставят под сомнение правомочность действий правительства по отношению к золотым резервам Банка Испании. Так, к примеру, Пия Моа (исп. Pío Moa)[17][18] полагает, что принятое правительством решение о переводе золотых резервов Банка Испании прямо нарушает «Закон Камбо». Однако, согласно показаниям последнего министра финансов при режиме короля Альфонсо XIII — Хуана Вентозы (исп. Juan Ventosa y Calvell)[19], применение «Закона Камбо» вело к ограничению экономического развития страны.[20] Принимая по внимание показания Хуана Вентозы, исследователь Анхель Виньяс полагает, что решения правительства Испании о переводе золотых резервов Банка Испании полностью соответствовали букве закона. Согласно Виньясу испанское правительство, оказавшись в сложной ситуации, созданной началом Гражданской войны, решилось на «скрытую национализацию Банка Испании».[21]

«Скрытая национализация Банка Испании» подразумевала под собой замену высокопоставленных сотрудников банка на лояльных республиканскому правительству граждан. Так, на основании Декрета от 4 августа 1936 года, с должности первого заместителя Управляющего Банком Испании был снят Педро Пан Гомес (исп. Pedro Pan Gómez), а вместо него был введен в должность Хулио Карабиас (исп. Julio Carabias).[22] Спустя десять дней после снятия с должности Педро Пан Гомеса из состава Банка Испании был выведен ряд высокопоставленных руководителей. После перевода части золотых резервов Банка Испании в Советский Союз, состоявшегося 21 ноября 1936 года, был утвержден новый состав Совета Директоров Банка Испании, который просуществовал без изменений до 24 декабря 1937 года, когда девять членов Совета были заменены на институциональных представителей.[23]

Парижское золото

С началом Гражданской войны испанские националисты приступили к созданию государственных структур, полагая при этом, что государственные структуры республиканцев являются нелегитимными. Одной из такой структур, созданной испанскими националистами, стал Центральный банк Испании, штаб-квартира которого располагалась в городе Бургос. При этом каждая из сторон считала себя правопреемницей Банка Испании, как у себя в стране, так и за рубежом.[24] Однако, штаб-квартира Банка Испании, с бОльшей частью золотого запаса, располагалась в Мадриде, который находился под контролем республиканцев. Оставшаяся часть золотых запасов Банка Испании находилась на хранении в региональных подразделениях Банка, которые также контролировались республиканским правительством.[25]

Уже 26 июля 1936 года премьер-министр республиканского правительства Хосе Хираль объявил о решении отправить часть золотых резервов Банка Испании во Францию. Как только новости об отправке части золотого запаса Испании во Францию стали известны испанским националистам,[26] они тут же выступили с заявлением, в котором предупредили о том, что решение республиканского правительства нарушает Закон о Центральном банке и, соответственно, является незаконным. В связи с действиями республиканского правительства 25 августа 1936 года испанскими националистами был принят Декрет № 65, в котором действия республиканского правительства в отношении золотых резервов объявлялись незаконными и недействительными:

Декрет 65:

Действуя в интересах соблюдения порядка Совет Национальной Обороны (исп. Junta de Defensa Nacional) обращает внимание на действия так называемого «мадридского правительства» в отношении золотых резервов Банка Испании. Считаем своим долгом сообщить о последствиях подобных решений, которые приняты в нарушении Закона о Центральном Банке (исп. Ley de Ordenación Bancaria) и со всей ответственностью заявляем, что решения, принятые с нарушениями закона, являются недействительными. Любой граждан, вне зависимости от подданства, вовлеченный в реализацию заведомо незаконных операций подлежит уголовному преследованию в порядке, определенным отдельным Декретом. Данное заявление принимается в ввиду создавшейся чрезвычайной ситуации, и преследует защиту национальных интересов. Учитывая вышесказанное, как Президент Совет Национальной Обороны, заявляю следующее:

Статья №1. Любые финансовые операции, проводимые с золотыми резервами Банка Испании с 18-го июля 1936 года, объявляются недействительными, а все золотые резервы подлежат немедленному истребованию, вне зависимости от их местонахождения.

Статья №2. За совершение вышеупомянутых действий со стороны физических и юридических лиц, осуществляющих свою деятельность на территории Испании, помимо уголовной ответственности предусмотренной Декретом №36, все ценности, находящиеся во владении физического или юридического лица, будут конфискованы в целях возмещения ущерба.

Бургос, 25 августа 1936 года
— Мигель Кабанельяс, Президент Совета Национальной Обороны [27][28]

Министр финансов Франции Венсан Ориоль и Управляющий Банком Франции Эмиль Лаберье (фр. Émile Labeyrie) приняли совместное решение о том, что французская сторона может продолжать операции с золотыми резервами Испании. Действия французского министра финансов и Управляющего Банка Франции объяснялись их антифашистской позицией и стремлением поддержать французский франк.[29] Создание «Комитета о невмешательстве в дела Испании» не прекратило практику перевода испанских золотых резервов во Францию, и сформированное в сентябре 1936 года испанское республиканское правительство во главе с Ларго Кабальеро продолжало отправлять золото во Францию. Правительства Франции и Великобритании последовательно отвергали претензии правительства испанских националистов о якобы незаконном использовании золотых резервов Банка Испании.[30]

К марту 1937 года испанские республиканцы отправили в Банк Франции 193 тонны золота,[31] что равнялось 27 процентам золотых запасов Банка Испании. В обмен на переданное французской стороне золото республиканцы получили 3 миллиарда 922 миллиона французских франков (196 миллионов долларов США), которые были использованы на закупку вооружения и продовольствия.[32] Помимо официального вывоза золотых запасов Банка Испании во Францию, наблюдался также незаконный вывоз во Францию золота, серебра и ювелирных изделий.[33] Столкнувшись с ситуацией контрабандного вывоза золота, серебра и ювелирных изделий во Францию республиканское правительство Испании 30 августа 1936 года приняло решение, оправдывающий подобный вывоз ценностей, ввиду «вынужденных мер, необходимых для подавления вооруженного восстания».[34]

В последний год Гражданской войны правительству испанских националистов были возвращено 40 тонн золото, находящихся в одном из хранилищ города Мон-де-Марсан. Возврат золота из хранилища Мон-де-Марсана стало единственным примером удовлетворения претензий правительства испанских националистов на золотые резервы Банка Испании.[35]

Из Мадрида в Москву

Приказ о переводе золота и его мотивы

По инициативе министра финансов Хуана Негрина 13 августа 1936 года был подписан секретный декрет, разрешающий перевозку золотых резервов Банка Испании. Декрет предусматривал ответственность представительства перед Генеральными Кортесами (законодательный орган Испании), но в конечном счете это положение документа оказалось не выполненным.[36][37]

Тринадцатого числа сего месяца Президентом Республики был подписан секретный Декрет: В связи с чрезвычайной обстановкой в стране, вызванной вооруженным восстанием, вынуждает Правительство принять меры по сохранности золотых резервов Банка Испании. Создавшаяся в стране обстановка требует сохранение текста этого Декрета в тайне. Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, и действуя с согласия совета министров по инициативе министра финансов, постановляю следующее:

Статья №1. При необходимости Министерство финансов уполномочивается произвести транспортировку золотых резервов Банка Испании в безопасное место (с соблюдением необходимых мер предосторожности), находящихся в настоящее время на хранении в центральном хранилище Банка Испании.

Статья №2. Правительство принимает на себя ответственность по доведению текста данного Декрета до Генеральных Кортесов Испании.

Мадрид, 13 сентября 1936 г.
— Хуан Негрин, Министр финансов[38][39]

Помимо министра финансов Декрет был подписан Президентом Республики Мануэлем Асанья, который позже утверждал, что ему не было известно о конечном пункте транспортировки золотых резервов Банка Испании. По словам Ларго Кабальеро Асанья был уведомлен об этом решении пост-фактум, в силу эмоционального состояния Президента Республики и его прохладного отношения к операции.[40]

Нужно ли было посвящать в процесс принятия решения большое количество людей? По-моему мнению, это было излишним, т.к. любая допущенная оплошность могла вызвать международный скандал. Мы решили не посвящать Президента Республики в детали операции, который в то время и так находился в подавленном состоянии. Поэтому о принятом решении знали только председатель Совета Министров (в данном случае – сам Ларго Кабальеро), министр финансов Хуан Негрин, и министр военно-морского и воздушного флотов Индалесио Прието. Однако нужно заметить, что переговоры с советской стороны вели только председатель Совета министров и министр финансов.


Франсиско Ларго Кабальеро [41]

Некоторые исследователи, такие как Виньяс, объясняют решение о вывозе золотых резервов за пределы Мадрида быстрым наступлением Африканской армии под командованием Франсиско Франко на столицу Испании. На момент принятия решения о вывозе золотых резервов Африканская армия Франко находилась в 116 километрах от Мадрида, и все усилия республиканский стороны остановить быстрое наступление испанских националистов на столицу не увенчались успехом. Тем не менее, войска Франко не стали с ходу брать Мадрид, а двинулись на помощь своим союзникам, где приняли участие в осаде Толедо. После проведения успешной операции в Толедо авторитет Франко значительно вырос, что усилило его политический вес, и 29 сентября 1936 года испанскими националистами он был провозглашен главой государства. Несмотря на то, что правительство республиканцев 6 ноября 1936 года перебралось в Валенсию, Мадрид смог выдержать осаду испанских националистов вплоть до конца войны.

Премьер-министр Ларго Кабальеро, одно из ключевых лиц тех событий, объяснял принятие решения о вывозе золотых резервов в силу создания «Комитета по невмешательству в дела Испании» и нежелания демократических стран поддержать испанских республиканцев.

Когда фашисты уже стояли у стен испанской столицы, министр финансов запросил Совет Министров санкционировать перевозку золотых резервов Банка Испании за пределы страны, не раскрывая конечного пункта транспортировки. Первым делом министр финансов перевез золотые резервы в форт Картахены, а затем, опасаясь нападения националистов, он решил вывезти их из страны. У нас не было особого выбора, и поэтому мы перевезли золотые резервы в Советский Союз – страну, которая помогла нам оружием и продовольствием.

