Мотыга

Моты́га — сельскохозяйственный инструмент. Другие названия: мотыка, тяпка, цапка и сапка, (южнорусск. от фр. sape), он же кетмень (название по Средней Азии) Представляет собой совмещение кирки и лопаты. Состоит из деревянной рукоятки и металлической рабочей части, расположенной перпендикулярно. Облегчает прополку и рыхление земли и уничтожение разных сорняков.

Известна со времён мезолита, появляется в Передней Азии, позднее распространяется в другие страны. Изображение мотыги присутствует на навершии булавы правителя додинастического Египта Скорпиона II, а в шумерской мифологии она считалась изобретением верховного бога Энлиля. Символизирует сельский пролетариат и сельхозпроизводителей в геральдике ряда государств.

Для земляных работ в тяжёлых грунтах используется киркомотыга.

История

Мотыга состоит из двух частей:

• I. Мотыга для почвы в лесах,
• II. Мотыга в сельском хозяйстве.

I. Мотыга состоит из железного налопатника весьма различной формы, насаженного на длинную рукоятку, с которой он образует угол от 60° до 90°. При насадке налопатника под углом в 60° (фиг. 1), он, при ударе в землю, срежет лишь тонкий слой земли.

При насадке под углом в 90° (фиг. 2) налопатник входит глубоко в почву и отворачивает крупную глыбу земли.

Первый способ насадки употребляют для лущильных мотыг, с помощью которых срезают тонкие дернины, преимущественно на плотных почвах, второй — для глубокого взрыхления почвы. Форма налопатника — различна: для мелкой обработки и для работы на более легких почвах следует предпочесть более широкий налопатник (фиг. 2), для взрыхления на большую глубину и для работы на тяжелых почвах ширина налопатника должна быть уменьшена, а вышина увеличена (фиг. 1). Крайний предел уменьшения ширины налопатника представляет мотыга, носящая название кирки и применяемая для обработки каменистых почв. Применяются также, впрочем, двух-, трех- и четырёхзубые мотыги, зубцы которых, соединенные поперечным бурском, имеют цилиндрическую форму и заострены на конце; такие мотыги употребляют для вторичной обработки почвы, то есть для размельчения комьев, на которые разбивается земля посредством широкой мотыги. Иногда такую мотыгу, состоящую из нескольких зубьев и напоминающую по форме налопатника грабли, соединяют с широкой мотыгой общим ушком, которым налопатник насаживается на рукоятку: из таких сложных мотыг чаще всего описывается грабле-мотыга Штокгаузена. Работа такими сложными мотыгами, однако, менее производительна, нежели работа двумя различно устроенными мотыгами, находящимися в руках двоих рабочих (если, по условиям работы, это возможно).

Обыкновенно налопатник имеет форму прямоугольника, иногда трапеции. Нижний край должен быть наварен сталью и отточен. В зависимости от некоторых условий, этот край изменяет своё прямолинейное очертание: так, на сильно задернелых почвах удобны мотыги, режущий край которых имеет тупоугольный вырез, чем облегчается перерезывание (а не перерубание, как при прямолинейном крае) находящихся в почве корней; на каменистых почвах следует предпочесть мотыгу с закругленным краем, так как при такой форме налопатник не останавливается на попавшемся на его пути камне, а соскальзывает с него. Обработка почвы сплошь с помощью мотыг требует довольно значительного количества рабочей силы: для снятия тонких дернин широкой мотыгой требуется от 120 до 150 взрослых рабочих на десятину; для обыкновенного взрыхления требуется на десятину: на глубину до 2 вершков — от 25 до 70 рабочих; на глубину до 3 вершков — от 45 до 100 рабочих; на глубину до 4-5 вершков — от 75 до 120 рабочих; на глубину до 6-7 вершков — от 100 до 200 рабочих в зависимости от степени плотности почвы. Взрыхление тысячи мест, площадью около ¹/₄ квадратных аршин каждое, требует от 1,5 до 2,5 рабочих дней; вдвое больших мест — от 3 до 5 и вдвое меньших — от 1 до 2. Обработка на глубину 4 — 5 вершков полосы, шириной ³/₄ аршин, требует на 100 погонных сажень от 1 до 1,5 рабочих дней на легкой почве и от 2 до 3 — на тяжелой.

