Мужественные всадники

«Му́жественные вса́дники» (англ. Rough Riders), официально 1-й полк добровольческой кавалерии Соединенных Штатов (англ. 1st United States Volunteer Cavalry) — первый из трех отрядов добровольной кавалерии, сформированных в 1898 году для участия в испано-американской войне, и единственный, участвовавший в боях. Его также называли «Усталые Ходоки Вуда» по имени первого командира, полковника Леонарда Вуда, и в знак того, что, хоть отряд и был кавалерийским, солдаты в итоге сражались в пешем строю. Когда полковник Вуд стал командиром 1-й кавалерийской бригады США (1-й кавалерийский полк, 10-й кавалерийский полк и 1-й добровольческий кавалерийский полк), полк стал называться «Мужественные всадники Рузвельта». Это было хорошо знакомое в 1898 году название, пошедшее от Буффало Билла, называвшего своё знаменитое шоу «Дикий Запад Буффало Билла и съезд мужественных всадников всего мира».

История отряда

Возникновение и ранняя история

Сначала военным министром США Расселом Эглером предложил командование полком будущему президенту США Теодору Рузвельту. Однако Рузвельт, имея лишь небольшой военный опыт офицера пехоты в Национальной гвардии Нью-Йорка, уступил эту должность более опытному товарищу. Это был полковник Леонард Вуд, доктор военного санитарного управления и кавалер Медали Почета, служивший с регулярными кавалерийскими частями. Рузвельт был произведен в подполковники и назначен заместителем командира полка.

Чтобы участвовать в войне, Рузвельт ушел с поста помощника министра военно-морского флота. Вероятно, его личные качества и его известность в популярных газетах того периода были ведущим фактором, который принес славу полку. Рузвельт использовал свои связи, чтобы полк был вооружен карабинами Крага-Йоргенсена, как регулярная кавалерия, а не однозарядными винтовками Спрингфилда модели 1873 года, выдававшимися пехоте. Полк состоял из опытных работников ранчо, разведчиков индейского племени Пауни, спортсменов «Лиги плюща», ковбоев, полицейских и игроков в поло с восточного побережья, а также прочих, представлявших собой довольно широкой срез американского общества. Многие из добровольцев знали Рузвельта с его молодости в бедленде на территориях племени Дакота и как уполномоченного из Нью-Йорка. Поскольку желающих было больше, чем мест, многим Рузвельту пришлось отказать, в том числе и Эдгару Берроузу.

Около месяца кавалерия проходила весьма суровые тренировки в Кэмпвуде, Сан-Антонио, Техас. После этого полк переместился в Тампу, Флорида, где в порту шла погрузка для кубинской кампании. Полк отправился 14 июня, но из за серьёзной нехватки транспорта почти все лошади и 4 из 12 рот полка были оставлены.

Полк высадился на Кубе возле Дайкири 22 июня в составе кавалерийской дивизии генерал-майора Джозефа Уилера, входившей в состав 5-й армии. Из-за нехватки лошадей полк действовал в пешем строю. Полк сразу же направился к Сантьяго-де-Куба, и два дня спустя принял участие в сражении при Лас-Гуасимас. Уступая противнику числом, американские силы смогли удержаться в перестрелке с регулярной испанской армией, а «Мужественные всадники» понесли самые тяжелые потери.

Атака холма Сан-Хуан

1 июля 1898 года на холме Сан-Хуан 760 испанских солдат получили приказ оборонять высоту против американских атак. По неясным причинам испанский генерал Арсенио Линарес не смог укрепить позиции, предпочтя оставить почти 10 тысяч испанцев в резерве в городе Сантьяго-де-Куба. Испанские укрепления на вершине холма были хорошо построены, но плохо размещены, что делало затруднительным стрельбу по наступающим американцам даже с близкого расстояния.

Под командованием генерала Джеффа было примерно 15000 солдат в 3 дивизиях. Джакоб Кент командовал 1-й дивизией, Генри Лоутон — 2-й дивизией, а Джозеф Уилер — оставшейся без лошадей кавалерийской дивизией. Однако он страдал от лихорадки и был вынужден передать командование генералу Самуэлю Самнеру. План Шафтера по атаке Сантьяго-де-Куба был таким: дивизия Лоутона идет на север и ослабляет опорный пункт испанцев в Эль-Каней, что должно занять примерно 2 часа, а потом соединяется с другими частями для атаки на холм Сан-Хуан. Оставшиеся две дивизии должны были двинуться прямо на холм Сан-Хуан, Санмер по центру, а Кент с юга. Шафтер был слишком болен, чтобы лично руководить операцией; он разместил свою ставку в Эль-Позо, примерно в трех километрах от холма Сан-Хуан, и поддерживал связь через конных штабных офицеров.

