Муджахид ибн Джабр
| Муджахид ибн Джабр | |
| Личная информация | |
|---|---|
 Редактирование Викиданных |
Абу́-ль-Хаджжа́дж Муджа́хид ибн Джабр аль-Макки (араб. مجاهد بن جبر) (645, Мекка — 723, Мекка) — один из самых известных и уважаемых учёных среди табиев, имам в области тафсира, хадисов, исламского права (фикха) и чтения Корана (кираатов).
Содержание
Биография
Он родился во времена правления халифа Умара ибн ал-Хаттаба. Был персом по происхождению. Некоторые историки причисляли его к вольноотпущенникам племени бану махзум, но на этот счет есть и другие мнения[1].
Муджахид скончался в 723 г. в Мекке. Согласно сообщению Абу Нуайма, он испустил дух во время земного поклона в намазе[2].
Богословская деятельность
Он обучался богословию у многих сподвижников, но больше всего ссылался на Абдаллаха ибн Аббаса, у которого обучился чтению и толкованию Корана, хадисам и нормам шариата[3]. Со слов Муджахида сообщается, что он трижды прочёл Коран Ибн Аббасу, останавливаясь после каждого аята и расспрашивая его о причинах его ниспослания[4]. Муджахид также передавал хадисы со слов Али ибн Абу Талиба, Убаййа ибн Каба, Абдаллаха ибн Умара, Абу Хурайры, Аиши, Джабира ибн Абдаллаха, Саада ибн Абу Ваккаса, Абу Саида аль-Худри, Умм Саламы и др. У него обучались Корану такие выдающиеся чтецы, как Ибн Касир ад-Дари, Абу Амр ибн аль-Ала и Ибн Мухайсин. Хадисы с его слов рассказывали Амр ибн Динар, Ау аз-Зубайр, ал-Хакам ибн Утайба, Сулайман ал-Амаш, Айюб ас-Сахтияни, Ибн Аун, Катада ибн Диама, Хумайд ал-Арадж и др. Аш-Шафии, Яхъя ибн Маин, аль-Бухари и многие другие признавали его надежным и достойным доверия передатчиком[5]. В «Сахихе» имама ал-Бухари" есть много хадисов, рассказанных с его слов.
Муджахид проявлял завидное упорство в обучении религиозным наукам, много путешествовал в поисках знаний и собирал предания не только от мусульманских улемов, но и от людей писания[6]. По его собственному признанию, поначалу он приобретал знания без намерения, а потом Аллах одарил его (правильным и чистым) намерением[7]. Существует мнение, что его перу принадлежит самый ранний сборник преданий, посвященных комментариям Корана.
В сочинениях по тафсиру и в исторических трактатах можно встретить немало странных историй, связанных с именем Муджахида. В некоторых из них сообщается, что он отправлялся в путь, как только слышал о каком-то удивительном месте или событии, чтобы лично убедиться в этом. Передается, что он отправился в Вавилон. Так же передается, что он отправился в Хадрамаут к колодцу «бир бархут»[4]. Сообщения о том, что в Вавилоне он нашёл проводника-иудея, который привел его к колодцу, в котором были заточены ангелы Харут и Марут, не заслуживают доверия[8]. Скорее всего, они были сочинены людьми, которые желали создать вокруг личности Муджахида некий ореол святости и таинственности.
Оценки исламских богословов
- Суфьян ас-Саури говорил: «Обучайтесь тафсиру у четырёх (учёных): Муджахида, Саида ибн Джубайра, ‘Икримы и ад-Даххака»[9].
- Катада ибн Диама говорил: «Среди тех, кто остался в живых, самый знающий в вопросах тафсира — Муджахид»[5].
- Ибн Джурайдж говорил: «Слышать (хадисы) от Муджахида и говорить, что я слышал от Муджахида, для меня желаннее, чем моя семья и мое имущество»[5].
- Аль-Амаш говорил: «Он был старательным в приобретении знаний. А когда он говорил, из его уст словно рассыпался жемчуг»[5].
- Салама ибн Кухайл рассказывал: «Я не встречал никого, кто приобретал бы эти знания только ради Аллаха, кроме троих: ‘Аты, Муджахида и Тавуса»[10].
- Ибн Саад сказал: «Он был надежным передатчиком, правоведом, учёным и рассказал много хадисов»[7].
- Ибн Хиббан сказал: «Он был учёным, сторонился всего сомнительного, часто и много поклонялся и был богобоязненным мужем»[7].
Напишите отзыв о статье "Муджахид ибн Джабр"
Примечания
- ↑ Türkiye Diyanet Vakfı İslam Ansiklopedisi. — Istanbul, 1992. — Т. 31. — С. 458.
- ↑ Ибн Хиббан. Сикат. — Т. 5. — С. 419.
- ↑ İslam alimleri Ansiklopedisi. Türkiye Gazetesi Yayınları. — İstanbul, 1984. — Т. 2. — С. 326—328.
- ↑ 1 2 Аз-Заркали. Ал-А‘лам. — Т. 5. — С. 278.
- ↑ 1 2 3 4 Аз-Захаби. Тазкира аль-хуффаз. — Т. 1. — С. 92.
- ↑ Аз-Захаби. Сийар а‘лам ан-нубала. — Т. 4. — С. 52.
- ↑ 1 2 3 Ибн Хаджар аль-Аскаляни. Тахзиб ат-тахзиб. — Т. 10. — С. 40.
- ↑ Аз-Захаби. Сийар а‘лам ан-нубала. — Т. 4. — С. 56.
- ↑ Аз-Захаби. Сийар а‘лам ан-нубала. — Т. 4. — С. 51.
- ↑ Ибн Хаджар аль-Аскаляни. Тахзиб ат-тахзиб. — Т. 10. — С. 39.
Литература
- [referenceworks.brillonline.com/entries/encyclopaedia-of-islam-2/mudjahid-b-djabr-al-makki-SIM 5306 Mudjāhid b. Djabr al-Makkī] / Rippin, A. // Encyclopaedia of Islam. 2 ed. — Leiden : E. J. Brill, 1960—2005.</span> (платн.)
Ссылки
- [www.islamweb.net/newlibrary/display_book.php?idfrom=625&idto=625&bk_no=60&ID=552 Биографическая справка о Муджахиде ибн Джабре,] Islamweb.net.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Муджахид ибн Джабр
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
