Моче

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Мочи́ка, или моче — доколумбова культура в Южной Америке, существовавшая с I века по VIII век на побережье Перу. Как и у культуры чиму, являвшейся преемницей мочика, её центр располагался в районе нынешнего города Трухильо, позднее Пампа-Гранде. Южнее моче жили носители культуры наска.





Культура

Мочика населяли одиннадцать долин в засушливой прибрежной полосе северного Перу. Будучи земледельцами, они соорудили разветвлённую сеть оросительных каналов, удобряли землю с помощью гуано и выращивали кукурузу и фасоль. В орошённых долинах образовались независимые города с собственными правителями и священнослужителями. Мочика оставили после себя Солнечную пирамиду (Huaca del Sol) и Лунную пирамиду (Huaca de la Luna), крупнейшие строения, когда-либо возведённые в древней Южной Америке. У мочика ещё не было собственной письменности, однако сохранившиеся пиктографические изображения позволяют восстановить живую картину их цивилизации. Говорили на вымершем языке «мочика» чимуанской семьи. На диалекте этого же языка говорили представители более поздней культуры Чиму.

Ремесла

У мочика были высоко развиты ремесла, одним из которых была обработка металлов. Помимо золота и серебра они умели обрабатывать медь. Им были известны способы изготовления различных медных сплавов, в том числе томпака. Они владели техникой нанесения золота на медные поверхности. В целом, по технологиям культура мочика была сопоставима с медным и бронзовым веком в Европе и на Ближнем Востоке. Высокоразвитым ремеслом была и керамика, отличавшаяся особенно приближенными к реальным формам изделиями. Примечательно, что весьма часто встречаются сосуды в форме эротических фигур, множество вопросов вызывает частота изображения гетеросексуального анального секса.

Жертвоприношения

При раскопках подтверждается, что у мочика существовали кровавые ритуалы. После изучения многих скелетов учёные пришли к выводу, что они были принесены в жертву богам, по-видимому, чтобы просить их о дождях, которые в этом регионе крайне редки. Также есть доказательства, что в культуре мочика высокие позиции занимали женщины. К примеру, на сохранившихся изображениях чаши с кровью жертв правителю подают именно они. Вопрос, кем были жертвы, является предметом споров среди ученых. По одной версии, они были проигравшими в ритуальных поединках среди элиты, по другой — пленными в вооруженных конфликтах с соседними племенами и городами-государствами. Существует теория, что закат культуры мочика был вызван именно религиозной ожесточённостью. Мочика вкладывали слишком много сил и ресурсов в свои ритуалы и приносили в жертву, как правило, молодых и продуктивных членов общества. Жертвуя своей молодежью, мочика сами лишали себя будущего.

Археологические находки

Сипанский владыка

У посёлка Уака-Рахада в феврале 1987 года было обнаружено сохранившееся и неразграбленное захоронение. В нём покоился правитель, живший в III веке, а также вся его придворная свита. Сам правитель был погребён вместе со своими наложницами и другими подданными, принесёнными в жертву после его смерти. В правой руке он держал золотой скипетр, а на саркофаге у его ног были изображены побеждённые и подчинённые враги. Украшения на голове и в ушах служили видными атрибутами его власти. Погребение известно как Сипанский правитель или Сипанский господин.

Другие памятники

История

Сначала воинственные моче, обитавшие в долине маловодной реки Моче, распространили свое влияние на долину реки Чикама, а уже потом, опираясь на ресурсы двух долин, поочередно разгромили всех соседей и установили свой ​​контроль над североперуанским побережьем от возвышенности Сьерра-Бланко, в районе реки Пакасмайо на севере, до реки Непенья на юге. Под властью моче оказалась территория в 20 тыс. км², где проживали в то время 250-300 тыс. Человек. Центром новообразованного государства, владения которого протянулись с севера на юг на 1500 км, стал город Моче. Мощными городскими центрами были также соседние с Моче поселения Галиндо, Уанкако (долина р. Веру), Пампа-де-Лос-Инкас (долина реки Санте) и Паньямарка (долина реки Непенья). В дальнейшем моче постоянно вели войны с соседними племенами.

Исчезновение культуры

Сделанные до сих пор находки обрываются на VII веке. По некоторым предположениям, несколько явлений Эль-Ниньо на протяжении 30 лет привели к очень сильным дождям и разрушению оросительной инфраструктуры и глиняных домов мочика. После этого на севере Перу имела место длительная засуха, которая заставила мочика покинуть крупные города и переселиться в меньшие селения в глубине континента, так как в регионе существенно уменьшились ресурсы плодородных почв. Не исключено, что в эту эпоху дело дошло до гражданской войны за оставшиеся продовольственные и водные ресурсы. В этот же период произошло несколько сильных и достаточно разрушительных землетрясений. В результате моче вынуждены были покинуть прежнюю столицу и перенести свой политико-религиозный центр значительно дальше на север, в Пампа-Гранде. Войны и голод привели к исчезновению культуры мочика. Крах государства моче датируют концом VIII века.

Этническая принадлежность

В царстве Мочика говорили на языке мочика (исчез в начале XX века). Предполагается, что родственным мочика был также народ каньяри, покорённый инками.

Предполагается, что от культуры мочика произошла, или как минимум испытала её сильное влияние, более поздняя и высокоразвитая Сиканская культура, а также культура Чиму.

Керамика культуры Моче

Маски культуры Моче

См. также

Напишите отзыв о статье "Моче"

Литература

Ссылки

  • [www.mesoamerica.ru/indians/south/mochika_culture.html О культуре мочика на сайте Mesoamerica.Ru]
  • [www.youtube.com/watch?v=vt1XW9wRZxo Советский мультфильм «Легенды перуанских индейцев Мочика»]

Отрывок, характеризующий Моче

Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.