Франсиско Ларго Кабальеро [42]

Однако Луис Аракустьен (исп. Luis Araquistáin), член той же партии, что и Ларго Кабальеро, придерживается мнения, что на решения о переброске золотых резервов влияние оказала советская сторона.

С Ларго Кабальеро мы были близкими друзьями, и я не помню, что он находился в подавленном состоянии от мрачных перспектив окончания войны. Также мне трудно поверить в то, что министр финансов Хуан Негрин пал жертвой пессимизма в отношении исхода войны. Заявление о том, что «у нас не было другого выбора, кроме как перевезти золото в Советский Союз» выглядит совершенно диким, и по моему мнению советская сторона оказала влияние на премьер-министра и министра финансов.

Луис Аракустьен [43]

Помимо угрозы со стороны испанских националистов рассматривалась возможность захвата золотых резервов Банка Испании Федерацией анархистов Иберии, представители которой планировали нападение на хранилище Банка Испании и перевод золотых резервов в главный бастион анархистов — Барселону. Анархисты рассчитывали не только захватить золотые резервы Банка Испании для их последующего сохранения, но и использовать для закупки вооружений и продовольствия.[44] Планы по захвату золотых резервов Банка Испании разрабатывал один из самых серьезных оппонентов министра финансов Хуана Негрина — анархист Диего Абад де Сантильян. Однако было бы неверно утверждать, что золотые резервы Банка Испании перевозились в Картахену не для обеспечения их безопасности, а для дальнейшей транспортировки в Москву, как это сделал историк Франсиско Олайя Моралес.[45]

Несмотря на то, что большинство историков сходится во мнении, что главным действующим лицом в операции по передаче золотых резервов Банка Испании советской стороне был министр финансов Хуан Негрин (вне зависимости от того, была ли это его частная инициатива, или имели место манипуляции Советского Союза), до сих пор остается неясным кто первым предложил идею о вывозе золотых резервов за пределы Испании. Английский историк Энтони Бивор считает, что влияние на Хуана Негрина оказал советский агент Артур Сташевский, которому в виду опасности со стороны испанских националистов и необходимости приобретения сырья и материалов удалось убедить министра финансов открыть «золотой счет» в Москве.[46] Бивор ссылается на Габриэля Джексона (англ. Gabriel Jackson) и Виктора Альбу (исп. Víctor Alba), которые в своей книге «Хуан Негрин» предположили, что идея о вывозе золотых резервов в Советский Союз принадлежит самому Негрину, и что эта идея, высказанная Негрином, застала советскую сторону врасплох.[47] Однако друг Хуана Негрина Мариано Ансо (исп. Mariano Ansó) отвергает такое предположение, аргументируя это тем, что «он (Негрин) не мог быть автором идеи вывоза испанского золота в Советский Союз, ведь он (Негрин) играл лишь второстепенную роль при „испанском Ленине“ (Ларго Кабальеро) и его советниках, которых возглавлял Луис Аракустьен».[48] По мнению Мартина Асьены (исп. Martín Aceña),[49] именно Сташевский был тем человеком, который предложил вывезти золотые резервы в Москву. В свою очередь Вальтер Кривицкий, руководитель советской разведки в Западной Европе, бежавший от чисток в США, заявлял, что перед вмешательством в Гражданскую войну в Испании Иосиф Сталин хотел получить подтверждения о наличии средств, которыми могла быть оплачена помощь Советского Союза.[50]

После принятия секретного Декрета 14 сентября 1936 года Совет Банка Испании, успевший основательно поредеть с начала войны, был уведомлен о решении Правительства об изъятии и перевозке золотых резервов.[51] С учетом того, что изъятие золотых резервов началось до начала заседания Совета Банка Испании, Совет не смог воспротивиться действию правительства. Два члена Совета, которые не были связаны с испанскими националистами, Жозе Альварес Гуерра (исп. José Álvarez Guerra) и Лоренсо Мартинес Фреснеда (исп. Lorenzo Martínez Fresneda) подали в отставку.[52] Мартинес Фреснеда протестовал против решения правительства, мотивирую это тем, что золотые резервы являются собственностью Банка Испании и не могут быть изъяты представителями государственных или правительственных органов. Он также заявил, что законом предусматривается обмен банкнот на золото и, следовательно, золото должно оставаться в хранилищах Банка Испании.

Согласно показаниям господина Мартинеса Фресдены 15 сентября 1936 года состоялось внеочередное секретное заседание Совета Банка Испании, которое было организовано в срочном порядке 14 сентября 1936. На этом заседании Мартинес Фресдена узнал от Управляющего Банком о решении правительства о немедленном изъятии и вывозе золотых резервов Банка Испании в безопасное место ввиду наступления противника. Узнав последние новости, господин Фресдена заявил, что раз уж правительство приступило к изъятию и вывозу золота из хранилищ Банка Испании, то нет никакого смысла оспаривать такое решение. Однако по мнению господина Фресдены, несмотря на невозможность оспаривания решения правительства, необходимо четко и ясно заявить о незаконности подобных действий – золотые резервы являются собственностью Банка Испании, и они не могут быть изъяты ни государственными, ни правительственными органами. Более того, золотые резервы используются для обмена бумажных банкнот и, соответственно, должны находиться в хранилищах Банка Испании, приспособленных для таких целей. Господин Фресдена выразил своё несогласие с действиями, предпринятыми правительством, и поддержал позицию главного советника Альвареса Гуерры по этому вопросу. Господин Фресдена заявил, что в свете новых обстоятельств не видит иного выхода, как подать в отставку.
— Выдержка из показаний перед Верховным Советом Банка Испании в Бургосе, 22 сентября 1937 года [53]

Изъятие и перевозка в Картахену золотых резервов Банка Испании

Ранним утром 14 сентября 1936 года, спустя сутки с момента подписания секретного протокола, в здание Банка Испании прибыли испанские карабинеры, направленные республиканским правительством. Операцию по изъятию золотых запасов возглавил управляющий директор Казначейства и будущий министр финансов в правительстве Хуана Негрина Франсиско Мендез Аспе (исп. Francisco Méndez Aspe), которого сопровождал капитан Хулио Лопез Масегоза и 50-60 металлургов и слесарей.[54][55]

Хранилища Банка Испании были вскрыты и в ближайшие несколько дней представители республиканского правительства изъяли все золото, которое находилось в помещениях Банка. Золото было упаковано в деревянные ящики и перевезено на железнодорожную станцию Аточа, откуда оно было направлено в сторону Картахены. По мнению историка Анхеля Виньяса «Картахена была важной морской базой, с хорошими путями снабжения и надежными укреплениями. Более того, она находилась в стороне от главного театра военных действий и в случае необходимости позволяла произвести переброску золотых резервов за пределы страны по морю».[56]

По словам очевидцев, золотые резервы под усиленной охраной перевозились в Картахену по железной дороге.[57][58] Спустя несколько дней после изъятия золотых резервов Банка Испании, правительственные функционеры вывезли также и серебро, стоимость которого на момент изъятия оценивалась в 656,708,702.59 испанских песет.[59] В период с июня 1938 по июль 1939 года это серебро было продано в Соединенные Штаты Америки и Францию за чуть более 20 миллионов американских долларов (часть серебра была конфискована французскими властями).[60][61]

Можно предположить, что после того, как золото Банка Испании было перевезено подальше от боевых действий, положения секретного Декрета от 13 сентября 1936 года были полностью исполнены. Испанские националисты выразили резкий протест на действия республиканского правительства, как только им стало известно о перевозке золота в Картахену.[62] Тем не менее, 15 октября 1936 года Хуан Негрин и Ларго Кабальеро принимают решение о переброске золота из Картахены в Советский Союз.

Руководитель НКВД в Испании Александр Орлов 20 октября 1936 года получил шифрованную телеграмму от Сталина с приказом организовать и согласовать с Негрином перевозку золота в СССР.[63] В ответ Орлов уведомил Сталина о том, что он организует перевозку золота на советских танкерах, которые только что прибыли в Испанию. Позднее на слушаниях сенатского комитета Орлов заявил:

Хотел бы отметить, что в тот момент республиканское правительство не вполне контролировало ситуацию. Я честно предупредил министра финансов Хуана Негрина о последствиях такого решения – если анархисты перехватят русских водителей на грузовиках с испанским золотом, они всех расстреляют, а следом грянет такой скандал, который вполне может привести к революции. С учетом всего этого, я попросил Негрина снабдить меня документами на вымышленное имя по которым я мог представиться агентом Банка Англии или Банка Америки, перевозящим золото в безопасное место. В связи с тем, что я хорошо говорил по-английски и мог сойти за иностранца, Негрин поддержал мою идею. Негрин выписал мне документы на имя Блэкстон, и я стал представителем Банка Англии.
— Конгресс Соединенных Штатов Америки, Слушания о действиях Советского Союза в США, стр. 3431 – 3432.[64]

Управляющий директор Казначейства Франсиско Мендез Аспе, «правая рука» Хуана Негрина, прибыл в Картахену 22 октября 1936 года с приказом о погрузке бОльшей части ящиков с золотом, каждый из которых весил порядка 75 килограммов, на советские суда КИМ, Курск, Нева и Волголес. Согласно показаниям Орлова:

