Московское общество детских врачей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Московское общество детских врачей — первое в России общество детских врачей. Основано в 1892 году, путём преобразования кружка детских врачей.



Создание Общества

После ухода Н. А. Тольского с поста председателя физико-медицинского общества московские врачи-педиатры стали собираться отдельно[1] и в сентябре 1887 года Н. Ф. Филатовым был создан кружок из 17 человек, периодически устраивавший собрания для научных бесед по своей специальности, сначала на квартире Н. С. Корсакова, а затем в городском клубе врачей на Большой Дмитровке. Через 5 лет он был реорганизован в общество детских врачей.

В течение 10 лет до конца своей жизни Филатов являлся председателем этого общества. С 1903 года, более 30 лет возглавлял московское общество детских врачей А. А. Кисель[2], некоторое время совместно с В. И. Молчановым. В 1941—1945 годы председателем правления Общества был только В. И. Молчанов; с 1945 года — Г. Н. Сперанский, с 1950 — Ю. Ф. Домбровская. … С сентября 1976 года заседания Московского общества детских врачей проходили под председательством А. В. Мазурина; с начала 1980-х годов по 1990 год — председателем правления была Л. А. Исаева; с декабря 1991 года по 1999 год — Н. А. Тюрин. В настоящее время общество находится под совместным руководством профессоров Г. А. Лыскиной и Н. А. Коровиной[3].

Позже научные общества детских врачей возникли и в других городах России (в 1900 — в Киеве, в 1912 — в Казани).

Напишите отзыв о статье "Московское общество детских врачей"

Примечания

  1. [lech.mma.ru/child/histotry/tolsky/from3 Н. А. Тольский. Биографическая справка]
  2. Кисель, Александр Андреевич (1859—1938)
  3. [lech.mma.ru/child/histotry/from5 История кафедры и клиники детских болезней]


Отрывок, характеризующий Московское общество детских врачей

– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.