Добродея

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мстиславна»)
Перейти к: навигация, поиск

Добродея (науч.-поп.), точнее просто Мстиславна (христианское имя неясно, возможно в крещении Евпраксия (с греч. — «благоденствие»), при коронации Зоя, встречается также Ирина[1]) (1-я пол. XII века) — дочь великого князя киевского Мстислава Владимировича и шведской принцессы Христины, внучка Владимира Мономаха и шведского короля Инге I Старого, в 1122 году выданная замуж за родственника византийского императора Иоанна II Комнина, согласно наиболее распространённой версии — его старшего сына, носившего имя Алексей.

Автор Густынской летописи, не называя личных имен обоих брачующихся, сообщает о выдаче дочери Мстислава «за царевича греческого, сына Иоанна Комнина»[2]. (В других источниках называется имя Андроник Комнин[3][4] — так звали, в частности, младшего брата вышеупомянутого Алексея).

Имя Мстиславны — Добродея — приведено только в «Истории» В. Н. Татищева; насколько оно достоверно, неясно[5] — известно, что подавляющее большинство женских имен, приводимых Татищевым, вымышленны. Успенский-младший опровергает мнение, что женские имена на «добр-», не зафиксированные в средневековых источниках, «нередко бывали результатом перевода их крестильных греческих имён. Таким образом, Евпраксия превращалась в Добродею и т. д. В действительности мы не знаем ни одного случая подобного перевода на Руси».[6]





Биография

Брак

Как принято было считать, замужество Мстиславны было связано с последней войной между Византией и Русью, когда Владимир Мономах (1116 год) поддержал своего зятя, византийского авантюриста Лже-Диогена, выдававшего себя за Льва, давно убитого сына императора Романа IV Диогена. В «Истории Российской» В. Н. Татищева (XVIII в.) под 1119 г. читается рассказ о заключительном этапе русско-византийского противостояния. Владимир будто бы организовал новый большой поход, однако император Алексей упредил его и послал к Владимиру «великое посольство» с дарами, среди которых были венец царский (будущая «шапка Мономаха»), скипетр и т. п., «и нарекши его себе братом и царем, а при том просил о мире». Мир был заключен на том, что внучка Владимира, «дочь Мстиславля», должна была выйти замуж за сына императора Алексея Иоанна (будущего императора)[5]. Тем не менее, в настоящий момент историки предполагают, что данная история была сочинена в XVIII веке с целью объяснения появления на Руси значимой регалии.

Тем не менее, какие-то переговоры имели место, и в 1122 г. они увенчались заключением династического брака: Мстиславна стала женой сына императора Иоанна — предположительно, Алексея. Тогда же в Киев прибыл из Византии новый митрополит Никита (его предшественник митрополит Никифор умер в апреле 1121 г.). Историки отмечают: «Сближение между двумя странами было вызвано объективными причинами, и прежде всего угрозой со стороны кочевников — половцев, торков и печенегов. Исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что заключение русско-византийского династического союза совпало по времени с двумя важными событиями в истории взаимоотношений Руси и Византии с соседними кочевыми племенами: изгнанием из Руси князем Владимиром Всеволодовичем торков и печенегов в 1121 г. и византийско-печенежской войной 1121—1122 гг., завершившейся блестящей победой императора Иоанна Комнина»[5]. В. Н. Татищев добавляет, что в 1122 г. Владимир Мономах послал Никиту со своей внучкой в Византию.

Существует неопределённость с личностью мужа Мстиславны. Летописец называет супруга Мономаховой внучки «царем», то есть императором: «Ведена Мьстиславна в Грекы за царь». Традиционно считается, что им был Алексей Комнин, племянник Алексея I (Alexius Comnenus) и сын Иоанна II, который был объявлен соправителем своего отца, но рано скончался. Тем не менее, точных данных о его браке не сохранилось: «предполагают, что он был женат дважды. Первой женой его была Мстиславна, а второй — Катай Грузинская, дочь Давида IV Строителя. Об обеих этих женщинах известно, что они были замужем за представителями императорской династии, но не известно, за кем именно»[3]. В таком случае, Мстиславна должна была скончаться раньше своего мужа, чтобы он успевал женится вторым браком на грузинской царевне, которая, как известно из кавказских источников, была выдана замуж в 1136 году. Греческие исследователи считают, что первая жена Алексея Ирина может быть отождествлена с Мстиславной, хотя указаний на русское происхождение этой Ирины в греческих текстах не встречается[7].

Известно, что у Алексея была единственная дочь по имени Мария, её матерью могла быть Мстиславна.

