Осада Москвы (1618)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Московское сиденье»)
Перейти к: навигация, поиск
Осада Москвы 1618 года
Основной конфликт: Русско-польская война (1609—1618)
Дата

сентябрь — октябрь 1618 года

Место

Россия

Итог

Победа русских войск

Противники
Русское государство Речь Посполитая
Командующие
Михаил Фёдорович
Василий Куракин
Иван Катырев-Ростовский
Семён Прозоровский
Владислав Ваза
Ян Кароль Ходкевич
Пётр Сагайдачный
Бартоломей Новодворский
Силы сторон
Русские войска — 11 500 чел., в т. ч. 5 500 чел. ополчения Польско-литовские войска — до 8 000 чел.
Запорожские казаки — до 18 000 чел.
Потери
неизвестно неизвестно

Моско́вское оса́дное сиде́ние — осада города Москвы армией Речи Посполитой во главе с Владиславом Вазой и великим гетманом литовским Яном Каролем Ходкевичем в союзе с запорожскими казаками под командованием гетмана Петра Сагайдачного.

Последнее крупное боевое действие похода Владислава IV 1617—1618 годов и всей русско-польской войны 1609—1618 годов. В ходе короткой осады, длившейся несколько недель осенью 1618 года, был предпринят штурм города, не увенчавшийся успехом. Потерпев неудачу, польско-литовское командование пошло на заключение Деулинского перемирия.





Предыстория

В конце 1616 года король Сигизмунд III принял решение ещё раз попытаться захватить Москву. Поход был представлен как выступление законного царя Владислава Вазы против «узурпатора» Михаила Романова. В походе должны были принять участие коронные войска во главе с Владиславом (6 000 чел.) и литовские под командованием великого гетмана Яна Кароля Ходкевича (6 500 чел.). Владислав выступил из Варшавы 5 апреля 1617 года, но только в сентябре прибыл в Смоленск. Русское правительство стянуло на западное направление почти все наличные силы, и в районе Можайска полякам было оказано серьёзное сопротивление. Можайское сражение продолжалось всё лето 1618 года. Несмотря на то, что русским войскам в итоге пришлось отступить, польско-литовская армия потеряла время и была сильно ослаблена из-за того, что шляхта массово покидала лагерь по причине неуплаты жалованья. В итоге к Москве подошло лишь около 8 000 человек. Одной из причин отступления русских войск стало вторжение запорожских казаков во главе с гетманом Петром Сагайдачным. Казаки, воспользовавшись отсутствием крупных правительственных сил, легко продвинулись с юго-запада к Москве, по пути захватив Ливны, Елец и ряд небольших крепостей.

22 сентября (2 октября) польско-литовская армия подошла к Москве и разместилась в Тушино, на месте бывшего лагеря самозванца, а Сагайдачный — у Донского монастыря, прикрывая переправу через Москву-реку своих обозов. Недостаток сил и упадок боевого духа не позволил русским войскам воспрепятствовать соединению двух вражеских армий. По словам летописца, «бояре ж с Москвы идоша со всею ратию, и грех ради наших ужас взяша и бою с ними не поставиша»[1]. Владислав сосредоточил все свои силы для решающих действий. Общая численность армии, включая казаков Сагайдачного, составляла 25 000 человек[2].

Состав гарнизона Москвы

В отличие от обороны Москвы в трёх предыдущих случаях (против Болотникова, Тушинского вора и Ходкевича в 1612 году), когда она опиралась на укрепления Большого земляного города, в 1618 главной линией обороны стал Белый город. Отчасти это было связано с сильными разрушениями Земляного города в 1611—1612 годах, отчасти вызвано недостатком сил.

Согласно данным разрядных книг, московский гарнизон насчитывал всего около 11 500 человек. Из них примерно 5 500 человек — ополчение, собранное по всей Москве (в основном даточные люди служилых людей «по отечеству» и обычные горожане). Несмотря на то, что более половины их вооружили «огненным боем», возможно, выданным из казны, боевая ценность этого ополчения была невелика. Ещё менее надёжными защитниками являлись казаки (около 1 450 конных и 1 150 пеших). Помимо низкого боевого духа существовала угроза прямой измены. «Новый летописец» отразил событие, хорошо характеризующее отношение казаков к службе. «Казаки же быша на Москве… не похотеша потерпети, а от воровства своего отстати. И взбунтовав ночью, проломиша за Яузою острог и побегоша из Москвы тысячи с три казаков… Государь же посла за ними уговаривать бояр своих… и едва их поворотиша… И придоша казаки к острогу. А в острог не идут… бояре ж их едва в острог введоша»[3].

