Мрак (DC Comics)

Мрак
Изображение Мрака на обложке Starman vol.2 #6 Художник: Тони Харрис
История публикаций
Издатель	DC Comics
Дебют	Flash Comics #33 (сентябрь 1942)
Авторы	Гарднер Фокс Хэл Шарп
Характеристики персонажа
Альтер-эго	Ричард Свифт
Псевдонимы	«Дикки», «Мистер Блэк», «Луи», Бессмертный Властелин Теней
Вид	человек
Рост	176 см
Вес	66 кг
Команды и организации
Общество несправедливости
Враги
Флэш, Старман
Особые силы
Управление тенями (способность управлять тьмой) Способность путешествовать на большие расстояния за миминмум времени Создание конструктов из тени Вечная молодость Виртуальное бессмертие

Мрак (англ.  Shade), настоящее имя — Ричард Свифт (англ. Richard Swift) — вымышленный персонаж, суперзлодей, а впоследствии супергерой, комиксов издательства DC Comics. Был создан в 1940-х для издательства National Comics (предшественника DC) и первоначально появился на страницах комиксов о Флэшe, в сюжетной арке под названием «Человек, который управлял ночью» (англ. The Man Who Commanded the Night, сценаристом которой стал Гарднер Фокс, а художником — Хэл Шарп. Дебютировав в качестве злодея, Мрак стал известен прежде всего тем, что боролся против двух поколений супергероев, в первую очередь — против Флэша Золотого века и Флэша Серебряного века. Он, в конце концов, стал наставником Джека Найта, сына супергероя Стармена, одного из тех, с кем также боролся.

Несмотря на то, что первоначально Мрак был персонажем комиксов Золотого века и представлял собой вора, который с помощью своей трости мог управлять тенями, он был снова возрожден в 1994 году уже в качестве нравственно неоднозначного бессмертного существа из Викторианской эпохи, которое получило своё бессмертие и способность управлять тенями в результате неизвестного события мистического характера.

В 2009 году Мрак занял 89 место в списке «100 Величайших злодеев всех времен» по версии IGN.

Вымышленная биография

Псевдоним и источник силы Мрака восходят к эпической поэме Данте Алигьери «Божественная комедия». Точнее, к первой части этой поэмы, «Ад», в которой описаны 9 колец Ада. Это наиболее распространенное произведение с описанием Ада, и все персонажи сюжета, носящего название «Мрак», как правило, намекают на бесконечную тьму Ада. Персонаж комиксов по имени Мрак использует свою власть над тьмой, чтобы покрыть сплошным одеялом ночи различные части мира. В темноте зло торжествует.

Докризисная биография

Мрак впервые появился в выпуске Flash Comics #33 в качестве злодея и противника для Флэша Золотого века. Его изображали как вора, способного управлять тенями при помощи волшебной трости. Он периодически боролся с Флэшем Золотого века, а также Барри Алленом, Флэшем Серебряного века. Он являлся членом нескольких воплощений команд суперзлодеев, в том числе Общества Несправедливости. Мрак также стал одним из трех злодеев, которые стали поводом для встречи двух Флэшей в серии комиксов Flash of Two Worlds, которая возродила Флэша Золотого века в комиксах Серебряного века. Его, а также Волшебника и Скрипача, в конце концов заключили в тюрьму. В сюжете Crisis on Earth-S (выпуск Justice League of America #136) он агент Короля Кулла, посланный на Землю с целью истребления человечества на ней. Объединившись с Доктором Лайтом он создает свет и тьму на разных концах планеты, но оба тут же встречают сопротивления в лице Человека-пули и Человека-ястреба.

Посткризисная биография

Мрак снова вернулся на страницы печатных изданий в 1986 году, став членом собранного Волшебником нового воплощения Общества Несправедливости. Следующее его появление случилось в истории-флэшбеке из выпуска Secret Origins #50 (1989), который по сути представляет собой посткризисный пересказ событий серии The Flash of Two Worlds.

