Московское коммерческое училище

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Московское коммерческое училище (Московское Императорское коммерческое училище) — среднее учебное заведение для подготовки к поступлению в высшие коммерческие и технические учебные заведения Российской империи.





История училища

Постановка дела обучения в существовавшем с 1772 года Демидовском училище не устраивала московское купечество и оно с 1796 года финансировало подготовку бухгалтеров в Главном народном училище. Но это не дало результатов и в 1800 году бухгалтерские классы были закрыты. В этом же году, 28 сентября, Демидовское училище было переведено в Санкт-Петербург и Москва осталась без коммерческого учебного заведения.

В 1803 году по предложению городского головы М. П. Губина и при поддержке совместного собрания Купеческого и Мещанского обществ было решено создать по образцу прежнего училища Московское коммерческое училище на 50 мальчиков. По высочайшему указу императора Александра I от 12 марта 1804 года и было создано Московское Императорское коммерческое училище с преподаванием английского, французского, немецкого и латинского языков. Его устав и права были аналогичны Петербургскому коммерческому училищу; оба они находились в ведении учреждений Императрицы Марии и управлялись почётным опекуном, при участии советов, в состав которых входили представители местного купечества. Училище было открыто 22 июля 1804 года. Первоначально планировалось обучение в нём 80 мальчиков: 40 находившихся на иждивении московского купечества воспитанников и 40 пансионеров, обучение которых оплачивалось родителями, родственниками или опекунами[1]; причём в каждом классе было по 10 воспитанников и пансионеров. К моменту открытия училища в него были приняты 10 человек: «4 мещанских детей и 6 купеческих (третьей гильдии) детей» и двое пансионеров. Уже во втором приёме, в 1806 году, число желающих поступить воспитанниками превысило число вакансий: было подано 58 прошений — «одно от коммерции советника, 33 от купцов, остальные от мещан»; число учащихся в 1806 году составило 45 человек. В 1809 году вместо планировавшегося к тому времени для трёх классов количества учащихся в 60 человек, училось 80.

На его содержание московским купечеством было решено ежегодно выделять 15 тыс. руб. из средств Купеческого общества, около 150 тыс. руб. было дано на постройку здания[2].

Первоначально для училища был нанят «дом, состоящий в Москве, в Таганской части, под № 162, со всем в нем жилым и нежилым строением на два года ценою в год по 1.600 р.» тайного советника Н. Я. Аршеневского. В августе 1806 года московским купечеством был приобретён для училища дом у наследников жены бывшего генерал-губернатора Москвы П. Д. Еропкина на Остоженке (дом № 38)[3]; переезд состоялся в августе 1808 года, хотя строительные работы продолжались и в 1809 году.

В 20—30-х годах XIX в. около 100 тыс. руб. на библиотеку и учебные кабинеты пожертвовали известные московские купцы К. А. и А. А. Куманины[2].

Полный курс обучения составлял 8 лет (по два года в каждом классе); в первый класс принимались дети не младше 10 лет. Изучались: закон Божий, русский, английский, французский и немецкий языки, история, география, общая и коммерческая статистика, алгебра, геометрия, физика, химия, естественная история, технология, бухгалтерия, товароведение, правоведение, церковное пение, чистописание, рисование и танцы. Особое значение придавалось изучению иностранных языков; среди 87 надзирателей и воспитателей, бывших в училище в 1804—1904 годах, только у шести были русские фамилии — эти лица должны были знать хотя бы два иностранных языка.

Штатные выпускники Коммерческого училища помимо получения аттестата о среднем профессиональном образовании получали звания кандидата коммерции; удостаивались звания личного Почётного Гражданина, если по рождению своему не принадлежали к высшему званию, а те, кто имели потомственное почётное гражданство награждались медалями — золотой, для ношения в петлице на Аннинской ленте, или серебряными почётными.[1] Телесные наказания в училище не разрешались[4]. Обычно учебный год в Московском коммерческом училище начинался 20 августа.

