Мостер, Антуан

Антуа́н Мосте́р (фр. Antoine Mostaert, нидерл. Antoon Mostaert, монгольское имя — Тиен Багши; 10 августа 1881, Брюгге — 2 июня 1971, Тирлемон, Бельгия) — бельгийский и американский филолог, один из крупнейших монголоведов, священник и миссионер.

Биография

А. Мостер ещё в семинарии, в Бельгии изучает китайский, а затем и монгольский языки (последний — по учебнику, изданному в Санкт-Петербурге в 1831 году). С 1905 по 1925 год служит миссионером в городе Боро-Балгас в Южном Ордосе (Внутренняя Монголия). Изучал ордосский диалект, переводил католическую литературу с китайского на монгольский язык. В 1925—1948 годах работает в пекинском Католическом университете. В 1948 году переезжает в США, живёт в Арлингтоне, штат Виргиния. В 1965 году учёный возвращается в Бельгию.

Большой заслугой А. Мостера является его вклад в монгольское источниковедение, публикация им монгольских исторических сочинений — «Алтан тобчи», «Эрденийн тобчи», «Болор эрихэ». Учёный также организовал публикацию в США серии монгольских исторических памятников — Scripta Mongolica.

Избранные работы

• «Textes oraux ordos, pecueillis et publies...», Peking 1937
• «Folklore ordos», Peking, Catholic University, 1947
• «Sur quelques passages de l`Historie Secrete des Mongols», publ. in HJAS, 1950-2, 1953
• «Le materiel mongol du Houa i iu de Huong-ou(1389)», Bruxelles.

Отрывок, характеризующий Мостер, Антуан

– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.