Биография после событий Zero Hour

После событий Zero Hour история происхождения Мрака была кардинальным образом изменена. Отныне псевдоним Мрака носил английский джентльмен по имени Ричард Свифт, молодой человек из 1838 года. Однажды ночью в Лондоне Свифт был пойман в ловушку, в самом эпицентре мистического события, убившего 104 человека. Одним из влияний этого события была безвозвратная потеря памяти обо всем, что произошло со Свифтом до инцидента. На его счастье приехала карета и забрала его. Джентльмен, который его подобрал, назвался Пирс Лудлоу (англ. Piers Ludlow) и предложил помощь в поисках прошлого. Приняв его «доброту» Свифт поселился в доме Лудлоу следующим же вечером. Однако за этим стояло кое-что намного большее: вся семья Лудлоу представляла собой убийц и негодяев, которые день ото дня проворачивали одну и ту же схему — убивали богача, одного из своих деловых партнеров, а затем недалеко убивали бродягу, чтобы имитировать неудавшееся ограбление или убийство. Однако, когда они попытались использовать Свифта в качестве козла отпущения, тот инстинктивно использовал свою способность управлять тенями и убил почти всю семью Лудлоу, кроме молодой пары близнецов, отсутствовавших в то время. Только следующим вечером Свифт встретил своего настоящего друга, которого знал до инцидента: писателя Чарльза Диккенса.

После этого в течение десятилетий он жил относительно спокойной жизнью, какую сам выбрал, пока однажды не появился Руберт Лудлоу, один из выживших близнецов, и с группой наемников не попытался заманить его в засаду, рассказав ему о преступных намерениях семьи и быстром их росте. Несмотря на довольно сильные ранения, Свифт побеждает Лудлоу (на то время Свифт уже успел выяснить, что бессмертен). Затем он уехал из Англии и, в конце концов, превратился в авантюриста/убийцу/преследователя, жизнь которого он вел на всех континентах и во многих приключениях. В своих странствиях он встретил Брайана Сэвиджа (он же Охотник за скальпами) и впервые посетил Опал-сити. Там он осел, приобретя кое-какую недвижимость, и вел главным образом мирную жизнь; он даже познакомился с Оскаром Уайлдом, хотя до конца не оставил свою полную приключений жизнь, гарантировав, что его всегда ждет приличное состояние. Тем не менее, во время своих путешествий он встретил ещё одного бессмертного, получившего те же силы во время того же инцидента, который пережил Свифт: карлика по имени Саймон Калп, который впоследствии станет его заклятым врагом.

Во время всех его странствий его преследовал клан Лудлоу, численность которого он с большим сожалением снизил, убив десятки человек прежде, чем встреть Маргарет Крофт (англ. Marguerite Croft), юную леди, в которую влюбился и с которой жил в Париже в течение 1930-х. К сожалению, она оказалась Лудлоу и попыталась убить Мрака, подсыпав ему яд. Мрак пережил отравление и вынужден был убить Маргарет после того, как она призналась, что несмотря на любовь к нему она будет пытаться убить его снова и снова, так как она Лудлоу. Это заставило Мрака впасть в депрессию и ощущать неспособность когда-либо полюбить снова. Из-за этого, а ещё из-за смерти Брайана Сэвиджа, он снова стал убийцей.

Во время Второй мировой войны он покинул Америку, чтобы защитить свою страну от бомбардировок, и снова имел стычки с Сайманом Калпом. Взрывная волна, поразившая их откуда-то сверху, заточила Калпа в тело Мрака. Не подозревая об этом, Мрак вернулся в Америку, а затем в Кистоун-сити. Это было в период Золотого века комиксов, и из всех героев этого периода он выбрал себе главного противника: Джея Гаррика, Флэша Золотого века. Для него это стало больше чем игрой, изображающей его в качестве бесполезного злодея (под влиянием Калпа), его руками были реализованы по-настоящему незамеченные преступления и он действительно был разочарован пенсией Гаррика. Это было пока не приехал «супергерой» по прозвищу «Паук». С любопытством изучив мотивы Паука, Мрак выяснил, что тот на самом деле был преступником и, кроме того, происходил из клана Лудлоу. Мрак спасает Кистоун-сити, убив Паука и защитив Флэша и его жену от покушения на убийство. Когда его спросили относительно его собственных мотивов, он ответил, что он действительно наслаждался противостоянием с Флэшем и ценил его юмор и остроумие, а также сказал, что у него был город, который он любил и защищал (он несколько раз защищал Опал-сити от различных угроз и однажды спас Стармену жизнь, и не совершал ни единого преступления в границах города).