Алексей Комнин умер в 1142 году. Его младший брат по имени Андроник скончался осенью того же года. Он был женат на женщине по имени Ирина из семьи Aineiadissa и имел шестерых детей[3].

Как указывает автор монографии «Женщины Древней Руси» Н. Л. Пушкарева, в 1129 году Мстиславна родила дочь. Как считается, когда её муж скончался, и вдова покинула византийский двор, оставшись жить в Константинополе. С другой стороны, указывают: «о дальнейшей биографии русской княжны в Византии ничего определенного сказать нельзя. Попытки проследить её последующую судьбу (с именем Зоя, якобы полученным в византийском императорском семействе) основаны на неверном толковании источников»[5].

Характеристика

Была современницей и свойственницей знаменитой хронистки Анны Комниной. Согласно легенде, прослеживающейся в русской науке более ста пятидесяти лет, Мстиславна интересовалась медициной и ещё будучи девушкой, в Киеве, освоила приемы лечения травами. У византийских хронистов её увлечение даже вызывало подозрения в причастности к колдовству и знахарству: «Византийский хронист Вальсамон утверждал, что „врачи отказались от её излечения“ по причине её „мании к колдовству и знахарству“»[8].

Манускрипт «Алимма»

Как указывал отечественный исследователь (1900-е годы) Библиотеке Лауренциана (Флоренция) сохранился медицинский манускрипт на греческом языке, озаглавленный «Алимма» (Мази). Некоторыми исследователями он приписывается авторству Мстиславны, в таком случае, он является первым медицинским произведением, написанным русской женщиной. (Этой версии придерживался нашедший эту рукопись в библиотеке в конце прошлого столетия русский историк X. М. Лопарев). Ссылки на приемы и подходы лечения указывают на знакомство автора текста с трудами Гиппократа и Ибн-Сины.

Он имеет пять частей:

  1. рассматриваются общие правила личной гигиены и вопросы ухода за ребенком, лечения детских недугов, содержатся данные о темпераментах человека — сангвиническом, холерическом, флегматическом и меланхолическом.
  2. описывается гигиена брачных отношений, периода беременности и родового периода.
  3. посвящена гигиене питания, характеризуются «холодные» и «тёплые» свойства продуктов. К «холодным» продуктам отнесено миртовое масло, к «теплым» — мед, вино, мясо и др. Здесь же изложены основы и рецепты диетического питания.
  4. о наружных болезнях; содержит рекомендации по применению мазей при лечении кожных заболеваний, а также зубной боли.
  5. посвящена лечебному массажу, в том числе при лечении сердечных и желудочных заболеваний.[8].

Всё же большинство ученых отрицают авторство Мстиславны и предполагают, что текст трактата Алимма был написан неизвестным врачом лишь по заказу императрицы Зои, жены Романа III Аргира (1028—1034), жившей на век раньшеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2958 дней]

Напишите отзыв о статье "Добродея"

Литература

  • Попадмитриу С. Брак русской княжны Мстиславны-Добродеи с греческим царевичем Алексеем Комниным, т. 11 (1-2). — Византийский временник, 1904
  • Лопарев Х. Брак Мстиславны (1122) // Византийский временник. Т. 9. СПб., 1902. С. 418—445
  • Лопарев Х. Русская княжна Евпраксия Мстиславна (XII в.) как вероятный автор медицинского сочинения // Сборники в честь А. И. Соболевского. СПб., 1905. С. 1- 14.
  • Пушкарева Н. Л. «Женщины Древней Руси». М.: Мысль, 1989.

Примечания

  1. «Ирина, дочь Мстислава, была женой Алексея» — Sturdza (1999), p. 276.
  2. (ПСРЛ. Т. 40. С. 76)
  3. 1 2 3 [fmg.ac/Projects/MedLands/BYZANTIUM%2010571204.htm#AlexiosKdied1142 Profile of Alexios Komnenos and his daughter in «Medieval Lands» by Charles Cawley]
  4. Baumgarten (1927), p. 25, цитирует Byzantina Chronika IX, pp. 418-46, and XI, pp. 73-98
  5. 1 2 3 4 А. Ю. Карпов. Перенесение перста св. Иоанна Крестителя на Русь в контексте византийской политики Владимира Мономаха
  6. Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. — М.: «Индрик», 2006. — 904 с. — 1000 экз. — ISBN 5-85759-339-5. - С. 253—254.
  7. (Βαρζός Κ. Ἡ γενεαλογία τῶν Κομνηνῶν. Θεσσαλονίκη, 1984. T. 1. Σ. 343)
  8. 1 2 [www.bibliotekar.ru/polk-11/6.htm Наталья Пушкарева. «Женщины древней Руси»]

Отрывок, характеризующий Добродея

– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.