Самым надёжными, цементирующими оборону Москвы, стали, по обыкновению, служилые люди «по отечеству» (около 450 московских чинов и до 900 уездных дворян и детей боярских) и стрельцы четырёх московских приказов, поддержанные стрелецкими сотнями из Поволжья. Всего стрельцов насчитывалось до 1 500 человек. Помимо них в гарнизон входило около 300 иноземцев и 450 татар и новокрещён. Следует отметить, что данные разрядных книг фиксируют численность оборонявшихся по росписи и на конкретный момент. Блокады Москвы не было, и это позволяло беспрепятственно перебрасывать в столицу подкрепления.

В преддверии осады для всей пехоты были расписаны определённые места её нахождения: по стенам и башням Белого города и по острогам за Яузой и Москвой-рекой; небольшие гарнизоны в двух мощных монастырях — Симоновом и Новодевичьем. Конница была сведена в четыре отряда и расположилась в четырёх районах Москвы, отделённых естественными преградами. К западу от Неглинной в Белом городе — отряд князя Василия Куракина (1 059 чел.); к востоку от Неглинной — отряд Ивана Морозова (313 чел.); в Замоскворечье — отряд князя Ивана Катырёва-Ростовского (838 чел.); за Яузой — отряд князя Семёна Прозоровского (1 018 чел.)[4].

Ход осады

Ходкевич принял решение атаковать город с ходу уже в ночь с 10 на 11 октября. Ждать было бессмысленно — только быстрые и успешные действия могли обеспечить триумф похода. Затягивание лишь усложняло задачу: в Москву могли беспрепятственно проникать подкрепления. По плану штурма 5 000 запорожцев предпринимают отвлекающую атаку, нападая на русские остроги в Замоскворечье. Это сковало бы почти четверть сил гарнизона, отвлекло бы внимание его командования, а кроме того, опасность атаки заключалась ещё и в том, что значительную долю войск, расположенных в Замоскворечье, составляли казаки, чья надёжность весьма сомнительна. Тем временем наносится главный удар с запада и северо-запада по Арбатским и Тверским воротам. Схема атак ворот была идентична: часть пехоты огнём заставляет обороняющихся покинуть стены, другая уничтожает инженерные препятствия перед воротами. Далее небольшие отряды спешенных гусар обеспечивают установку петард. После разрушения ворот пехота атакует и захватывает стены Белого города, а лисовчики, рейтары и запорожцы врываются на улицы Москвы. Несмотря на огромное численное превосходство запорожцев, им была отведена вспомогательная роль. Гетман не питал иллюзий по поводу боеспособности войска Сагайдачного. Гусарские хоругви, в отличие от событий 1612 года, Ходкевич оставил в резерве.

Силы, развёрнутые для штурма:

  • Против Арбатских ворот (всего — до 2 700 чел.):
    • отряд польской пехоты (по списку 800 чел.)
    • три роты немецкой пехоты (не менее 500 чел.)
    • драгунская рота (200 чел.), отряд сапёров (20 чел.)
    • отдельный сводный отряд гусар (50 чел.)
    • лисовчики (около 1 000 чел.)
    • две роты рейтар (200 чел.).
  • Против Тверских ворот (всего — до 2 300 чел):
    • отряд венгерской пехоты (по списку 600 чел.)
    • две хоругви польской пехоты (250 чел.)
    • два отряда немецкой пехоты (650 чел.)
    • отряд шотландской пехоты (по списку 200 чел.)
    • отряд сапёров (20 чел.)
    • отдельный сводный отряд гусар (50 чел.)
    • 6 рейтарских хоругвей (600 чел.)[5]

Прорыв поляков через укрепления Белого города привёл бы к окружению Кремля вместе с русским правительством, в худшем случае — к его пленению. Для Ходкевича это могло стать величайшей победой в его карьере, затмившей бы даже разгром шведов под Кирхольмом в 1605 году. Русские воеводы понимали, что удар будет нанесён с запада от лагеря интервентов на территории между Москвой-рекой и Неглинной, так как передвижения войск скрыть было невозможно, поэтому именно здесь была размещена большая и наиболее боеспособная часть гарнизона. Незадолго до начала штурма на сторону осаждённых перебежали два французских мастера-подрывника: Жорж Бессон и Жак Безе («спитардные мастера Юрий Бессонов и Яков Без»)[6]. Являясь по плану непосредственными исполнителями подрыва ворот, они были посвящены во многие детали штурма, но самое важное, они сообщили дату и время начала атаки. Сведениям о местах предполагаемой атаки нельзя было верить безоговорочно: не исключалась дезинформация. А вот информация о дате была очень ценной и позволила вовремя привести войска в боевую готовность. Общее руководство обороной осуществлял князь Василий Куракин.