За две недели до проведения операции по отгрузке золота в СССР в Картахене высадилась бригада советских танков, которой командовал полковник Семен Моисеевич Кривошеин. Бригада Кривошеина располагалась в 65 километрах от Картахены, и я обратился к нему за помощью – Кривошеин выделили мне двадцать грузовиков и несколько лучших танкеров. За час или два до прибытия грузовиков с золотом с судов вывели около шестидесяти испанских матросов, и отправили их на пороховые склады. Вместе с караваном грузовиков я пробыл в порт в ночь на 22 октября 1936 года, и больше всего меня волновало состояние здоровья Мендеза Аспе. Это был очень нервный человек, который постоянно твердил, что мы не можем рисковать грузом (в это время Картахену активно бомбили немцы) и его нужно отравлять небольшими партиями. Я отвечал, что мы не могли так поступить потому, что налеты немецкой авиации вряд ли прекратятся, и мы должны продолжать грузить суда. После этого Мендез оставил вместо себя своего помощника, который помог нам с подсчетом ящиков.
— Конгресс Соединенных Штатов Америки, Слушания о действиях Советского Союза в США, стр. 3431 – 3432.[65]

Погрузка золота на суда заняла три ночи и 25 октября 1936 года четыре судна вышли из порта Картахены и вязли курс на Одессу, советский порт в Черном море. В походе нас сопровождали четверо испанцев, на которых были возложены обязанности по охране груза. Из 10,000 ящиков с золотом (560 тонн), находящихся на хранении в Картахене,[66] до Одессы дошло только 7,800 (510 тонн). Орлов заявил, что всего было перевезено 7,900 ящиков, а Мендез Аспе, в свою очередь, заявлял, что ящиков было 7,800. Согласно документам в порту Одессы было принято 7,800 ящиков и до сих пор остается неясным — была ли это ошибка Орлова в подсчете, или в ходе транспортировки потерялось 100 ящиков с золотом.[67]

Перевозка золотых резервов в Москву

Три корабля конвоя, вышедшего из Картахены, прибыли в порт Одессы 2 ноября 1936 года. Четвертое судно — Курск, из-за поломок пришло в Одессу несколькими днями позднее. Один из сотрудников Вальтера Кривицкого из Государственного политического управления при НКВД СССР так описывал сцену прибытия кораблей:

Вся территория, примыкающая к пирсу, была очищена от людей и окружена цепью специальных отрядов. Через все освобожденное пространство, от пристани до железнодорожного пути, высшие чины ОГПУ изо дня в день переносили на спине ящики с золотом, сами грузили их в товарные вагоны, которые отправлялись в Москву под вооруженной охраной. Я пытался узнать, каково количество доставленного золота. Мой помощник не мог назвать какой-либо цифры. Мы переходили с ним через Красную площадь в Москве. Указав на пустое пространство вокруг нас, он сказал: — Если бы все ящики с золотом, которые мы выгрузили в Одессе, положить плотно друг к другу на мостовой Красной площади, они заняли бы её полностью, из конца в конец.
— Вальтер Кривицкий, "Я был агентом Сталина", стр. 112-113 .[68]

Под охраной 173-го отдельного батальона ВВ НКВД золото было перевезено в Москву, где, согласно подписанного протокола, 5 ноября 1936 года было помещено в Государственное хранилище ценностей (Гохран) в качестве депозита. В Москву золото прибыло незадолго до 19-ой годовщины Октябрьской революции и, согласно утверждениям Александра Орлова, по этому случаю был организован банкет, и во время празднования Иосиф Сталин сказал: «Не видать больше испанцам золота, как своих ушей».[69]

Золото, перевезенное тремя кораблями, было помещено в Гохран, где находилось под военной охраной, а позднее к нему добавился груз, доставленный 9-го или 10-го ноября 1936 года судном Курск. Когда все золото было на месте — приступили к его пересчету. По первым предположениям на проверку и подсчет груза потребовалось бы около года, но, несмотря на то, что пересчет золота был проведен с максимальной тщательностью, это заняло всего два месяца (проверка начата 5 декабря 1936, закончена — 24 января 1937 года). Всего было вскрыто 15, 571 мешков с золотом, в которых обнаружено 16 типов золотых монет: английские фунты стерлингов (соверен и полсоверена) (70 % от общего количества золота), испанские песеты, французские франки и луидоры, немецкие марки, бельгийские франки, итальянские лиры, португальские эскудо, российские рубли, австрийские шиллинги, голландские гульдены, швейцарские франки, мексиканские, аргентинские и чилийские песо, а также большое количество американских долларов.[70] Вес золотых монет составил 509,287.183 килограмма, а вес слитков — 792.346 килограмма. Таким образом, общий вес золота составил 510,079,529.30 граммов 900-й пробы, или 460,568,245.59 граммов (около 14,807,363.8 тройских унций) золота 999 пробы.[31][71] По окончании пересчета и проверки, стоимость золота была оценена в 1,592,851,910 золотых песет (около 518 миллионов долларов США).[31] Часть монет представляла собой нумизматическую ценность, зачастую превышающую стоимость золота, из которого она была изготовлена, но советская сторона отказалась принимать эту ценность в расчет.[72] Тем не менее, советская сторона провела тщательный анализ монет, чтобы обнаружить фальшивые, дефектные или неполновесные экземпляры. При этом советская сторона никогда не сообщала о судьбе редких или антикварных монет, поэтому существует предположение, что эти монеты не были переплавлены наравне с остальными. Английским историком Барнеттом Боллотеном (англ. Burnett Bolloten) было выдвинута гипотеза, согласно которой редкие монеты были постепенно распроданы на международных рынках.[73]

Окончательный протокол приемки золота был подписан 5 февраля 1936 года послом Испании в Советском Союзе и советскими представителями — народным комиссаром финансов Григорием Федоровичем Гринько и заместителем народного комиссара по международным делам Николаем Николаевичем Крестинским. Подписанный испанской и советской стороной протокол был составлен на русском и французском языках.[72][74] Пункт № 2 раздела № 4 предусматривал права испанского правительства на реэкспорт и использование золота, а последнее положение документа снимало с Советского Союза ответственность за использование золота испанскими властями. В этом пункте было сказано, что «в случае получения распоряжения от Правительства Республики на вывоз или использование золота за границей, Народный комиссариат финансов снимает с себя ответственность пропорционально количеству золота, истребованного властями Испании». Таким образом, республиканские власти Испании могли свободно распоряжаться депонированным в Москве золотом, экспортировать золото или отказываться от него в пользу какой-либо стороны. При этом советские власти не несли ответственности за принятые испанской стороной решения. Стоит особо отметить, что советская сторона предоставило право распоряжения золотом не его законному владельцу — Банку Испании, а правительству Республики.[75]

Официальный печатный орган испанской Национальной Конфедерации Труда «Solidaridad Obrera» 15 января 1937 года опубликовал статью, в которой осудил «абсурдную идею вывоза золотых резервов Банка Испании за рубеж». В ответ на эту статью, 20 января 1937 года государственное агентство «Космос» (исп. Cosmos) сделало полуофициальное заявление, в котором подтвердило наличие резервов в Испании.[76] Перепалка в печати по поводу золотых резервов Банка Испании стала предвестником столкновений между социалистами и коммунистами, занимавшими доминирующее положение в правительстве Республики, и организациями анархистов, которые закончились поражением анархистов.[77]

Вскоре после перевозки золота в СССР со сцены начинают уходить главные действующие лица, задействованные в этой операции. Так, советский посол в Испании Розенберг Марсель Израилевич и советский торговый представитель в Испании Артур Карлович Сташевский были казнены в 1937 и 1938 годах соответственно. Александр Орлов, опасаясь за свою жизнь, бежал в США в 1938 году. Советские чиновники Гринько, Крестинский, Маргулис и Каган были казнены 15 мая 1938 года по обвинению в участии в «антисоветском правоцентристском блоке» или исчезли при невыясненных обстоятельствах. Гринько был обвинен в «попытках подорвать финансовую систему Советского Союза». Четверо испанцев, откомандированных испанским правительством республиканцев, удерживались Сталиным в стране и смогли выехать в Стокгольм, Буэнос-Айрес, Вашингтон и Мехико-Сити только в октябре 1938 года. Посол Испании в СССР Марселино Паскуа (исп. Marcelino Pascua) был переведен в Париж.[78][79][80]

Использование золота

В период с 19 февраля 1937 года по 28 апреля 1938 года Хуаном Негрином было подписано 19 заявок на продажу золота, которые направлялись на исполнение Народному комиссару по финансам — Гринько Г. Ф. (до мая 1937), Чубарь В. Я. (до сентября 1937) и Звереву А. Г. (до конца войны). Согласно распоряжениям испанской стороны золото обменивалось на английские фунты, американские доллары и французские франки по курсу Лондонской фондовой биржи. По данным Мартина Асьены в 1937 года было продано 374 тонны чистого золота, следующие 52 тонны были проданы за период январь-апрель 1938 года, а оставшиеся 30 тонн золота были зарезервированы в качестве обеспечения по кредиту в 70 миллионов долларов. Таким образом, к августу 1938 года в распоряжении республиканского правительства осталось только 2 тонны золота. В общей сложности за проданное золото было выручено 469.8 миллионов долларов США, 131.6 из которых были потрачены в СССР. В качестве комиссий и сборов советская сторона забрала себе 2.1 процента от общей суммы, а также 1.2 процента были взысканы в качестве оплаты транспортировки, переплавки и очистки золота. В итоге советская сторона получила порядка 3.3 процента от общей суммы стоимости золота, или 14.5 миллионов долларов США. Около трехсот тридцати пяти с половиной долларов США были переведены в пользу дочерней организации Госбанка СССР — парижский банк the Banque Commerciale pour l’Europe du Nord (Eurobank).[81][82] Со счета Eurobank-а представители республиканского казначейства оплачивали поставки материалов, которые приобретались в Брюсселе, Праге, Варшаве, Нью-Йорке, Мехико.