В 1960-х он на короткий период времени объединил усилия с Доктором Фэйтом, чтобы остановить, очевидно, одно из предприятий Калпа, мистическую организацию безумцев, Мудрых Дураков, которые хотели повторить ритуал, породивший его, вызвав своего рода неконтролируемый всплеск тени (фактически тень Калпа, которую Калп отделил от Мрака). Не осознавая, что сознание Калпа было внутри Мрака, он при помощи Доктора Фэйта разрушил планы Мудрых Дураков и направил всплеск в другое, пустое, измерение (где всплеск продолжал расти в силе и размерах), не подозревая, что это было шагом в ещё более крупном предприятии Калпа, которое достигнет своей кульминации при разрушении Опал-сити.

Starman

В 1994 году Джеймс Робинсон решил возродить персонажа Мрака, дав ему одну из главных ролей в своей новой серии комиксов о Стармене. По сюжету первой арки, Sins of the Father, он на некоторое время становится врагом Джека, похитив его отца, Теда Найта, супергероя Стармена в отставке, для старого злодея Тумана, который желает провести последнюю схватку. Позже Мрак предает Тумана, объединившись с семьей О’Дэйр, династией полицейских, которые помогают Джеку в память об их отце, полицейском Билли О’Дэйре, который часто помогал первому Стармену. Вместе они нападают на убежище Тумана и освобождают Теда Найта. При этом Мрак оказал поддержку члену семьи, который считался «волком в овечьей шкуре», то есть Мэтту О’Дэйру.

Большая часть прошлого Мрака описано путём различных записей дневника, озвученных в выпусках комиксов о Стармене, и при помощи выпусков-флэшбеков, названных Tales of Times Past. Они часто касались встречами с различными воплощениями Стармена, включая отца Джека, Теда Найта, а также другими персонажами из вселенной Стармена, например, с Брайаном Сэвиджем. В общей сложности, из 80 вышедших выпусков 10 являлись флэшбеками Tales of Times Past. «Цитаты» из дневника Мрака часто заменяли колонку с письмами Стармена, зачастую создавая дополнительный фон повествования, связанный с жизнью или мотивами Мрака. В противоположность основному стилю комиксов, эти цитаты написаны в виде прозы со случайными иллюстрациями и в виде кратких записей, сделанных Мраком в различные периоды его жизни.

Мрак принимал активное участие в попытке Джека справиться с демоном, живущим внутри плаката, хватающим невинных людей и затаскивающим их в ад. Мрак, как всегда жаждал мирной жизни для города Опал-сити, и ему также не нравился Меррит, человек, охраняющий плакат и получивший бессмертие за его защиту, и как следствие, Меритт стал вдохновением для написания «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайлда. В борьбе за этот плакат Мэтта О’Дэйра затянуло внутрь и Мрак последовал за ним. Внутри плаката Мрак предлагает свою душу в обмен на то, что остальные пойманные души будут освобождены (это согласились сделать и Джек с Мэттом, чего Мрак, естественно, не знал), но демон, не в силах противостоять самопожертвованию, отпускает их всех. После освобождения Мэтт решает оставить своё темное прошлое позади и начать свою жизнь «с чистого листа». Мрак решает помочь ему в этом стремлении, частично из-за осознания того, что Мэтт является реинкарнацией Охотника за скальпами Брайана Сэвиджа, старого друга Мрака.

Особенно важным решением в жизни Мрака был отказ Нерону. Нерон предложил Мраку, как и многим другим злодеям, продать душу взамен на существенное увеличение силы. Однако Мрак увидел в этом предложении мало пользы, так как не испытывал потребности в увеличении своей итак огромной силы и не видел способа увеличить безграничную мощь своих теней и усилить фактическое бессмертие. Нерон, возмущенный его отказом, поклялся отомстить Мраку.

В этот период клан Лудлоу, видимо, прекращает охоту на него, что Мрак расценивает не более как отсрочку. Это длится до тех пор, пока жена последнего Лудлоу при помощи крови не призывает Мрака в город клана Лудлоу, чтобы отговорить мужа от попытки нападения, что, вероятно, будет стоить ему жизни. Мрак прибывает по вызову и отговаривает Лудлоу от доставшейся в наследство семейной вендетты, очевидно прекратив ту вражду, которая длилась более чем полтораста лет.

Другой ответственный момент наступил, когда Вселенную DC поражает Божественная волна (события кроссовера Genesis), оставив почти всех супергероев без их сверхспособностей. В противостоянии Стармена, Мэтта О’Дэйра, Зелёного Фонаря и Адского Доктора Пипа, Пип угрожает взорвать почти весь главный небоскреб Опал-сити. Мрак появляется в последнюю минуту, чтобы увлечь Пипа в Страну Тьмы, которая служит источником его сил, пока бомба не взорвалась. Этот поворот сюжета показывает, что Мрак не смог лишиться сил, что значит, что даже Бог не имеет возможностей сделать это, и отсылает к более темному происхождению безграничных возможностей Мрака.