Ручное и упряжное орудие

II. Мотыга — ручное и упряжное сельскохозяйственное орудие. Применение ручной мотыги в мелких хозяйствах: для разбивания глыб, разделки и перекопки новых земель для культуры, выкапывания клубней и пр. Устройство ручной мотыги см. выше. При значительных размерах хозяйства пользуются чаще конными мотыгами. Главное их назначение — обработка междурядий растений, возделываемых рядами или гнездами. Мотыги устроены в виде ножей плужных корпусов, зубьев и лап. Ножи или скребки — наиболее употребительная форма — делаются одно- и двухсторонними. Черенок ножа верхней частью скреплен с рамой машины, а режущая его часть отходит от черенка под прямым углом, параллельно поверхности поля.

Для успешной работы на твердых почвах эта часть отогнута несколько назад (фиг. 3, а), так что угол, образуемый такой постановкой ножа по направлению тяги, всегда, смотря по состоянию пахоты, более или менее острый. Длина ножа не должна превышать известной меры; при широких междурядьях лучше пользоваться двусторонними ножами (b) или устанавливать по 2 односторонних (с). Для достижения более совершенного крошения отрезанного от материка слоя почвы поверхности ножа, по его поперечному сечению, придают либо выпуклую (d), либо вогнутую (e) форму. В первом случае отрезанный слой почвы крошится сильнее снизу, при срезе с материка, и менее сверху, при сползании его с ножа, во втором — наоборот. Для обеспечения всходов целесообразно загибать свободный конец ножа немного кверху (f). Устройство зубьев и лап, заменяющих нож, такое же, как у культиваторов. Между конными мотыгами нужно отличать однорядные и многорядные. В многорядных орудиях весьма важно, чтобы действующие части, сохраняя расстояние между собой постоянным, в то же время могли изменять направление сообразно направлению рядов, так как иначе они могут повреждать растения. Всего легче продвигается работа, если предшествующий посев произведен был из сеялки, одинакового размера (по ширине и числу рядов) с мотыгой; тогда рабочий, следя только за одним крайним рядом и направляя колеса по следам сеялки, направляет в то же время и весь аппарат.

Действующие части конных мотыг должны быть прикреплены к станку так, что возможна расстановка их в каждом отдельном случае сообразно ширине междурядий, а также возможна замена одних частей другими: для уничтожения коры и срезания сорных трав — ножи, для выдёргивания корней сорных трав и более глубокого разрыхления почвы — несколько выпуклые лапы, для приваливания земли к растениям — двукрылые плужки. Особенно пригодными для мотыжения хлебов считаются машины, у которых каждая отдельная часть или в некоторой совокупности с другими (например, по 3) прикреплена к рычагу, так что нужна известная тяжесть, накладываемая на рычаги, чтобы можно было ими разрыхлять почву на большую глубину. Для ограждения всходов от возможного повреждение со стороны машины в некоторых мотыгах служат добавочные части: шайбы, прикрепляемые по сторонам ножей, или вогнутые катки, пропускающие под собой ряды молодых растений. Станок мотыги устанавливают на 2-колесном ходу, снабжают оглоблями, а иногда и направляющим 1-колесным передком, что дает возможно быстро изменять направление машины, когда ножам приходится работать почти вплотную, как это бывает при мотыжении хлебов.

В геральдике

• Flag of Mozambique.svg

  Мотыга на флаге Мозамбика

• Coat of arms of Angola.svg

  Мотыга на гербе Анголы

• Coat of Arms of Zimbabwe.svg

  Мотыга на гербе Зимбабве

• Coat of arms of Tanzania.svg

  Мотыга на гербе Танзании

См. также

• Кайло
• Кетмень (инструмент)
• Плоскорез

Ссылки

• Мотыга // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Мотыга

– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.