Как только испанское золото было помещено в Гохран, советская сторона немедленно потребовала у республиканского правительства оплатить предыдущие поставки, которые прибыли из Советского Союза в качестве «подарка» союзникам по борьбе с фашистами.[83] Помимо этого советский торговый представитель в Испании Артур Сташевский потребовал у Хуана Негрина оплатить 51 миллион долларов США за перевозку золота из Картехены в Москву. Испанские националисты столкнулись с такой ситуаций по оплате военных поставок, но немцы и итальянцы пошли на уступки Франко и предоставили ему рассрочку по оплате до момента окончания войны. Позиция советской стороны по оплате военных поставок подверглась критике испанских историков Франсиско Олайа Моралес[84] и Анхеля Виньяса.[85]

Историки, изучавшие «Досье Негрина», сходятся во мнении, что со стороны Советского Союза не наблюдалось злоупотреблений по проведению финансовых операций республиканского правительства. Однако, по мнению Марии Анхелы Понс (исп. María Ángeles Pons) было был странно ожидать, что «республиканское правительство получит бесплатную военную помощь от русских», и все расходы были оплачены испанской стороной.[86] Тем не менее, такие авторы, как Джеральд Хоусон (англ. Gerald Howson), считают, что со стороны Советского Союза имели место злоупотребления в отношении испанского золота. Хоусон заявляет, что Сталин умышленно завышал стоимость материалов для испанской стороны путём завышений обменных курсов рубля к доллару США и испанской песете на 30-40 процентов.[87]

Ко всему прочему, некоторые историки полагают, что контроль испанского золота со стороны Советского Союза привел к росту влияния коммунистов. Так, согласно мнения Хосе Хираля, несмотря на то, что военные поставки оплачивались испанской стороной, Советский Союз «перед началом поставок требовал назначений коммунистов на важные государственные посты».[88][89]

Касательно расходов республиканского правительства, Анхель Виньяс заявляет, что золотые резервы Банка Испании были полностью израсходованы на военные закупки, включая сопутствующие платежи, за год до окончания Гражданской войны. Однако с таким мнением не согласны такие авторы, как Мартин Асьена и Олайя Моралес, которые критикуют выкладки Виньяса за его «гипотетические модели, не подтвержденные фактами».[90][91] В том случае, если находящееся в Советском Союзе золото Банка Испании было полностью продано, судьба полученных от его продажи средств, переведенных в Banque Commerciale de l’Europe du Nord в Париже, остается неясной в связи с тем, что ни у испанской, ни у советской стороны, не оказалось документов, подтверждающие проведенные операции. По мнению Мартина Асьены «расследование в отношении испанского золота так никогда и не было полностью закрыто».[92] В любом случае, после продажи золотых резервов Банка Испании, кредит республиканского правительств был исчерпан.[93]

Последствия для финансовой системы Испании

Вывоз золотых резервов Банка Испании в Москву считается одной из основных причин кризиса финансовой системы Испании 1937 года.[94] С учетом того, что золото использовалось в качестве обеспечения выпущенных бумажных денежных знаков, находящихся в обороте, отсутствие золотых резервов Банка Испании стало ударом для денежной системы Испании. Более того, усилия испанских националистов по освещению вопроса вывоза золотых резервов Банка Испании из страны не пропали даром, и это привело к снижению кредитного рейтинга республиканского правительства, и вызвало недоверие общественности к его действиям. Масла в огонь общественного недовольства подлило принятие Министерством финансов специального декрета от 3 октября 1936 года, согласно которого все золото находящееся на руках у испанцев должно быть сдано правительству. Поэтому несмотря на то, что республиканское правительство в январе 1937 года отрицало вывоз золотых резервов Банка Испании за рубеж, оно было вынуждено признать факт осуществления платежей, произведенных за счет этих резервов.[95]

Дефицит золота, которое могло быть использовано республиканским правительством для обеспечения выпуска бумажных денежных знаков, привело к массовой эмиссии необеспеченной денежной массы.[96] По состоянию на 30 апреля 1938 года на территориях контролируемых республиканским правительством денежная масса оценивалось в 12 миллиардов 754 миллиона песет, что на 265.8 процентов превышало денежную массу по состоянию на 17 июля 1936 года, которая в тот момент составляла 3 миллиарда 486 миллионов песет. В то же самое время на территориях контролируемых испанскими националистами денежная масса составила 2 миллиарда 650 миллионов песет, которая на 650 миллионов превышала денежную массу по состоянию на июль 1936 года.[97] Действия правительства в сфере денежного обращения привели к массовой инфляции, и накоплению гражданами благородных металлов. При этом, если цены на территориях, контролируемых испанскими националистами, возросли на 40 процентов, то цены на территориях, контролируемых республиканским правительством, увеличились до 15 раз. Из обращения стали пропадать металлические монеты, вместо которых стали использоваться кружки из бумаги и картона. По причине высокой инфляции среди населения началось «бегство» от денежных знаков республиканского правительства, и кроме всего прочего стало известно, что в случае победы испанских националистов выпущенные республиканским правительством банкноты обесценятся, так как они выпускались только во время войны (начиная с июня 1936 года). В связи с тем, что государство не могло предпринять действенные меры по укреплению национальной валюты, это привело к том, что муниципалитеты и местные органы власти наладили выпуск своих ценных бумаг для проведения расчетов. Однако проблема заключалась в том, что ценные бумаги муниципалитетов и местных органов власти могли не приниматься в качестве оплаты соседними муниципалитетами.[98][99]

Таким положением вещей не преминули воспользоваться испанские националисты, которые утверждали, что такая высокая инфляция не является нормальной и была создана искусственно.[100]

В свою очередь республиканское правительство обвинило в высокой инфляции «свободный рынок» и призвало к директивному управлению ценами. В своем отчете, представленном на пленарном заседании Коммунистической партии в марте 1937 года, Хосе Диас Рамос прямо декларирует цели правительства:

...нам необходимо уделить особое внимание борьбе против наших настоящих врагов – промышленных воротил, бизнесменов, банковских пиратов, которые хоть и должны были быть ликвидированы на контролируемых нами территориях, но все еще продолжают творить свои черные дела. Именно эти враги должны быть ликвидированы максимально быстро, но при этом мы не должны задеть малых и средних предпринимателей.
Хосе Диас Рамос [101]

На фоне антикапиталистических выступлений республиканского правительства международное сообщество начинает постепенно склоняться на сторону испанских националистов. Дополнительным стимулом такого поведения иностранных государств послужило выступления крупных испанских бизнесменов, таких как бывший министр финансов и экономического развития Франсеск Камбо, имевших большой вес в финансовом мире.[102] Чувствуя угрозу своим интересам, финансовый мир начинает помогать испанским националистам — так, к примеру, помощь националистам оказывали крупный испанский бизнесмен Хуан Альберто Марч (исп. Juan March Ordinas), Форд и Texaco. Помощь испанским националистам со стороны финансовых кругов привела резкому снижению стоимости песеты, выпускаемой республиканским правительством.[103][104][105][106]

Холодная война

Республиканское правительство в изгнании

В последние месяцы Гражданской войны возникли серьезные трения между приверженцами республиканского правительства — с одной стороны возникла фракция, которая требовала продолжение войны в ожидании надвигающейся Второй мировой, а другая выступала за переговоры с националистами. Хуан Негрин, занимавший в то время пост премьер-министра республиканского правительства, выступал за продолжение Гражданской войны. В своем стремлении к продолжению боевых действий против испанских националистов премьер-министр мог рассчитывать только на поддержку Коммунистической партии Испании, тогда как все остальные партии, включая Испанскую социалистическую рабочую партию к которой принадлежал сам Негрин, выступали за переговоры с националистами. Индалесио Прието в августе 1937-го года публично отказался поддержать Негрина, и вышел из правительства, где занимал пост министра обороны. На заседании Центрального Комитета Испанской социалистической рабочей партии Прието публично обвинил Негрина за оказанное на него давление со стороны коммунистов, которые удалили его, Приету, из правительства.[107] Начиная с осени 1938 года антагонизм между социалистами и коммунистами привел к серии кровавых столкновений между приверженцами этих партий.

Ларго Кабальеро критикует администрацию Хуана Негрина:
«Сколько всего золота было вывезено в Советский Союз? В связи с тем, что господин Негрин систематически отказывался предоставлять отчет по действиям своей администрации, на этот вопрос ответить не так-то легко. Тем не менее известно, что по состоянию на 30 апреля 1938 года Банк Испании передал правительству золота на 1,592,851,906 миллиона [sic] песет, а серебра на 307,630,000 песет. Ко всему прочему, министерство финансов изымало ценности, находящиеся на хранении в государственном и частных банках, стоимость которых оценивается в многие миллионы. Помимо этого, хотелось бы задать вопрос – куда делись ювелирные изделия из Королевского дворца в Мадриде, и квартир частных лиц? Они тоже были потрачены на ведение войны? А сколько золото осталось в Советском Союзе после окончания войны? Каким образом было использовано это золото – его забрало правительство Негрина? Никто не может ответить на эти вопросы по той простой причине, что он (Негрин) отказывался предоставлять информацию по положению дел в экономике. Более того, администрация Негрина никогда не комментировала свои действия (в части распоряжения золотом), и фактически действовала без отчета перед обществом. Поэтому стоит задуматься – какова причина молчания господина Негрина по вопросу ведения дел в экономическом блоке? По причине того, что наша страна управлялась таким вот безответственным образом, она была ввергнута в самую большую катастрофу за всю историю Испании. Сейчас даже трудно сказать, какого наказания заслуживают лица, благодаря которым стала возможна эта катастрофа».
— Франсиско Ларго Кабальеро, , март 1939 .[108]
Итогом межфракционных столкновений стал военный переворот в мате 1939 года во главе с полковником Сехизмундо Касадо (исп. Segismundo Casado), которого поддержала Испанская социалистическая рабочая партия. Временное правительство, созданное в результате переворота, вывело из своего состава коммунистов и сторонников Хуана Негрина. Это привело к бегству Негрина из страны и ускорило прекращение боевых действий с испанскими националистами, которые настаивали на безоговорочной капитуляции республиканского правительства.[109] Против Негрина выдвинули обвинения в том, что он был марионеткой коммунистов и вывез золотые резервы Банка Испании, что и послужило причиной краха Республики.