В различные периоды времени отмечено, что Калп имел возможность перехватывать контроль над телом Мрака или просто влиять на него. Один раз Калп полностью перехватывает контроль, чтобы поговорить с Джеком, в процессе совершив ошибку в названии романа Уайлда. После возвращения Джека из космоса, в сюжетной арке Stars, My Destination Калп уже в состоянии перехватывать контроль на длительный период времени и, используя его возможности, ловит всех героев Опал-сити и заключает их в тюрьму, стремясь разграбить и разрушить Опал-сити — единственным поводом для этого ему служит уничтожение всего, что дорого Мраку. Собрав армию злодеев, с которыми Джек сражался в течение всей серии комиксов, Калп поглощает возможности Мрака, в дополнение к тому самому растущему в силе и размерах всплеску тени, который десятилетия назад Мрак и Доктор Фэйт отправили в пустое измерения, что теперь он использует, чтобы накрыть Опал-сити непроницаемым теневым куполом и вызвать противостояние с героями. Многие из помощников-суперзлодеев Калпа были собраны или Нероном, или все ещё горящей местью дочерью злодея Тумана, или сыном лже-героя Паука, последним из Лудлоу. Этот сюжет является кульминацией всей серии и описан в арке Grand Guignol.

Мрак, в конечном счете, находит способ вытащить из себя Калпа, потеряв свои возможности к управлению тьмой. Однако Калп недооценил Мрака и случайно купился на небольшого теневого импа, подчиненного Мраку, и его поглощает собственная же тень, что привело к той самой болезни будущего, когда Мрак поглощает всю тьму в себя (которую видел Джек и усиленную поглощением Калпа и ритуалом Мудрого Дурака), оставив Калпа без сил. Впоследствии Калп пробует купить себе свободу угрожая более молодому Туману, но при этом убит старшим Туманом. Это стало переломным моментом в жизни Мрака, так как теперь он свободен выбирать, отличить правильное от неправильного, и, как следствие, может решить, остаться ли ему злодеем, либо стать полноценным супергероем, защищающим свой город. Он присутствует при заключительном противостоянии с Туманом, после чего уходит с Ральфом Дибни, Джеком и Тео Кайлом Найтом.

После событий серии Starman

После завершения серии комиксов о Стармене, Мрак был замечен в других сериях, в частности в сериях о приключениях Зеленой стрелы и ОСА, и был поставлен в ряд с такими злодеями-волшебниками, как Феликс Фауст и Сёрк. Также в 2006 году он мельком появился в серии DC’s Brave New World. Во время событий Бесконечного кризиса он использовал свои возможности, чтобы защитить здания, в которых прячутся жители Опал-сити (хотя, с нескрываемым цинизмом, выдающим в нём нелюдимого человека, он утверждал, что спасает не столько людей, сколько «архитектуру города»).

Он также является одним из персонажей серии Робинсона Justice League: Cry for Justice, где ожидаетсвоего старого противника, Джея Гаррика, в его доме. Он сообщает сведения о том, что злодей-безумец по имени Прометей заказал серию нападений на супергероев (в том числе на Бэтвумен, Барри Аллена, Алого Мстителя и Старгёрл) с целью отвлечь их от выполнения основного плана. Мрак тогда сопровождает Джея к Сторожевой Башне Лиги Справедливости, чтобы предупредить героев о нависшей опасности. Вместе с Джеем он попадает на Сторожевую Башню как раз в тот момент, когда Прометей (он замаскировался под Фредди Фримене и победил всю Лигу) пытался покинуть его. Хотя Джей потерпел сокрушительное поражение, Мрака победить оказывается трудной задачей (технически он не «герой», поэтому у Прометея не было информации о его слабостях) и всё закончилось тем, что он мешает Донне Трой убить злодея, когда тот был избит до полусмерти. Несмотря на это, Мрак создает портал, через который Зелёная Стрела проникает в убежище Прометея и убивает его, свершив свою месть за разрушение Стар-сити, расчленение его бывшего помощника, Красной Стрелы, и убийство дочери Красной Стрелы.