Как и следовало ожидать, штурмующие тотчас натолкнулись на подготовленное и упорное сопротивление. Атака Тверских ворот захлебнулась сразу же: огонь русской пехоты со стен Белого города расстроил вражеские ряды. Стены крепости оказались слишком высокими для штурмовых лестниц. В ходе вылазки защитников крепости атакующих отбросили. Огромная масса запорожцев вообще не решилась вступать в бой. У Арбатских ворот успех сначала сопутствовал полякам. Они закрепились на линии деревянных укреплений перед воротами и приступили к установке петард. В разгар схватки их командир Бартоломей Новодворский был ранен в руку и покинул поле боя. Но, несмотря на это, защитников продолжали теснить. Появление в рядах осаждённых отряда немецких наёмников — «бельских немцев» — оказалось решающим. Вокруг них сплотились и другие воины, и к вечеру поляки были выбиты из укрепления. По непонятной причине Ходкевич не оказал помощь, хотя сил имел в достаточном количестве[7]. В русских источниках событие описано так: «Октября в 1 день за три часа до света приходили к Арбацким воротам на приступ польские и литовские, и немецкие люди с петарды и с лесницами к острошку у Арбацких ворот и приступали жестоким приступом, и ворота острожные выломили петардами, а острог просекли и проломали во многих местех и в острог вошли, и они… с литовскими людьми бились, и Божьею милостью, а государевым счастьем польских и литовских и немецких людей многих побили и петарды и лесницы поимали»[8].

Итоги осады

 
Битвы Смутного времени
Лжедмитрий I: Новгород-Северский – Добрыничи – Кромы
Восстание Болотникова: Кромы – Елец – Калуга (1606) – Москва (1606) – Калуга (1607) – Восьма – Тула
Лжедмитрий II: Брянск – Зарайск – Болхов – Ходынка – Медвежий брод – Троицкая осада – Торопец – Торжок – Тверь – Калязин – Каринское поле – Дмитров
Русско-польская и русско-шведская войны: Смоленск (1609—1611) – Царёво-Займище – Клушино – Новгород – Первое ополчение — Второе ополчение – Москва (1612) – Волоколамск – Тихвин – Смоленск (1613—1617) – Бронница – Гдов – Псков – Рейд Лисовского (1615) – Поход Владислава (Можайск – Москва (1618))

Неудача штурма означала крушение надежд правительства Речи Посполитой на занятие русского трона польским ставленником. Положение новой династии Романовых оказалось довольно устойчивым. Продолжение военных действий в этой ситуации было бесперспективным, и польские комиссары при Владиславе приняли решение возобновить переговоры о мире. Тем не менее, положение русского правительства было чрезвычайно тяжёлым. Польско-литовские войска и запорожские казаки удерживали несколько десятков городов и крепостей и продолжали угрожать как столице, так и крупным центрам (Ярославлю и Калуге). Бои под Можайском продемонстрировали, что сил русской полевой армии недостаточно, чтобы переломить ход войны в свою пользу. Это заставило русское правительство принять тяжёлые условия Деулинского перемирия.

См. также

Напишите отзыв о статье "Осада Москвы (1618)"

Примечания

  1. ПСРЛ. Т. 14. Новый летописец. — М., 2000. — С. 145.
  2. Majewski A.A. Moskwa, 1617-18. Warszawa, 2006. S. 152.
  3. ПСРЛ. Т. 14. Новый летописец. — М., 2000. — С. 147.
  4. Книги разрядные по официальным оных спискам, изданные. Т. 1. — СПб., 1853. — С. 231—232.
  5. Majewski A.A. Moskwa, 1617—18. Warszawa, 2006. S. 153—155.
  6. Приходно-расходные книги московских приказов 1619—1621 гг. — М.: Наука, 1983. — С. 191.
  7. Majewski A.A. Moskwa, 1617—18. Warszawa, 2006. S. 155—156; Поход Владислава в Россию, в 1617 и 1618 годах. — М., 1834. — С. 76-77.
  8. Книга сеунчей 1613—1619 гг. // Памятники истории Восточной Европы. Том I. — Москва-Варшава, 1995. — С. 90—91.

Ссылки

  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Polen/XVII/1600-1620/Stosunki/text1.htm Поход Владислава в Россию, в 1617 и 1618 годах]

Отрывок, характеризующий Осада Москвы (1618)

– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».