После окончания Гражданской войны Испанская социалистическая рабочая партия продолжила работу в изгнании, в качестве лидера которой была выдвинута кандидатура Индалесио Прието. В итоге в обновленную Испанскую социалистическую рабочую партию вошли трое лидеров социалистов, представлявшие разные течения — Хулиан Бестейро, Индалесио Прието и Ларго Кабельеро. Все трое придерживались антикоммунистических взглядов и выступали против Хуана Негрина.[110]

В среде бежавших из Испании социалистов циркулировали слухи о том, что не все золотые резервы Банка Испании были потрачены на военные закупки. Социалисты также активно критиковали администрацию Хуана Негрина за её непрозрачность, которая отказывалась раскрыть документацию, относящуюся к вопросу «московского золота».[111][112] Особое положение среди критиков занимал Ларго Кабальеро, который по словам историка Анхела Виньяса «сделал все возможное для очернения фигуры Хуана Негрина».[113]

В январе 1955, в самый разгар маккартизма в США, американский журнал Time опубликовал заявление Индалесио Прието, который выступил с обвинениями против Хуана Негрина и его «шашнями с Советами в вопросе золотых резервов Банка Испании».[114] Выступление Индалесио Прието было использованы правительством Франко, которое через свои дипломатические представительства в Соединенных Штатах, Франции и Великобритании начало кампанию по давлению на Советский Союз,[114] обвинив его в продаже испанского золота на европейском рынке. Несмотря на то, что еще в 1938 года правительство Франко было уведомлено об исчерпании золотых резервов Банка Испании,[115] оно, тем не менее, продолжало добиваться возмещения нанесенного Испании ущерба:

Золото Банка Испании было захвачено коммунистами и перевезено в Советский Союз. В обращении от 8 января 1955 года на имя министра иностранных дел СССР, подписанного представителями ряда европейских стран и Соединенных Штатов Америки, была осуждена практика советской стороны по вопросу золотых резервов Банка Испании, которые, как известно из компетентных источников, продолжают использоваться для проведения платежей. [116]
— [116]

Досье Негрина

Завеса тайны над финансовыми операциями администрации Хуана Негрина приоткрылась в момент публикации т. н. «Досье Негрина», в котором присутствовали документы по движению средств между Советским Союзом и республиканским правительством.[117]

Ромуло Негрин (исп. Rómulo Negrín), сын умершего в Париже в конце 1956 года Хуана Негрина, следуя предсмертной воле своего отца передал представителю Министерства Иностранных Дел Антонио Мельчор де ла Эрас (исп. Antonio Melchor de las Heras) подборку документов в целях «прояснения вопросов использования золотых резервов Банка Испании».[118] Начальные переговоры с правительством Франко вел бывший министр юстиции и друг Хуана Негрина Мариано Ансо (исп. Mariano Ansó), который заявил, что документы бывшего премьер-министра являются собственностью Испании.[119] Пакет документов, заверенный подписью Мариано Ансо и датируемый 14 декабря 1956, был передан сыном Хуана Негрина официальным властям. Среди причин, которые сподвигли Негрина «очистить совесть», называлось и блокирование советской стороной «большого количества судов испанского торгового флота». Помимо этого Мариано Ансо заявил, что «Негрин считал своим долгом поддержать интересы Испании, и предоставить информацию по отношению с Советским Союзом».[120]

«Досье Негрина», неполная подборка документов по истории управления золотыми резервами Банка Испании, была переправлена министру иностранных дел Альберто Артахо (исп. Alberto Martín Artajo), который, в свою очередь, передал документы лейтенант-губернатору Банка Испании Хесусу Родригесу (исп. Jesús Rodríguez Salmones). В ввиду высокой ценности полученных документов руководитель Банка Испании дал поручение поместить их в хранилище Банка, хотт и не успел ознакомиться с ними лично. Несмотря на то, что передача пакета документов была сделана в строжайшей тайне, скоро факт передачи «Досье Негрина» стал достоянием общественности и вызвал жаркие споры. В январе 1957 года Франко направил специальную дипломатическую комиссию в Москву, официальной целью которой были переговоры по вопросу репатриации испанцев, находящихся в Советском Союзе. Однако бытовало мнение, что, в связи с новыми фактами полученными от сына Хуана Негрина, одной из тем переговоров между испанской и советской стороной будет вопрос возврата золотых резервов Банка Испании.[121]

Позиция правительства Франко по вопросу золотых резервов Банка Испании: В 1936 году испанское правительство уведомило ряд зарубежных государств о том, что Советский Союз может оплачивать поставки в счет золотых резервов Банка Испании, вывезенных коммунистами в Москву. Во время Освободительного похода (Гражданской войны) испанское правительство несколько раз предупреждало иностранные государства о возможных финансовых операциях, проведенных с использованием золотых резервов Банка Испании. Вполне естественно, что наше правительство повторяет свой протест на действия Советского Союза, который продолжает экспорт испанского золота. На текущий момент уже известны все фигуранты этой постыдной истории, и эта информация подтверждается даже сторонниками этих личностей. Кроме того, нужно отметить, что план по перевозке испанского золота в Одессу был лишь прикрытием для их отъезда в Советский Союз, и «независимость» республиканского правительства никого не должна вводить в заблуждение. Более того, с самого начала Гражданской войны на территориях, контролируемых республиканским правительством, хозяйничали красные комиссары. По сути дела, Гражданская войны стала лишь прикрытием для операции по грабежу нашей страны, которая проводилась республиканским правительством Испании во главе с Ларго Кабальеро с подачи советских большевиков. Как сейчас известно, в Советский Союз было вывезено золота на 1,581,642 миллионов песет, и эта цифра подтверждается показаниями Валентина Гомеса (исп. Valentín Gomez), Хесуса Эрнандеса (исп. Jesús Hernández) и Индалесио Прието. Каждый из вышеназванных граждан владел информацией о реальном положении вещей, так как они либо прямо участвовали в грабеже, либо ему содействовали. На захваченное у Испании золото, советская сторона проводит активную скупку газет и радиостанций, которые использует в своей борьбе против испанских властей и не оставляет попыток установления контроля над Испанией. Но хотелось бы напомнить, что всех граждан, участвовавшие в похищении золота, постигла трагическая судьба и это лишний раз подтверждает, что краденое золото никому не приносит пользы.
— Газета Arriba, 13 января 1955 .[122]

Хуан Негрин на протяжении пятнадцати лет отказывался передавать документы, вошедшие в «Досье Негрина» республиканскому правительству в изгнании, но в итоге передал их правительству Франко. По этому поводу президент республиканского правительства в изгнании Феликс Гордон Ордас (исп. Félix Gordón Ordás) записал с своем дневнике:

Решение Хуана Негрина (по передаче документов Франко) поставило меня в тупик, и я не могу найти этому логического объяснения. Поэтому у меня есть только два предположения: патриотическое рвение, или жажда мести. В том случае, если мы говорим о первом предположении – то это чистое безумство, так как отдавать деньги Франко это все равно, что топить их в море. Если же верно второе предположение, то это свидетельствует о такой степени разложение, которое мне даже трудно представить. Как бы то ни было, но факт передачи документов правительству Франко говорит лишь о том, что Хуан Негрин пренебрег интересам испанского народа и Республики. Своими действиями Негрин подтвердил, что он признает Франка в качестве легитимного руководителя страны.
— Феликс Гордон Ордас, 8 января 1957 [123]

В апреле 1957 года журнал Time сообщил о том, что через газету «Правда» и радио «Радио Москва» советская сторона уведомило правительство Франко о том, что золотые резервы Банка Испании, находящиеся на хранении на территории Советского Союза, израсходованы в полном объеме.[124] По этому поводу газета Mundo Obrero в мае 1957 года опубликовало такую статью:

В последнее время ряд зарубежных изданий разместили у себя информацию об истории двадцатилетней давности, когда золотые резервы Банка Испании были перевезены в Советский Союз. При этом хотелось бы обратить внимание, что в опубликованных статьях не упоминалось о том, что согласно поручений республиканского правительства золотые резервы Банка Испании были полностью израсходованы. Сокрытие информации о расходах республиканского правительства приводит к неверной интерпретации фактов, и позволяет сделать вывод, что часть золотые резервы Банка Испании до сих пор остаются в Москве. Особо стоит отметить, что проверка веса и чистоты золота была проведена испанскими и советскими властями во время перевозки резервов в Советский Союз. После размещения золотых резервов Банка Испании на депозите в Государственном Банке СССР республиканское правительство получило возможность оплаты счетов за военные поставки, которые приобретались у иностранных государств.

Согласно имеющейся в нашем распоряжении информации, республиканское правительство проводило активные военные закупки у иностранных государств, оплату которых проводил Госбанк СССР в соответствие с полученными платежными поручениями. По информации, предоставленной советской стороной, республиканское правительство полностью израсходовало золотые резервы Банка Испании, перевезенные в Москву. При этом, все платежные документы от лица республиканского правительства Испании, визировались премьер-министром Франсиско Ларго Кабальеро, и министром финансов Хуаном Негрином. После того, как пост премьер-министра занял Хуан Негрин, он единолично подписывал платежные документы – за себя, и за министра финансов. В своем последнем письме от 8 апреля 1938 года, адресованному Совету Министров Испанской Республики, Хуан Негрин сообщает о полном исчерпании золотых резервов.