Первый выпуск должен был состояться 31 августа 1812 года[5], но училище вынуждено было эвакуироваться «в самый день вступления неприятеля» из Москвы в Муром, откуда вернулось 14 декабря того же года. Училищное здание было уничтожено пожаром и с декабря 1812 по 1816 год училище находилось в зданиях бывшего Андреевского монастыря, где располагалась Андреевская купеческая богадельня. В 1813 году число учащихся уменьшилось вдвое в сравнении с предыдущим годом (со 120 до 65); из 60 пансионеров осталось только 16, что было чувствительно для финансового состояния учебного заведения. Восстановление училища шло медленно: в 1821 году число учащихся возросло до 104; в 1828 их было — 116; 1845 году — 130 воспитанников. Здание училища начало восстанавливаться только весной 1815 года; причём в новом здании была устроена домовая церковь во имя Марии Магдалины, освящённая 13 февраля 1817 года архиепископом Августином[6].

В марте 1830 года была введена должность обер-директора — с целью иметь «главное надзирание над учителями, учащимися и экономиею заведения»; первым был назначен сенатор М. А. Салтыков.

Борьба правительства и корпоративной купеческой организации за главенство в руководстве училищем, продолжавшаяся со времени его основания, закончилась с принятием в 1851 году нового устава. Главную роль стал играть попечитель училища, утверждаемый императором. В помощь ему избирался Совет училища в составе городского головы и пяти членов из купцов первой гильдии, осуществлявших попечение о содержании училища. Совет мог самостоятельно заведовать суммами и имуществом в размере до 5 тыс. руб. серебром. Операции с более значительными капиталами утверждались императором. Осуществление распоряжений по финансово-хозяйственной части не принадлежало Совету. Им занималось особое правление под руководством директора.

В училище имелись хорошие лабораторные кабинеты, особенно по химии и технологии, превосходившие по оборудованию и оснащению лаборатории многих высших учебных заведений. Была большая хорошо подобранная библиотека, постоянно пополнявшаяся новейшей литературой и множеством отечественных и иностранных периодических, главным образом, естественнонаучных изданий. Училище располагало приспособленными чертежным и рисовальным классами, большим гимнастическим залом. В двух последних классах учащиеся сидели не за партами, а за роскошными конторками. В училище проходили литературно-музыкальные вечера, на которых шла речь о Н. В. Гоголе и В. А. Жуковском в связи с 50-летием их кончины, о поэме А. С. Пушкина «Полтава», о А. С. Грибоедове и Ф. И. Тютчеве. Был вечер памяти П. И. Чайковского, читались лекции о Русском музее и творчестве художника В. В. Верещагина в связи с его гибелью при взрыве броненосца Петропавловск в Порт-Артуре. В училище, благодаря личным качествам преподавателей и хорошему научному оборудованию и пособиям в конце XIX века резко усилилось естественнонаучное образование; обучение проводили профессор Московского сельскохозяйственного института Н. Н. Худяков, химик А. Н. Реформатский[7], химик-технолог Я. Я. Никитинский[8], профессор ботаники С. Ф. Нагибин.

Учившийся в Коммерческом училище будущий советский писатель и публицист М. Д. Ройзман в изданных в 1973 г. воспоминаниях о Есенине даёт ряд адаптированных для советского читателя тех лет зарисовок из жизни училища:

Особенный трепет вызывал попечитель училища гофмейстер императорского двора князь Жедринский, напоминавший в своем сплошь вызолоченном мундире начищенный до блеска медный самовар. Он не одобрил выпущенный старшими классами рукописный журнал «Рассвет». В нем были помещены мои первые стишки. Были у меня и другие, и я дал их почитать учителю русской словесности Хитрову. Дней через пять статский советник П. И. Хитров отдал мне стихи.

После заседания меня представили Сергею Глаголю. Потом я зашел к нему домой (он жил в одном из переулков Остоженки) и занес ему три моих рассказа. Помню, говорили мы о том происшествии, которое случилось в нашем училище в 1912 году (год реакции). Кто-то донес инспектору, что у ученика 6-го класса Гудкова в парте лежат прокламации. Ученика посадили, инспектору дали орден.