Во время событий Blackest Night Мрак встречается с Хоуп О’Дэйр и утверждает, что любит её. После ночи, проведенной вместе, на Мрака и Хоуп нападает Дэвид Найт, воскрешенный в качестве Чёрного Фонаря. Дэвид вырывает Мраку сердце, но Мрак, благодаря свои способностям, выживает и сопротивляется стремлению чёрного кольца превратить его в ещё одного немертвого. После того, как Дэвид угрожает убить Хоуп, а позже и Джека, Мрак впадает в ярость и затягивает Чёрного Фонаря в Страну Теней после того, как осмеял его и назвал посмешищем и фальшивкой, которая «не имеет собственного света» и использует его собственное сердце в качестве «прохода», чтобы осуществить задуманное. После этого Хоуп тоже признается ему в любви и двое влюбленных покидают поле боя.

Вскоре после окончания войны с Черными Фонарями, Мрака находят Хэл Джордан и Барри Аллен, которых Мрак сопровождает в Фантомную Зону, где лежит разлагающийся труп Прометея.

В 2010 году Робинсон объявил что на этапе планирования находится собственная серия комиксов для Мрака. Эта серия комиксов, сценарий для которой написал Робинсон, а иллюстрации создал Кулли Хамнер, вышла в 2011 году и повествовала о Мраке и его потомках, возвращаясь к различным точкам его истории, когда он путешествовал и пытался выяснить, кто стоит за стремлением его убить.

Во время событий Brightest Day в дом Мрака приезжают Джей Гаррик, Доктор Мид-Найт, Себастьян Фауст и Дикий кот, чтобы узнать, сможет ли он помочь найти пропавшего Обсидиана, обладющего возможностями, похожими на таковые у Мрака. Прибыв, члены ОСА находят Обсидиана и Доктора Фэйта, стоящих над телом впавшего в кому Мрака. Обсидиан, в данный момент одержимый космической сущностью, известной как Звездное сердце, сказал героям, что Мрак выдал бы им его «тайны», и что Звездное сердце приказал ему и Доктору Фэйту заставить его замолчать. После поражения Звездного сердца Конгорилла замечает, что Мрак пропал и, начиная с захвата его Обсидианом, никто не может связаться с ним.

Обстоятельства исчезновения Мрака вскоре были выяснены: его захватил и подверг «промывке мозгов» Эклипсо. Предположив, что появление Мрака может переломить ход битвы, Святой Уолкер послал Атома и Стармена к телу Мрака, чтобы разрушить эффект воздействия на разум. Героям с трудом удается освободить разум Мрака, после чего он предает Эклипсо и помогает Лиге справедливости победить злодея раз и навсегда.

Дальнейшая судьба персонажа

Сюжетная арка Stars, My Destination, одна из арок серии комиксов о Стармене, рассказывает о том, как Джека перенесло через пространство и время по коридору, созданному Мраком будущего, силы которого покидают его из-за болезни, насланной Калпом в их финальной битве (в процессе поглощения тела Калпа, а также различных мистических улучшений, ставших результатом ритуала Мудрого Дурака). Его тень начинает расширяться, поглощая различные области Вселенной и угрожая территориям под защитой Легиона. Желая спасти Вселенную, будущий Мрак объясняет Джеку, каким образом, используя космический жезл, можно будет остановить его в прошлом. Позже он открывает ещё один портал, чтобы Джек, снова переместившись во времени, оказался в Тронном мире. В заключительном выпуске серии комиксов о Стармене очевидным образом смог остановить распространение болезни прежде, чем она затронула Мрака, что, вероятно, изменило будущее, которое Джек видел при своем предыдущем путешествии.

Starman Annual #1 показывает возможное будущее Мрака: он был защитником планеты Утопиан тысячи лет, начиная с текущих событий. Как и Мрак настоящего, он любит рассказывать байки о прошлых годах. Все технологии, а также сама планета, были созданы на основе Космического Жезла и вдохновлены Старменом и его наследием.

