Харузин, Мстислав Алексеевич

Мстислав Алексеевич Харузин
Род деятельности:	военнослужащий
Дата рождения:	1893(1893)
Подданство:	Российская империя, затем без гражданства
Дата смерти:	1920(1920)
Отец:	Харузин, Алексей Николаевич

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Мстисла́в Алексе́евич Хару́зин (в некоторых источниках Хорузин; 1893—1920) — поручик, участник Первой мировой и Гражданской войн (на штабных должностях), сотрудник отдела пропаганды при русском посольстве в Константинополе. Известен тем, что 5 апреля 1920 года в Константинополе совершил убийство одного из лидеров Белого движения на Юге России, бывшего заместителя Главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенанта Ивана Романовского.

Сын русского этнографа, антрополога и государственного деятеля Алексея Харузина (1864—1932).

Биография

Первые годы

Родился в 1893 году в состоятельной семье русского учёного и государственного деятеля Алексея Харузина. В 1912 году окончил в Москве гимназию имени Медведниковых и в этом же году поступил в Лазаревский восточный институт, где занялся активным изучением турецкого языка. Увлекался востоковедением и археологией и в 1914 году направился в экспедиционную поездку в Египет.

В период Первой мировой войны

Начало Первой мировой войны застало Харузина в Константинополе. Вернувшись в Российскую империю, он записался в части Красного креста, а в 1915 году поступил в Михайловское артиллерийское училище, которое окончил накануне Революции 1917 года.

По сведениям Романа Гуля, Харузин работал на штабных должностях в тыловых учреждениях. Несколько иные сведения о Харузине дает автор очерка об убийстве Романовского Б. С. Кучевалов. Как пишет Кучевалов, во время Первой мировой войны Харузин успел послужить в артиллерии, хотя и оговаривается, что не знает, в какой именно части.

В период Гражданской войны в России

По сведениям Кучевалова, в Гражданскую войну Харузин некоторое время был на фронте у белых, а затем, уже в конце 1918 года, поступил на службу в «Осваг» — Осведомительное агентство при председателе Особого совещания при Главкоме ВСЮР, которое ведало пропагандой на занятой территории, одновременно выполняя функции контрразведки (в феврале 1919 года было реорганизовано в Отдел пропаганды). Согласно данным Кучевалова, Харузин с начала 1919 года работал в Константинопольском отделении ОСВАГа и одновременно неофициально работал на секретную организацию «Азбука» Василия Шульгина.

Согласно удостоверению № 352 от 6 сентября 1919 года за подписью генерала Г. Курлова, Харузин состоял в константинопольском информационном отделении отдела пропаганды особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России. Согласно характеристике Харузина, данной ему первопоходником Романом Гулем: «Его жизнь, проходила в тыловой атмосфере конспирации, подпольщины, заговоров и интриг».

В ноябре 1919 года командирован особой осведомительной организацией «в города Северного Кавказа (Владикавказ, Грозный, Темир-Хан-Шура, Петровск, Дербент) для ознакомления с положением горских народов». С Северного Кавказа Харузин вернулся в Турцию.

Убийство генерала Романовского

См. также: Убийство Ивана Романовского

Согласно очерку Кучевалова, незадолго до приезда в Константинополь Деникина и Романовского там состоялось совещание трех лиц: поручика Х. (Мстислав Харузин), поручика У. (Владимир Ионович Ересов) и В. И. Некрасова. На совещании, во время которого обсуждался вопрос об ответственности Деникина и Романовского за поражения, Харузин настаивал на убийстве Романовского и просил от двух других лиц их содействия или, в крайнем случае, полного молчания.

5 апреля 1920 года в бильярдной комнате русского посольства в Константинополе было совершено убийство прибывшего из Крыма на английском судне бывшего заместителя Главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенанта Ивана Романовского. Личность убийцы изначально не была установлена. Убийство вызвало широкий резонанс в среде русской эмиграции и Белого движения на Юге России.

Через шестнадцать лет после убийства, в 1936 году первопоходником Романом Гулем в русской газете Парижа «Последние новости» была опубликована статья, в которой он обнародовал данные, что убийцей Романовского являлся Мстислав Харузин. В руки Гуля попала собственноручная записка Харузина, где он сознавался в убийстве Романовского и приводил подробности этого преступления. Убийство было совершено им из пистолета системы «парабеллум». Харузин, по некоторым сведениям, состоял в тайной монархической организации, которая и вынесла Романовскому смертный приговор, считая его основным виновником неудач Белого движения на Юге России.

Генерал Антон Деникин, узнав 5 апреля о произошедшем рядом с ним убийстве своего начальника штаба Ивана Романовского, в «Очерках русской смуты» так описал это событие, которым завершилось его управление Белым движением на Юге России:

«— Ваше превосходительство, генерал Романовский убит.

Этот удар доконал меня. Сознание помутнело, и силы оставили меня — первый раз в жизни. Моральных убийц Романовского я знаю хорошо. Физический убийца, носивший форму русского офицера, скрылся. Не знаю, жив ли он, или правду говорит молва, будто для сокрытия следов преступления его утопили в Босфоре. Генерал Хольмэн, потрясенный событием, не могший простить себе, что не оберег Романовского, не настояв на нашем переезде прямо на английский корабль, ввел в посольство английский отряд, чтобы охранить бывшего русского главнокомандующего… Судьбе угодно было провести и через это испытание. Тогда, впрочем, меня ничто уже не могло волновать. Душа омертвела.»

Гибель

Харузин ещё месяц после убийства Романовского находится в Константинополе, а затем погиб при невыясненных обстоятельствах, не вернувшись из командировки в Анкару к Кемаль-паше, в которую 1920 году был отправлен от константинопольского посольства в связи с начавшимся там турецким национальным движением для установления связей с ним. Согласно некоторым предположениям, он был устранён заказчиками убийства Романовского, согласно другим предположениям — погиб в глубине Турции от рук турецких либо греческих повстанцев. Место смерти и захоронения Мстислава Харузина неизвестно.

Литература

• Гуль Роман Борисович. [www.pseudology.org/Gul/Part_02_06.htm Я унес Россию. Апология русской эмиграции]. — Т. 2, часть 6.
• [www.nivestnik.ru/2000_2/10.shtml#_ftnref141 Русские без Отечества: очерки антибольшевистской эмиграции 20-40 гг.] // Новый исторический вестник : Журнал Российского куманитарного университета. — 2002. — Вып. 2.

Отрывок, характеризующий Харузин, Мстислав Алексеевич

– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.