— [bibliotekar.ru/esenin-sergey/index.htm Ройзман, Матвей Давидович Всё, что помню о Есенине]

На внешней стене здания училища ещё до 1917 года были помещены мемориальные доски напоминавшие о том, что здесь учились Иван Александрович Гончаров и Сергей Михайлович Соловьёв[9]. В начале 1980-х годов они были заменены новыми[3].

В Адресной книге «Вся Москва» за 1908 год указано, что плата за пансион составляла 400 руб., а за приходящих 150 руб. в год.

В результате гражданской войны начала ХХ века Московское коммерческое училище прекратило свою деятельность, дом был занят одним из первых рабфаков и индустриально-педагогическим институтом имени К. Либкнехта[3].

Здание училища

В основе здания — палаты, выстроенные в 1720—30-х годах князем Д. А. Кольцовым-Мосальским и кабинет-секретарём Петра I А. В. Макаровым. В 1764—1772 годах был возведён усадебный дом для П. Д. Еропкина. Обстановка и убранство дома, включавшего домовую церковь, отличались большой роскошью. В 1806 году усадьба передана Коммерческому училищу. В 1807—1808 годах здание расширил и перестроил архитектор Д. И. Жилярди. Позже оно переделывалось внутри, были пристроены корпуса по переулкам. Монументальный трёхэтажный объём, отделанный в стиле классицизма, стоит в глубине двора. Центр фасада выделен десятиколонным портиком, окна украшены сандриками, стены — рустом и лепными маскаронами. В первом этаже сохранились палаты со сводчатыми перекрытиями, во втором — помещение церкви Марии Магдалины, устроенной в помещении бывшей спальни, на верхнем этаже, и освящённой 13 февраля 1816 года; в ходе крупного ремонта училища церковь была перенесена в другое помещение — нижний актовый зал, где вновь освящена 21 марта 1854 года. (сохранились росписи 1900-х годов, предположительно, работы М. В. Нестерова и В. М. Васнецова)[3][10][11].

Перед зданием в 1967 году был установлен памятник погибшим воинам 5-й дивизии народного ополчения, которая здесь формировалась[12].

Ныне в здании — основной корпус Лингвистического университета.

Выпускники

Учились

  • Гончаров, Иван Александрович — в 1822 году был отправлен в Москву для обучения в коммерческом училище. Выбор учебного заведения был сделан по настоянию матери. Восемь лет провёл Гончаров в училище. Эти годы были для него трудны и малоинтересны. Гончарову удалось убедить в этом мать, и та написала прошение об исключении его из списка пансионеров. В 1831 году он, сдав экзамены, поступил в Московский университет.
  • Братья Фёдор и Дормидонт Плевако — поступили в училище в 1851 году, были в числе лучших учеников, но вынуждены были продолжить обучение с 1853 года в 1-й московской гимназии.
  • Соловьёв, Сергей Михайлович

Преподаватели

Директора

См. также

Коммерческое образование

Напишите отзыв о статье "Московское коммерческое училище"