Следует также отметить, что по запросу республиканского правительства советская сторона предоставила кредит на сумму в 85 миллионов долларов, из которых было возвращено только 35 миллионов. Таким образом, у республиканского правительства образовался долг перед Советским Союзом в 50 миллионов долларов и Хуан Негрин, как главный подписант, прекрасно об этом знал. Более того, золотые резервы Банка Испании не использовались для поддержки испанских беженцев и испанских детей, которые оказались в Советском Союза, и все расходы на их содержание взяла на себя советская сторона.
— Mundo Obrero, 15 мая 1957 года [125][126]

Тем не менее, приведенная в газете Mundo Obrero информация не включала в себя никаких подтверждающих документов, и контрастировала с заявлениями видных членов республиканского правительства. Так, к примеру, Хуан Негрин еще в 1938 году подтверждал Хосе Хиралю, что в Москве остается нетронутыми две-трети золотых резервов Банка Испании. С учетом того, что такие заявления не были частью официальной переписки республиканского правительства, советская сторона смогла от них дистанцироваться. В связи с этим Индалесио Прието обвинил газету «Правда» в фальсификации информации, и заявил, что оставшиеся в Советском Союзе золотые резервы Банка Испании были использованы для поддержки Коммунистической партии Франции:

Как бы того ни хотелось, но Испанская социалистическая рабочая партия не может возложить всю вину за произошедшее (с золотыми резервами Банка Испании) на коммунистов. Это объясняется тем, что именно министр-социалист выдвинул идею перевозки золота в Советский Союз, а правительство, сформированное социалистами, поддержало эту идею. Ко всему прочему, банковские служащие, передавшие золото, тоже были социалистами, равно, как и сопровождавшие груз с золотом из Мадрида в Картахену.
— Индалесио Прието [127]
Мы все стали невольными свидетелями хищений в огромных масштабах. Независимо от моего мнения в отношении Хуана Негрина (и переданных правительству Франко документов), я заявлю о том, что утверждения Негрина о полном истощении золотых резервов Банка Испании, не соответствуют действительности и являются низкопробной шуткой. Поэтому для верности повторю еще раз – действия Негрина представляют собой обыкновенную растрату вверенных ему средств. Что касается советской стороны, то она сфальсифицировала необходимые документы, как это было сделано на тех чудовищных процессах против врагов большевизма и партийной оппозиции. Задачу Советскому Союзу облегчил сам Хуан Негрин, который не может уличить фальсификаторов в подделке своей подписи.
— Индалесио Прието [128]

Историография и миф

Среди самых известных испанских авторов, изучавших вопрос золотых резервов Банка Испании, заметное место занимают Пабло Мартин Асьена (исп. Pablo Martín Aceña), Франсиско Олайя Моралес (исп. Francisco Olaya Morales) и Анхель Виньяс (исп. Ángel Viñas). При этом одним из первых исследователей, получившим доступ к архивам Банка Испании был Анхель Виньяс. На международном уровне самыми известными исследователями вопроса «испанского золота» были Джеральд Хоусон (англ. Gerald Howson) и Даниель Ковальски (англ. Daniel Kowalsky), которые в своих работах использовали документы из советских архивов, открытых для изучения в начале 90-х годов. Основными темами исследований Хоусона и Ковальски стали отношения Советского Союза с Испанией, и история военных поставок во время Гражданской войны.[129]

Вопрос использования золотых резервов Банка Испании, как правило, не вызывает особо жаркой дискуссии,[130] но в отношении места назначения и хранения золотых резервов существуют расхождения во мнениях. Так, к примеру, Анхель Виньяс, Рикардо Мираллес (исп. Ricardo Miralles) и Энрике Морадейлос (англ. Enrique Moradiellos) защищают Хуана Негрина. При этом Виньяс заявляет, что «Хуан Негрин Гражданской войны проявил себя в качестве величайшего государственного деятеля»,[131] и все его действия по вывозу золота в Советский Союз были обоснованы политической и экономической обстановкой и санкционированы республиканским правительством. По мнению Виньяса поведение Негрина во многом было предопределено позицией западных демократических государства, которые самоустранились от конфликта в Испании, и оставили республиканское правительство один на один с националистами. Поэтому с точки зрения Виньяса, Рикардо Мираллеса и Энрике Морадейлоса военные поставки, оплаченные за счет золотых резервов Банка Испании, были единственной возможностью оказания вооруженного сопротивления испанским националистам. С другой стороны, Мартин Асьена (исп. Martín Aceña) считает, что вывоз золотых резервов из Испании было большой ошибкой, оказавшей огромное влияние на финансовую систему страны: Советский Союз находился очень далеко и славился своими бюрократическими и непрозрачными процедурами. Поэтому, по мнению Мартины Асьены, наиболее логичным решением была отправка золотых резервов в демократические страны США или Францию.[132] Наиболее ярым критиком теории Анхела Виньяса является Олайя Моралес (Olaya Morales) — анархист, бежавший от режима Франко. Моралес называет действия администрации Негрина не иначе, как преступными, и утверждает, что вопрос «испанского золота» привел Вторую Республику к гибели.

Такие авторы как Фернандо Гарсия де Кортасар (англ. Fernando García de Cortázar),[133] Пия Моя (англ. Pío Moa),[18] и Альберто Рейт Тапия (англ. Alberto Reig Tapia)[134] считают, что вопрос «испанского золота» является надуманным, и его появление связанно с тяжелым экономическим положением в послевоенной Испании.

Напишите отзыв о статье "Московское золото"

Примечания

  1. ↑ [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,760314-1,00.html Loud Pedal]. TIME (21 ноября 1938). Проверено 3 ноября 2008.
    • «Even before 1935, when he began to soft-pedal World Revolution, J. Stalin was stingy about dispensing „Moscow gold“ in the U.S. and Britain».
  2. ↑ [www.humanite.presse.fr/journal/1992-03-06/1992-03-06-649221 TF1 Persiste sur L'Ord de Moscou]. L'Humanité (6 марта 1992). Проверено 9 февраля 2009. [web.archive.org/20050618082943/www.humanite.presse.fr/journal/1992-03-06/1992-03-06-649221 Архивировано из первоисточника 18 июня 2005].
  3. ↑ Moradiellos 1999
  4. ↑ Howson 2000
  5. ↑ Moradiellos 1999, quotes 14 & 15
  6. ↑ «Note de la Sous-Direction d’Europe», 8th of August 1936. DDF, vol. III, nº 108. Moradiellos 1999.
  7. ↑ Moradiellos 1999, quotes 22, 23, 24 & 25
  8. ↑ Moradiellos 1999, quote 27
  9. ↑ Statistics of the Bank of International Payments of Basel, May 11, 193611/5/1936. Viñas 2006, p. 112
  10. ↑ 1 2 3 4 Viñas 2006, p. 111
  11. ↑ Pons 2006, p. 14
  12. ↑ Viñas 1976, p. 29
  13. ↑ Viñas 2006, p. 112
  14. ↑ The Bank of Spain would not become state property until the passage of Law-Decree 18/1962 of July 7 of 1962, on Nationalization and Reorganization of the Bank of Spain ([www.bde.es/normativa/be/l130662.htm]).
  15. ↑ Modified on January 24 of 1927 and amended by Law on November 26 of 1931.
  16. ↑ Cepeda, Maria Isabel, [www.ief.es/Publicaciones/Investigaciones/Inves2003_07.pdf El Pensamiento Monetario de Luis Olariaga], Instituto de Estudios Fiscales, pp. 77, 84-8008-119-8, <www.ief.es/Publicaciones/Investigaciones/Inves2003_07.pdf> 
  17. ↑ Moa 2001
  18. ↑ 1 2 Moa 2003
  19. ↑ Between February 18, 1931 and the following April 15.
  20. ↑ Viñas 2006, p. 113; the author quotes the articles of Juan Ventosa in España Económica y Financiera (May 23, 1936) and ABC (May 29, 1936)
  21. ↑ According to Viñas, the process was guided by the maxim «salus patriae, suprema lex». Viñas 2006, p. 114
  22. ↑ Pan Gómez fled to the Nationalist-controlled area, in order to organize a new Bank of Spain in Burgos.
  23. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 281
  24. ↑ Sanchez Asiaín 1999, p. 249-50
  25. ↑ Of relevant note, 154,163 shareholders were present at the Nationalist shareholders' meeting, while only 31,389 attended the Republican one. Sánchez Asiaín 1999, p. 250
  26. ↑ Viñas 1976, p. 101-5
  27. ↑ Pérez-Maura 2004, p. 63–4
  28. ↑ Viñas 1979, p. 159
  29. ↑ Martín Aceña 2001, p. 28
  30. ↑ Martín Aceña 2001, p. 32-3
  31. ↑ 1 2 3 Pons 2006, p. 15
  32. ↑ Martín Aceña 2001, p. 74
  33. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 460.
  34. ↑ Olaya Morales2004a, p. 311—312
  35. ↑ Martín Aceña 2001, p. 153-4
  36. ↑ Bolloten 1989, p. 261
  37. ↑ Viñas 1976, p. 133-4
  38. ↑ Sardá 1970, p. 433
  39. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 286–7
  40. ↑ Olaya Morales indicates (2004a, p. 447) that this could be in violation of article 76 of the Constitution, which empowers the President to submit any government decrees to the Cortes Generales if he/she should believe that any such decree would violate an existing law.
  41. ↑ Fundación Pablo Iglesias, Archives of Francisco Largo Caballero, XXIII, p. 477
  42. ↑ Moa 2001, p. 395
  43. ↑ Congress for Cultural Freedom (1965), p. 58
  44. ↑ Bolloten 1989, p. 268-9
  45. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 289-93
  46. ↑ Beevor 2005, p. 232
  47. ↑ Beevor, p. 716—717
  48. ↑ Ansó 1976, p. 317
  49. ↑ Martín Aceña 2001, p. 95
  50. ↑ [www.fundanin.org/krivitsky.htm The hand of Stalin over Spain], by Walter Krivitsky, translated from the The Saturday Post, Philadelphia, and published in Spanish by Editorial Claridad, Buenos Aires, 1946. Compiled by the Andreu Nin Foundation.
  51. ↑ Coincidentally, 14 September was also the day on which the Nationalists created in Burgos their own Bank of Spain, whose Council, presided by former lieutenant governor, Pedro Pan Gómez, fixed as their fundamental objective to prevent the Republic by any means necessary to make use of the gold reserves of the Bank.
  52. ↑ Fernando Schwarz. The internationalization of the Spanish civil war, Barcelona, 1971, p. 210; quoted by: Olaya Morales 2004a, p. 287
  53. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 114–115
  54. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 289
  55. ↑ Viñas 1976, p. 127
  56. ↑ Viñas 1976, p. 139
  57. ↑ Luengo 1974
  58. ↑ Rosal 1977, pp. 30-1
  59. ↑ Balance of July 18, 1936.
  60. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 328
  61. ↑ Viñas 1984, p. 174
  62. ↑ The newspaper El Heraldo de Aragón was published on Thursday October 15, 1936 with the following heading: «In an official note, the head of the State’s government, General Franco, protests against the spoliation without precedents carried by the so-called government of Madrid by freely taking control of the national gold reserves.»
  63. ↑ The telegram in question read the following:
    Alongside ambassador Rosenberg, I organized with the head of the Spanish government, Caballero, the sending of the Spanish gold reserves to the Soviet Union.... This operation must be carried out in the utmost secrecy. If the Spanish demand a receipt for the cargo, refuse. I repeat, refuse to sign anything and say that the Bank of Spain will prepare a formal receipt in Moscow.
  64. ↑ Bolloten 1989, p. 267–8
  65. ↑ Bolloten 1989, p. 269
  66. ↑ Indalecio Prieto noted that the total number of stored boxes in Cartagena were 13,000, of which only 7,800 were transported. However, most scholars on the subject, such as Sardá (1970), Ruiz Martín (1970), Viñas (1976), (Howson (1998) or Martín Aceña (2001), concur that the total number of boxes was 10,000.
  67. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 294 and p. 448
  68. ↑ Bolloten 1989, p. 270
  69. ↑ United States Congress, Senate, Scope of Soviet Activity, pp. 3431, 3433-34, in: Bolloten 1989, pp. 280-1
  70. ↑ Martín Aceña 2001, p. 26
  71. ↑ Preston 2001, p. 270
  72. ↑ 1 2 Viñas 1976, p. 210
  73. ↑ Bolloten 1989, p. 270-1
  74. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 294
  75. ↑ Original Act in the Historical Archive of the Bank of Spain.
  76. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 296
  77. ↑ Eslava Galán Juan. La jaula de grillos republicana. — P. Chapter: "Una historia de la guerra civil que no va a gustar a nadie". — ISBN 84-08-06511-4.
  78. ↑ Bolloten 1989, p. 273
  79. ↑ Martínez Amutio 1974, p. 58
  80. ↑ Prieto Tuero 1997, p. 130
  81. ↑ Martín Aceña 2001, p. 120-1
  82. ↑ Sardá 1970, p. 435
  83. ↑
    I was the first who, in 1937, committed the indiscretion of publicly saying in a conference held in Barcelona, that the supplies sent by Russia were being generously paid with the Spanish gold deposited in that country. Some communists demanded that I be prosecuted for that cause, which for them was considered high treason or something of the sort.
    — Luis Araquistáin, La intervención rusa en la guerra civil española, "Cuadernos" magazine, March–April 1958, Paris.
  84. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 298—309
  85. ↑ Viñas 1976, p. 180
  86. ↑ (Pons 2006:369)
  87. ↑ Howson 2000, Chapter «Oro y armas» of [www.secc.es/media/docs/9_2_Ann_Talbot.pdf La España republicana y la Unión Soviética: política e intervención extranjera en la Guerra Civil española, 1936-39].
  88. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 308
  89. ↑ Claudio Sánchez Albornoz, De mi anecdotario político, Buenos Aires, 1972, p. 150
  90. ↑ Martín Aceña 2001, p. 77
  91. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 300
  92. ↑ Martín Aceña 2001, p. 150)
  93. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 79
  94. ↑ Santacreu Soler 1986, p. 22-3 and 48
  95. ↑ Santacreu Soler 1986, p. 47-9
  96. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 113
  97. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 170; for further information on the Republican monetary crisis, see Martorell Linares 2001 and Martorell Linares 2006.
  98. ↑ Sánchez Asiaín 1999, pp. 126-31
  99. ↑ Santacreu Soler 1986, pp. 50-2 and 67-9
  100. ↑
    The new Spanish State must openly face the challenges of a damaged national economy, caused by the unbelievable act of withdrawing the gold and banknotes from the Bank of Spain. Without ceasing our protests on the international stage, and without ending our efforts to recover the metal, we consider that we must adopt energetic measures without further delay, with coercive force, in order to prevent those that have tried to inarticulate the fiduciary circulation from fulfilling and aggravating their baneful objectives, benefiting from the same credit titles that they themselves looted...
    — Law-Decree of November 12 of 1936.
    The experience lived in the areas liberated from Marxist rule have continually confirmed, progressively, how much information was available on the level of the reds' inflation.
    — Ministerial Order of 25 August 1939

