Мосцицкий, Игнацы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мосьцицкий, Игнацы»)
Перейти к: навигация, поиск
Игнаций Мосцицкий
Ignacy Mościcki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Польши
4 июня 1926 года — 30 сентября 1939 года
Предшественник: Станислав Войцеховский
Мацей Ратай (и.о.)
Преемник: должность упразднена;
Болеслав Венява-Длугошовский (в изгнании)
Болеслав Берут (в стране; с 1947 года)
 
Вероисповедание: католик
Рождение: Межаново (Плоцкая губерния Российской империи; ныне — Мазовецкое воеводство Польши)
Смерть: Версуа (кантон Женева, Швейцария)
Профессия: Химик
 
Награды:

Игна́ций Мосци́цкий (варианты Игна́тий, Игна́цы, Мости́цкий, Мосьци́цкий; польск. Ignacy Mościcki, 1 декабря 1867, Межаново[en], Цеханувский повят, гмина Грудуск — 2 октября 1946, Версуа, Швейцария) — польский государственный деятель, Президент Польши (19261939) и учёный-химик, изобретатель, один из создателей химической промышленности Польши.



Биография

Родился в семье участника восстания 1863 года. Окончил школу в Варшаве, затем в 1891 году завершил учёбу в политехническом институте в Риге. В 1897 году — ассистент в университете во Фрибурге (Швейцария). Разрабатывал методы получения азотной кислоты, изучал проблемы нефтедобычи, очистки нефти и др. В 19201926 годах работал в Политехническом институте во Львове: профессор физической химии и технической электрохимии, ректор в 1925/1926 учебном году. Основатель фабрики азотных соединений в Тарнуве; квартал, где расположена фабрика, в его честь назван Мосьцицы.

Политическая деятельность

С 1892 года — член Заграничного союза польских социалистов. После майского переворота 1926 года по рекомендации Юзефа Пилсудского был избран президентом Польши и выполнял эти обязанности с 1 июня того же года. По сути, страной управлял Ю. Пилсудский, Мосцицкий был формальным руководителем страны. Перед смертью Пилсудского в 1935 году, когда тот имел проблемы со здоровьем, была принята Конституция 1935 года — значительно увеличивала права президента, хотя и это не удержало страну от политической нестабильности в 1936 году. Тогда же на политической арене появился Эдвард Рыдз-Смиглы, что помогло стабилизировать внутриполитическую ситуацию в Польше при помощи популистских (помогал крестьянам) и националистических мер[1].

1 сентября 1939 года, в первый день Польской кампании вермахта президент опубликовал обращение к польскому народу с призывом сражаться. В связи с возросшей опасностью бомбардировки королевского замка 1 сентября президент переехал в деревню Блота под Варшавой. Согласно статье 13 апрельской конституции Мосцицкий назначил своим преемником маршала Рыдза-Смиглого. В связи с быстрым продвижением немецких войск глава государства был вынужден 8 сентября переехать в город Олыка на Волыни. Далее 14 сентября президент перенёс свою резиденцию в Залуч. 17 сентября, после известия о вторжении РККА в Польшу, было проведено совещание в городе Куты, на котором присутствовали Мосцицкий, Рыдз-Смиглый, Юзеф Бек и Складковский. На этом совещании было принято решение об эвакуации членов правительства в Румынию. Мосцицкий пересёк границу с Румынией 17 сентября 1939 года в 21.45. Там он был интернирован и 25 сентября передал должность президента генералу Болеславу Веняве-Длугошевскому. Однако с этим не согласились французские власти, потребовав передачи поста президента Владиславу Рачкевичу; Мосцицкий выполнил это условие. В декабре 1939 года вместе с семьей обосновался в Швейцарии, где провёл все годы Второй мировой войны.

Почëтный член и покровитель Польской академии литературы.

В 1993 году урна с его прахом была перенесена в Варшаву.

Напишите отзыв о статье "Мосцицкий, Игнацы"

Примечания

  1. Зуев Ф. Г.; Светков В. А.; Фалькович С. М. Краткая история Польши —М.: Наука, 1993.


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Мосцицкий, Игнацы

– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.