Мрозовская, Елена Лукинична

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Мрозовский и Княжевич

Елена Лукинична Мрозовская (Княжевич)
Род деятельности:	фотограф
Дата смерти:	1941(1941)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Елина Лукинична Мрозовская (урожденная Княжевич, умерла в 1941) — одна из первых профессиональных русских фотографов черногорского происхождения.

Жизнь и карьера

Брат Мрозовской, Владимир Павлович Мрозовский, был инженером-механиком и художником, а её дядя, Иосиф Иванович Мрозовский, был военным генералом-губернатором Москвы с 1915 по 1917 год. Мрозовская изначально работала учителем и продавщицей. Фотографией начала заниматься, как любительница; в 1892 году окончила фотографические курсы V Отдела светописи при ИРТО. Довершила своё образование в Париже у Надара, увлекаясь художественной фотографией. Возвращаясь в Санкт-Петербург, она открыла студию в 1894 году. В 1920 году она жила в районе Серово. Она умерла в 1941 году в Репино.

Фото

Среди изображений Мрозовской были Николай Римский-Корсаков, Матильда Кшесинская, Вера Комиссаржевская и другие художники, писатели и актеры того времени. Её фотография Санкт-Петербургской консерватории, взятое начало в 1896 году, относятся к числу самых ранних записей в консерваторию, а в 1897 году она была названа официальным фотографом Императорского Музыкального общества. Она выиграла бронзовую медаль на Международной выставке в Стокгольме в 1897, и серебряную медаль на Всемирной выставке в 1900 году в Париже, и также участвовала в всемирной выставке в Льеже в 1905 году. Действительный член Императорского Технического общества.

Коллекции и экспонаты

Одна из её фотографий, тонированное изображение княгини Ольги Орловой носящая кокошник на балу в 1903 в Зимнем дворце, находится в коллекции Эрмитажа и был отправлен в Hermitage Rooms из Сомерсет-Хаус в Лондоне в 2003 году в рамках передвижной выставки празднования трехсотлетия Санкт-Петербурга. Другая её тонированная фотография, "Портрет девушки в костюме Малой России", находится в коллекции Московского дома фотографии, и был выставлен в Амстердаме в начале 2013 года организован в рамках выставки Министерством культуры России. Многие фотографии Мрозовской хранятся в коллекции Санкт-Петербургской консерватории и Музее Музыкальной Культуры им. М.И. Глинки в Москве, где представлены в составе различных фондов. Несколько находятся в коллекциях Российской Государственной архиве литературы и искусства.

Отрывок, характеризующий Мрозовская, Елена Лукинична

В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.