Мошава
Мошава́ (ивр. מוֹשָׁבָה, мн. ч. мошаво́т, מוֹשָׁבוֹת, букв. «колония, поселение») — разновидность еврейских сельскохозяйственных поселений в Палестине. Первые мошавот (в том числе Петах-Тиква) были основаны ещё до начала Первой алии, но в основном этот тип поселений сформировался в годы Первой алии и до начала Второй. В дальнейшем мошава как тип сельскохозяйственного поселения была вытеснена кибуцем и мошавом, ряд старых мошавот со временем превратились в города.
Основание и развитие
Первой мошавой на территории Земли Израильской стала Петах-Тиква, основанная в 1878 году группой переселенцев из Иерусалима. Основание Петах-Тиквы относится к периоду до начала Первой алии, но массовое создание еврейских сельскохозяйственных поселений началось с прибытием еврейских поселенцев из движений «Ховевей Цион» и «Билу». Уже в первый год Первой алии, в 1882 году, были заложены Зихрон-Яаков, Ришон-ле-Цион и Рош-Пинна, чуть позже — Экрон (Мазкерет-Батья), Йесуд-ха-Маала, Нес-Циона и Гедера. Строительство мошавот продолжалось в 1890-е годы, когда были основаны Реховот, Хадера, Беэр-Тувия[en] и Метула. К мошавот, созданным пионерами Первой алии, относятся также Бат-Шломо[en], Мишмар-ха-Ярден (разрушен в ходе войны 1947—1949 годов), Маханаим (впоследствии оставлен жителями и возрождён как одноименный кибуц), Явнеэль, Кфар-Тавор, Кинерет[en] и другие[1].
Создание первых мошавот оказалось сопряжено с серьёзными трудностями как финансового, так и общехозяйственного характера, а отсутствие навыков сельской работы у их основателей приводило к нерентабельности и упадку. Попытки копировать отраслевую структуру окружающих арабских деревень заканчивались неудачей. В итоге для спасения мошавот бароном Эдмоном Ротшильдом была создана структура финансовой поддержки, в которую за период с 1883 по 1899 год им было вложено 3,6 млн фунтов стерлингов. На деньги благотворителя нанимались арабские рабочие из окрестных деревень и охранники-черкесы, отраслевая структура копировалась с французских сельскохозяйственных колоний в Алжире и включала виноградарство, табаководство, садоводство, плантации цитрусовых и ароматических культур. Эта структура оказалась не совсем подходящей для палестинских условий и в дальнейшем была модифицирована[1].
Связи еврейских поселений с иностранным капиталом вызывали опасения у османских властей в Палестине, которые рассматривали их как форпосты французского колониализма. Принимались законы, ограничивающие еврейскую иммиграцию в Палестину, а на местах представители власти ставили бюрократические препоны покупке земель евреями, строительству домов и рытью колодцев. В результате этого отношения властей несколько мошавот пришлось переносить с одного места на другое, вместо постоянных домов возводились лёгкие, не приспособленные для жилья времянки, а сами колонисты были часто вынуждены жить в близлежащих городах[2].
Зависимость поселений от администраторов благотворительной организации Ротшильда и использование наёмного труда вызывали широкую критику и в еврейских кругах (см. Критика и дальнейшая судьба), и в 1900 году управление средствами, которые барон направлял в Палестину, было передано Еврейскому колонизационному обществу (ЕКО). Под управлением ЕКО мошавот постепенно обрели рентабельность и финансовую самостоятельность[1].
Критика и дальнейшая судьба
Распределение труда в мошавот критиковалось сторонниками идеологии еврейского труда, составившими костяк Второй алии; по их мнению, использование наёмной рабочей силы противоречило идеям сионизма, включавшим развитие Палестины с помощью созидательного еврейского труда. Кроме того, такое положение способствовало высокой безработице среди палестинских евреев, поскольку арабские работники стоили дешевле. Возражения вызывал также факт, что охрана еврейских поселений осуществлялась наёмниками-черкесами, а не самими евреями. Тем не менее мошава оставалась единственной формой еврейских сельскохозяйственных поселений в Палестине до 1907 года, когда начали возникать создаваемые членами Второй алии коллективные хозяйства — кибуцы и моша́вы, и к началу Первой мировой войны в Палестине насчитывалось свыше сорока мошавот. Идеологический конфликт между мошавот и социалистическими коллективными хозяйствами сохранялся на протяжении десятилетий, и впоследствии население мошавот в основном поддерживало сионистов-ревизионистов[1].
Сельское хозяйство в структуре экономики части мошавот постепенно отошло на задний план, и они превратились в полноценные города. Такую трансформацию прошли Петах-Тиква (сохранившая тем не менее за собой прозвище «мать мошавот»[3]), Ришон-ле-Цион, Герцлия, Нес-Циона, Нетания, Раанана, Реховот и Хадера, частично сохранившие историческую одноэтажную застройку с приусадебными участками. Другие мошавот сохранили сельскохозяйственный статус, со временем став местными советами. В 1980-е годы в Израиле насчитывалось 46 мошавот с общим населением 16 тыс. человек. Некоторые из мошавот входили в Объединение земледельцев Израиля[he][1].
Напишите отзыв о статье "Мошава"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.eleven.co.il/article/12863 Мошава] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- ↑ Ааронсон, Д. [in.bgu.ac.il/bgi/iyunim/DocLib5/16.pdf Поселения в Земле Израильской — колониальная инициатива? «Новые историки» против исторической географии] = ההתיישבות בארץ־ישראל - מפעל קולוניאליסטי? ׳ההיסטוריונים החדשים׳ מול הגאוגרפיה ההיסטורית // Июним бе-ткумат Исраэль. — 1996. — С. 340-354.</span>
- ↑ [www.eleven.co.il/article/13204 Петах-Тиква] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
</ol>
Ссылки
- [www.eleven.co.il/article/12863 Мошава] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
Отрывок, характеризующий Мошава
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