    Later on, the Francoist government would retake the same accusatory arguments to justify the political positions of the victorious side:

    The conduct of the governing Popular Front, lacking in moral and patriotic scruples and in a sense of responsibility, seems conceived under a double designation: deliberate intention to bring about the downfall of Spain, so that the Government called to direct the country after their victory would find itself under insuperable difficulties; and a foreseeing vision of the private future on the part of the political chiefs, so that their exile would be exempt from penalties, though this exemption would be done at the cost of the misery and suffering of millions of Spaniards of every tendency. – Reflect, under such precedents, what the magnitude of the work realized by the Caudillo and his Government has been to save Spain from its economic ruin, to reconstruct it and place it on the current prosperous situation.
  101. ↑ Díaz, José (1970): Tres años de lucha: Por el frente popular, por la libertad, por la Independencia de España, p. 313; quoted in: Sánchez Asiaín 1999, p. 74.
  102. ↑
    The reds think of nothing else but in robbery... and, to steal, murder is committed. In the beginning murder was committed because of rancour, malice, bestiality.... Now, except the murder committed among themselves, the crimes of the reds are committed in a cold-blooded fashion, impulsed by the zeal of robbery... accompanied by the undermining of human life.
    — Francesc Cambó, Paris, January 20, 1937; Cambó 1982, p. 31; quoted in: García Delgado et al. 2000, pp. 92–3
  103. ↑ Sánchez Asiaín 1999, pp. 78-9
  104. ↑ Martorell Linares 2006, pp. 1-12
  105. ↑ Viñas 1979, p. 218
  106. ↑ García Delgado et al., pp. 89-93
  107. ↑ Juliá 1997, p. 274
  108. ↑ Pablo Iglesias Foundation, Archive of Francisco Largo Caballero, XXIII, p. 467, quoted in: Moa 2001, p. 392
  109. ↑ Graham 2005, pp. 277—303
  110. ↑ Juliá 1997, p. 295
  111. ↑
    The USSR has not even bothered to recognize the Republican Government in exile. That frees the Soviet Union, among other things, from the obligation to listen to their claims on the gold deposited by the Government of Dr. Negrín in the security vaults of the Central Bank of the USSR. Hundreds and thousands of millions of gold-pesetas form the treasure abducted by the Government of the USSR from the Spanish Republican Government in exile. This treasure would allow to powerfully push the fight of the anti-Francoists for the liberation of Spain. Stalin refuses to return it. Stalin is helping Franco in the same proportion as he takes away from the democratic Spaniards the possibility to fight.
    — [www.marxists.org/espanol/hernandez/1951/oct15.htm The USSR and the war of the Spanish people], Jesús Hernández Tomás, Socialist Action; Paris, 1952.
  112. ↑ [www.fundanin.org/prieto1.htm The destination of the gold of the Bank of Spain], by Indalecio Prieto; México D.F., 1953
  113. ↑ Viñas 1979, p. 314
  114. ↑ 1 2 [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,866043,00.html Moscow's Gold Standards – TIME], Time (magazine), 1955-01-31, <www.time.com/time/magazine/article/0,9171,866043,00.html>. Проверено 3 ноября 2008. 
  115. ↑ Sánchez Asiaín 1999, p. 120
  116. ↑ Asuntos pendientes de recuperación en reivindicación de bienes; Dirección general de Política Económica, Archive of the Ministry of Foreign Affairs, Madrid, legajo R 9562, expediente 6, quoted in: Olaya Morales 2004a, p. 283
  117. ↑ (Pons 2006, p.368)
  118. ↑ Moa 2001, p. 506
  119. ↑ Ansó 1976, pp. 313-30
  120. ↑ Ansó 1976, p. 325-9
  121. ↑ [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,824639,00.html Dreams of Gold]. TIME (14 января 1957). Проверено 3 ноября 2008.
  122. ↑ Viñas 2007, pp. 657–9
  123. ↑ Olaya Morales 2004b, p. 408
  124. ↑ [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,862538,00.html All Gone]. TIME (11 апреля 1957). Проверено 3 ноября 2008.
  125. ↑ Madariaga 1979, p. 529
  126. ↑ Olaya Morales 2004a, p. 301
  127. ↑ Prieto Tuero 1967, p. 121–2
  128. ↑ Prieto Tuero 1967, p. 146–7
  129. ↑ [www.fundanin.org/payne.htm The opening of the Soviet archives and the Spanish Civil War], by Stanley Payne
  130. ↑ With the exception of Pío Moa.
  131. ↑ Oliva, José [www.elconfidencial.com/cache/64_angel_vinas_defiende_negrin.html Ángel Viñas defiende a Negrín como "el gran estadista republicano de guerra" en 'El escudo de la república']. El Confidencial (2 мая 2008). Проверено 7 марта 2009.
  132. ↑ Martín Aceña 2001, p. 121 and 159
  133. ↑
    Franco and his régime cultivated a thick silence about the Nazi holocaust and the thousands of Spaniards that had ended up in the extermination camps. The common exiled, the common people, were the red assassins of the war [...] The reserves of the Bank of Spain, which the Republic had to devour the last ounce of it to purchase arms and supplies around the world so as to not tumble in the battlefields, which Negrín had transported to Russia and converted into aeroplanes, tanks, pieces of artillery and guns with which to fight the rebel army and their allies, those gold reserves of the Bank of Spain that were soon transformed, in the eyes of the Spaniards of the post-war, in the spoils of war of the Republicans, in a mythical narration of greed and delinquency that allowed the victors to deafen the sore voice of the exiled.
    The people always demand those guilty, and Franco and his accomplices focused all of their evils and misfortunes in a specific, visible, shootable enemy: the mason, the red, the liberal politician, the communist... who had bloodstained the fields of the Peninsula and pillaged the treasure of Spain and had taken refuge from their crimes abroad.
    — García de Cortázar 2003, p. 345–6
  134. ↑ Reig Tapia 2006