Примечания

  1. 1 2 Атлас Промышленности.
  2. 1 2 Разманова.
  3. 1 2 3 4 Сорок сороков / Автор—составитель П. Г. Паламарчук. — М.: АО «Книга и бизнес», АО «Кром», 1994. — Т. 2. — С. 410—411. — 672 с.
  4. 1 2 Виноградов, 1904.
  5. Первый выпуск состоялся в следующем году; все воспитанники (Дмитрий Иванов, Фёдор Базунов, Василий Половцов, Александр Коркин, Иван Мякишев, Иван Телицын, Пётр Пель и Александр Уваров) были распределены к московским купцам.
  6. Однако, размещена домовая церковь была неудачно — «над танцовальном залом в верхнем этаже, в который ведет весьма узкая лестница с заднего или черного двора, окнами на оный двор, рядом с детскими спальнями, от которых алтарь отделяется только стеною. Очевидно, таковое неуместное устроение храма Божия учинено по крайней необходимости».
  7. По инициативе А. Н. Реформатского в училище были организованы физико-химические вечера.
  8. 1 2 Есаков, 2005.
  9. По Москве. — М.: Издательство М. и С. Сабашниковых, 1917. — С. 410, 411. — 646 с. — 25 000 экз. — ISBN 5—7119—0013—7.
  10. [www.moscowmsk.ru/moscowbooks-03/moscowbooks-116.html Энциклопедия Москвы]
  11. Земляной город / Аренкова Ю. И., Домшлак М. И., Мехова Г. И., Макаревич Г. В., Альтшруттер Б. Л., Балдин В. И. и др.. — М.: Искусство, 1990. — С. 54-55. — 351 с. — (Памятники архитектуры Москвы). — 50 000 экз. — ISBN 5-210-00253-5.
  12. Двинский Э. Я. Кольца и радиусы Москвы. — Путеводитель. — М.: Московский рабочий, 1986. — С. 197. — 480 с. — 50 000 экз.
  13. [www.poesis.ru/poeti-poezia/baryshov/biograph.htm Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до]
  14. Павлов В. Н. Выдающийся советский учёный Николай Иванович Вавилов и его путешествия // Пять континентов. Под тропиками Азии. — 2-е изд.. — М.: Мысль, 1987. — С. 8.
  15. После окончания нижегородского дворянского института (1876, с серебряной медалью) и физико-математического факультета московского университета (1880) преподавал математику, физику и космографию в лицее цесаревича Николая коммерческом училище — см. [dlib.rsl.ru/viewer/01003548635#?page=139 Пятидесятилетие нижегородского дворянского института. — С. 113.]
  16. ЦИАМ. Ф. 1350
  17. М. В. Соловьёв жил с семьёй на первом этаже; в 1820 году здесь родился и жил до 1849 года его сын, историк Сергей Михайлович Соловьёв.
  18. Фохт-Ларионова Т. [feb-web.ru/feb/rosarc/rab/rab-643-.htm Воспоминания Т. Фохт-Ларионовой] // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 643—661.
  19. Действительный статский советник. Был одним из покровителей любительской астрономии — см. А. И. Еремеева [vivovoco.astronet.ru/VV/JOURNAL/NATURE/10_06/ASTRO.HTM ГАИШ — 175 лет.] // Природа. — 2006. — № 10. Собирал в течение 28 лет гравюру (свыше 4000 листов); в 1913 году пожертвовал свою коллекцию Костромскому Романовскому музею.
  20. М. И. Цветаева Пленный дух. Моя встреча с Андреем Белым.

Литература

  • Ройзман, Матвей Давидович. [bibliotekar.ru/esenin-sergey/index.htm Всё, что помню о Есенине]. — Советская Россия, 1973.
  • [www.bibliophika.ru/book.php?book=884 Императорское Московское Коммерческое Училище на Остоженке] // История Московского Купеческого Общества. — М., 1914. — Т. 4.
  • Московское коммерческое училище. 100 лет жизни / Сост. Виноградов Н.. — М., 1904. — в конце книги приведены списки: «Служившие Московскому Коммерческому Училищу» и «Воспитанники Училища».
  • Есаков В. Д. [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/MEN/VAVILOV.HTM Путь, который выбираю] // Человек. — 2005. — № 5.
  • Селиванов И. В. Воспоминания о Московском коммерческом училище 1831—1838 годов. РВ, 1861, т. 36, № 12, С.719—754

Ссылки

  • Наталья Разманова. [www.observer.materik.ru/observer/N11-12_02/11-12_15.htm Коммерческие училища России]. Обозреватель — Observer. Проверено 27 ноября 2011. [www.webcitation.org/67jVI7t6W Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].
  • [forum.svrt.ru/lofiversion/index.php?t5604.html Атлас Промышленности Московской Губернии] (1845). Проверено 27 ноября 2011. [www.webcitation.org/67jVIcgSi Архивировано из первоисточника 17 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Московское коммерческое училище

Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.