Мраморы Элгина

Мраморы Элгина (Elgin Marbles) — непревзойдённое собрание древнегреческого искусства, главным образом с Афинского акрополя, которое было привезено в Англию в начале XIX века лордом Элгином и ныне хранится в Британском музее.

Лорд Элгин, будучи британским послом в Константинополе во время наполеоновских войн, после долгих переговоров с турецким правительством принялся за собирание фрагментов древнегреческого искусства (преимущественно пластического). В написанном позднее оправдании лорд Элгин мотивировал свои действия желанием спасти драгоценные осколки античности от губительного воздействия времени, равнодушного отношения местного населения и от возможных в будущем военных действий.

Наиболее замечательны из собранных им произведений статуи, украшавшие собой фронтоны Зевса Всеэллинского на о-ве Эгине, некоторые из фронтонных статуй афинского Парфенона, лучше других сохранившиеся его метопы, значительная часть рельефного фриза «Панафинейская процессия», опоясывавшего снаружи целлу этого храма, несколько плит фриза из храма Бескрылой Победы в Афинах, одна из кариатид Эрехтейона, колоссальная статуя Диониса, входившая в состав хорегического памятника Фразилла на южном склоне афинского акрополя, надпись с надмогильного памятника афинян, павших при Потидее.

Турецкое правительство, не проявлявшее интереса к шедеврам античности, разрешило вывоз всего собранного Элгином в Лондон. На это ушло 10 лет — с 1802 по 1812 годы, причём часть груза в 1804 г. затонула у острова Кифера, но впоследствии была поднята на поверхность. В 1806 году Элгин вернулся на родину, и на протяжении 10 лет собрание оставалось его частной собственностью.

В преддверии Греческой революции Британию захлестнула волна филэллинизма. Лорд Элгин оказался мишенью выпадов в печати со стороны лорда Байрона и иных властителей умов эпохи романтизма. Обвинения в стяжательстве, мошенничестве и вандализме привлекли к мраморам внимание британских парламентариев. Специальная комиссия занялась изучением коллекции Элгина и признала целесообразным её приобретение государством для размещения в Британском музее. В 1816 г. собрание было выкуплено у Элгина за сравнительно скромную сумму в 35 000 фунтов.

Практически с момента возрождения греческой государственности Греция требовала от Британии возвращения мраморов Элгина как неотъемлемой части национального достояния. Греки отказываются признать легитимным разрешение турецкого правительства на вывоз сокровищ из страны. Британская сторона, в свою очередь, указывает на то, что лордом Элгином двигали благие побуждения, и отказывается вернуть перемещённые ценности на землю древней Эллады. Споры о судьбе перемещённых ценностей возобновились в связи с открытием музея Акрополя в 2000-е годы.

Ввиду спорного статуса ценностей британское правительство ни разу не дало разрешения на их экспонирование за пределами страны. Исключение было сделано для выставки к 250-летию Государственного Эрмитажа в Санкт-Петербурге (с 5 декабря 2014 по 18 января 2015 года), на которой была представлена происходящая из коллекции Элгина статуя Илиссоса, древнегреческого бога рек.

Источники

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• [kids.britannica.com/comptons/article-9322335/Elgin-Marbles Мраморы Элджина] в Британской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Мраморы Элгина

«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.