Библиография

  • Ansó Mariano. [books.google.com/?id=aUcBAAAAMAAJ Yo fuí ministro de Negrín: memorias ineludibles]. — Madrid: Planeta, 1976. — ISBN 84-320-5621-9.
  • Beevor Antony. [www.ed-critica.es/libro/la-guerra-civil-espanola-978848432665 La guerra civil española]. — Barcelona: Crítica, 2005. — ISBN 978-84-8432-665-6.
  • Bolloten Burnett. [www.abebooks.com/products/8420687030 La Guerra Civil Española: revolución y contrarevolución]. — Madrid: Alianza, 1989. — ISBN 84-206-8703-0.
  • Botella Pastor Virgilio. [books.google.com/?id=mprVtJ_90ukC Entre memorias. Las finanzas del Gobierno republicano español en el exilio]. — Sevilla: Renacimiento, 2002. — ISBN 84-8472-050-0.
  • Cambó Francesc. [books.google.com/?id=AOhnQ4LFCkoC Meditacions: Dietari]. — Barcelona: Alpha, 1982. — ISBN 978-84-7225-207-3.
  • García de Cortázar Fernando. [www.agapea.com/libros/LOS-MITOS-DE-LA-HISTORIA-DE-ESPAnA-NF--isbn-8408062115-i.htm Los Mitos de la Historia de España]. — Barcelona: Planeta, 2003. — ISBN 84-08-05009-5.
  • García Delgado José Luis. [dialnet.unirioja.es/servlet/libro?codigo=867 Del real al euro. Una historia de la peseta]. — Barcelona, 2000. — ISBN 84-88099-61-4.
  • Graham Helen. [books.google.com/?id=yXgvPQAACAAJ El PSOE en la Guerra Civil. Poder, crisis y derrota (1936–1939)]. — Barcelona: Debate, 2005. — ISBN 84-8306-609-2.
  • Howson Gerald. [books.google.com/?id=DOSrAAAACAAJ Armas para España. La historia no contada de la guerra civil española]. — Barcelona: Península, 2000. — ISBN 84-8307-304-8.
  • Juliá Santos. [dialnet.unirioja.es/servlet/libro?codigo=209408 Los socialistas en la política española, 1879–1982]. — Madrid: Taurus, 1997. — ISBN 84-306-0010-8.
  • Kowalsky Daniel. [www.ed-critica.es/libro/la-union-sovietica-y-la-guerra-civil-espanola-978848432490 La Unión Soviética y la guerra civil española: una revisión crítica]. — Barcelona: Crítica, 2003. — ISBN 978-84-8432-490-4.
  • Kowalsky, Daniel (2004). «[www.gutenberg-e.org/kod01/print/kod04.pdf Soviet Diplomacy and the Spanish Civil War]» (PDF) (Gutenberg-e).
  • Kowalsky, Daniel (2004). «[www.gutenberg-e.org/kod01/print/kod16.pdf The Spanish Gold and Financing Soviet Military Aid]» (PDF) (Gutenberg-e).
  • Luengo, Ernesto (1974). «[www.sbhac.net/Republica/TextosIm/LosTrenes/LosTrenes.htm Los trenes del Tesoro]». Historia y vida Extra (4). (недоступная ссылка)
  • Madariaga Salvador de. [books.google.com/?id=uUS3AAAACAAJ España: ensayo de historia comtemporánea]. — Madrid: Espasa-Calpe, 1979. — ISBN 84-239-4952-4.
  • Martín Aceña Pablo. [books.google.com/?id=XoZjAAAACAAJ El Oro de Moscú y el Oro de Berlín]. — Madrid: Taurus, 2001. — ISBN 84-306-0448-0.
  • Martínez Amutio Justo. Chantaje a un pueblo. — Madrid: Gregorio del Toro, 1974. — ISBN 84-312-0174-6.
  • Martorell Linares Miguel. [books.google.com/?id=l0FmAAAAMAAJ Historia de la peseta. La España contemporánea a través de su moneda]. — Barcelona: Planeta, 2001. — ISBN 84-08-04087-1.
  • Martorell Linares (2006). «Una guerra, dos pesetas». [books.google.com/books?id=BE404637fzoC La economía de la guerra civil] (Marcial Pons Historia): 329–355.
  • Miralles Linares Ricardo. [books.google.com/?id=ytNNPQAACAAJ Juan Negrín: la República en guerra]. — Madrid: Temas de Hoy, 2003. — ISBN 84-8460-301-6.
  • Moa Pío. [books.google.com/?id=GvRiBmtPS0sC El derrumbe de la II República y la guerra civil]. — Madrid: Encuentro, 2001. — ISBN 84-7490-625-3.
  • Moa Pío. [books.google.com/?id=bF4lAAAACAAJ Los mitos de la Guerra Civil]. — Madrid: La Esfera de los Libros, 2003. — ISBN 84-9734-093-0.
  • Moradiellos, Enrique (1999). «[hispanianova.rediris.es/general/articulo/006/art006.htm Un Triángulo vital para la República: Gran Bretaña, Francia y la Unión Soviética ante la Guerra Civil española]» (Hispania Nova) (1 (1998–2000)). ([www.univ-brest.fr/amnis/documents/Moradiellos2001.pdf 2001 Edition]).
  • Olaya Morales Francisco. [books.google.com/?id=8lC7AAAACAAJ El expolio de la República. De Negrín al Partido Socialista, con escala en Moscú: el robo del oro español y los bienes particulares]. — Barcelona: Belacqua. — ISBN 84-95894-83-1.
  • Olaya Morales Francisco. [books.google.com/?id=Gtw3AAAACAAJ La gran estafa de la guerra Civil: la historia del latrocinio socialista del patrimonio nacional y el abandono de los españoles en el exilio]. — Barcelona: Belacqua. — ISBN 84-96326-09-8.
  • Pérez-Maura Ramón. [books.google.com/?id=znppAAAAMAAJ La guerra civil en sus documentos]. — Barcelona: Belaqva, 2004. — ISBN 84-95894-99-8.
  • Pons, María Ángeles; Martín Aceña, Pablo & Martínez Ruiz, Elena (2006), [www.usc.es/estaticos/congresos/histec05/a2_pons.pdf La Hacienda pública y la financiación de la guerra], Marcial Pons Historia, ISBN 84-96467-33-3, <www.usc.es/estaticos/congresos/histec05/a2_pons.pdf> 
  • Preston Paul. [books.google.com/?id=y_NvuyJMHu0C Revolution and War in Spain]. — Routledge, 2001. — ISBN 0-415-09894-7.
  • Prieto Tuero Indalecio. Convulsiones de España. — Barcelona: Indalecio Prieto Foundation. — ISBN 84-320-6833-0.
  • Radosh, Ronadl, Habeck, Mary R., and Sevostianov, Grigor (Eds). España traicionada : Stalin y la guerra civil. — Barcelona: Grijalbo, 1979. — ISBN 84-253-1139-X.
  • Reig Tapia Alberto. [books.google.com/?id=Er3zAgAACAAJ Anti-Moa]. — Ediciones B, 2006. — ISBN 84-666-2809-6.
  • Rosal Amaro del. [books.google.com/?id=dN9uL1JKokUC El Oro del Banco de España y la historia del Vita]. — Barcelona: Grijalbo, 1977. — ISBN 84-253-0768-6.
  • Sánchez Asiaín José Angel. [books.google.com/?id=FsyDvIHwG3cC Economía y finanzas en la guerra civil española (1936–1939)]. — Barcelona: Planeta, 1999. — ISBN 84-89512-38-8.
  • Santacreu Soler José Miguel. [books.google.com/?id=8JShAAAACAAJ La Crisis monetaria española de 1937]. — Alicante: University of Alicante, 1986. — ISBN 84-600-4582-X.
  • Sardá Dexeus Juan. "El Banco de España 1931–1962", in Escritos (1948–1980). — Madrid: Bank of Spain. — ISBN 84-7196-009-5.
  • Viñas Ángel. [books.google.com/?id=T-viPQAACAAJ El oro español en la Guerra Civil]. — Madrid: Instituto de Estudios Fiscales, 1976. — ISBN 84-7196-009-5.
  • Viñas Ángel. [books.google.com/?id=O8UvAAAAMAAJ El oro de Moscú: Alfa y Omega de un mito franquista]. — Barcelona: Grijalbo, 1979. — ISBN 84-253-1139-X.
  • Viñas Ángel. [books.google.com/?id=nZObAQAACAAJ Guerra, dinero, dictadura: ayuda fascista y autarquía en la España de Franco]. — Barcelona: Crítica, 1984. — ISBN 84-7423-232-5.
  • Viñas Ángel. [books.google.com/?id=HSknAwAACAAJ La soledad de la República: el abandono de las democracias y el viraje hacia la Unión Soviética]. — Barcelona: Crítica, 2006. — ISBN 84-8432-795-7.
  • Viñas Ángel. [www.ed-critica.es/libro/el-escudo-de-la-republica-978848432892 El escudo de la República. El oro de España, la apuesta soviética y los hechos de mayo de 1937]. — Barcelona: Crítica, 2007. — ISBN 978-84-8432-892-6.

Отрывок, характеризующий Московское золото

Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Московское_золото&oldid=81425921»