Силы и способности

Мрак является одним из самых сильных, если не сильнейших обладателей силы Дарклэнда, представляющей собой кажущуюся разумной, способную увеличиваться в размерах и покорную его воле тьму, при помощи которой он может создавать различные эффекты, начиная от поглощения света до создания твердого вещества из тьмы: он может призвать демонов из тьмы, создать и рассеять щиты и барьеры, создать любые виды конструктов из чистой тьмы (что очень похоже на способности Зеленого Фонаря, за исключением цвета), перемещать себя и других сквозь тьму на большие расстояния, а также использовать эту силу в качестве тюрьмы. Эта тьма может быть рассеяна достаточно сильными всплесками энергии. Также Мрак может использовать эту силу для создания проходов во времени (самый драматический случай описывает перемещение Джека Найта сначала из космоса в двадцатом веке в район Ксанту периода Легиона Супергеров, а оттуда к Криптону за несколько десятков лет до его разрушения). Эта сила также наделила Мрака вечной молодостью и потенциальным бессмертием. В целом его возможности настолько огромны, что доктор Фэйт однажды отметил, что даже Спектру трудно найти общий язык с ним. Он, по большому счету, устойчив к ранениям: однажды на него обрушилась и взорвалась фугасная бомба, но Мрака лишь слегка потрепало. Даже когда его сердце вырвал Чёрный Фонарь Дэвид Найт, он продолжил жить, не имея возможности умереть.

Единственной слабостью Мрака (если это можно назвать слабостью) является то, что, если он потеряет свою тень, он становится уязвим. Однако это может произойти, если Мрак будет истощен другим выжившим в инциденте 1838 года, когда он получил свои способности, или при наличии света столь яркого, что ничто просто не может отбросить тень.

Создание персонажа

В романе Чарльза Диккенса «Лавка Древностей» встречаются английский «распутник», также носящий имя Ричард, и карлик по имени Квилп (по аналогии с Ричардом-Мраком и карликом Калпом в комиксах). Впоследствии во Вселенной DC появились намеки, что именно история о жизни Мрака вдохновила Диккенса написать «Лавку древностей». Сам же Джеймс Робинсон отметил, что при возрождении персонажа для изображения его манеры поведения и манеры речи почерпнул несколько идей, наблюдая за артистами британской сцены и, в частности, актёром Джонатаном Прайсом.

Другие версии

• На Земле-33, в мире магов, встречается волшебник по имени Мрак с теми же способностями. Он является членом Лиги Шаманов.
• Ещё один Мрак (возможно с Земли-3). Другая версия героини Найтшейд, она делит с ним его имя и возможности, также носит цилиндр и трость. Она убита Пришествием Теней, ещё одним двойником Найтшейд. Также существует вероятность, что эта версия Шейда родом с Земли-11, где герои и злодеи имеют противоположный пол.

Вне комиксов

• Дебют Мрака вне комиксов состоялся в истории из двух эпизодов мультсериала «Лига Справедливости» под названием Injustice For All (сезон 1, эпизоды 8-9), где его озвучил Стивен Макхэтти. В данной версии Мрак использует свои способности при помощи своей трости, которую он называет «дубинкой», что очень похоже на его образ из ранних комиксов. При первой встрече Звездный Сапфир замечает, что без «дубинки» Мрак «меньше чем ничто». В этой истории он является членом Банды Несправедливости Лекса Лютора. Также он появляется в истории из двух эпизодов под названием Fury (1 сезон, эпизоды 16-17) его можно заметить среди членов восстановленной амазонкой Арижей Банды Несправедливости. В ещё одной двухчастной арке мультсериала, носящей название Secret Society (сезон 2, эпизоды 17-18) Мрака приглашает Горилла Гродд в качестве члена своего Тайного общества Суперзлодеев. Мрак отнесся к этому скептически, так как, согласно его наблюдениям, подобный шаг уже дважды заканчивался крахом. Его романтически привлекает Гиганта, которая, кажется, отвечает ему взаимностью. Когда он узнает, что одно время она была гориллой, он сначала шокирован, но потом с улыбкой на лице пожимает плечами. Где-то в этот период он изучил боевые искусства, что позволило ему сражаться наравне с Бэтменом (правда недолго). Когда тайное общество Суперзлодеев было побеждено Лигой Справедливости на глазах тысяч людей, Мрак, прежде чем сбежать и быть пойманным Бэтменом, торжественно произнес «Я знал, что это не сработает».
• В сезонах этого же мультсериала, вышедших под названием «Лига Справедливости без границ», Мрак присоединяется к четвёртому воплощению объединения злодеев против Лиги Справедливости, которое является реорганизацией Тайного общества Суперзлодеев Гориллы Гродда, позднее захваченное Лексом Лютором. Мрака, в последнее его появление, можно заметить в эпизоде Alive (сезон 3 (5), эпизод 12), где он примыкает к Гродду, жаждущему вернуть лидерство. В конце концов Мрак и другие мятежники против Лютора заморожены Убийцей Фрост.

Отрывок, характеризующий Мрак (DC Comics)

– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.