Конец отряда

К концу июля ситуация с заболеваемостью в американских частях стала тяжелой. 31 июля Рузвельт и группа старших офицеров с докторами отправили в Военное ведомство сообщение: «Армия должна немедленно уйти, или она погибнет.» Вслед за этим 8 августа остатки полка отплыли на корабле вместе с другими солдатами в Монтаук, (Лонг-Айленд), где их встретили 14 августа как героев. Этот район был выбран как сравнительно ненаселенный в те времена, и потому подходящий для карантина. Они заняли наскоро построенный лагерь Викоффа, в котором из за продолжающихся проблем со снабжением армии сильно не хватало еды и лекарств. Жители Лонг-Айленда помогали исправить эту ситуацию.

Полк был распущен 14 сентября 1898 года, но до 1968 года его участники проводили ежегодные встречи. Опыт Рузвельта в командовании полком был использован им при последующих выборных кампаниях на пост губернатора Нью-Йорка и вице-президента США при президенте Мак-Кинли.

«Мужественные всадники» в театральных представлениях

Полковник Рузвельт и «Мужественные всадники» популяризировались в шоу Дикого Запада, таких как «Дикий Запад Буффалло Билла и съезд мужественных всадников всего мира», и менестрель-шоу, таких как «Большой Праздник Менестрелей» Уильяма Веста. Буфалло Билл больше всех помог создать и сохранить драматический миф о «Мужественных всадниках» и Диком Западе, восхваляя их в своих экстравагантных и привлекательных для жителей восточных штатов представлениях.

Последние оставшиеся бойцы отряда

Последними оставшимися в живых из «Мужественных всадников» были Фрэнк Брито (Frank C. Brito) и Джесс Лэнгдон (Jesse Langdon).[www.spanamwar.com/BritoLangdon.JPG]

Брито был родом из Лас-Крусес, штат Нью-Мексико, его отец был родом из индейского племени Яки (народ) и работал водителем дилижанса. Брито был 21 год, когда в мае 1898 года он записался в отряд вместе с братом. Он не попал на Кубу, так как был в составе одной из четырёх рот, оставленных в Тампе. Впоследствии он стал горным инженером и работал в в правоохранительных органах. Умер 22 апреля 1973 года в возрасте 96 лет.

Лэнгдон родился в 1881 году на территории нынешней Северной Дакоты. Он добрался до Вашингтона и позвонил Рузвельту в военно-морское министерство, напомнив, что его отец, ветеринар, лечил в своё время скот у Рузвельта на ранчо в Дакоте. Рузвельт устроил ему билет на поезд до Сан-Антонио, где Лэнгдон записался в отряд в возрасте 16 лет. Он был последним участником полка и единственным, кто посетил две последние встречи, в 1967 и 1968 годах. Умер 29 июня 1975 года в возрасте 94 лет, через 26 месяцев после Брито.

Справка о личном составе

• Набрано:

Офицеров: 456

Солдат: 994

• Уволено:

Офицеров: 76

Солдат: 1,090

• Всего учтено в увольнительном списке:

Офицеров: 52

Солдат: 1,185

• Потери за время службы:

• Офицеров:

Повышено или переведено: 0

Ушло в отставку: 2

Уволено: 0

Погибло в боях: 2

Умерло от ран: 0

Умерло от болезней: 1

Умерло от несчастных случаев: 0

Утонуло: 0

Самоубийства: 0

Убийства: 0

ВСЕГО ПОТЕРЬ СРЕДИ ОФИЦЕРОВ: 5

• Солдат:

Переведено: 0

Уволено по инвалидности: 9

Уволено решением военного трибунала: 0

Уволено по приказу командования: 31

Погибло в боях: 21

Умерло от ран, полученных в боях: 3

Умерло от болезней: 19

Умерло от несчастных случаев: 0

Утонуло: 0

Самоубийства: 14

Убийства: 0

Дезертировало: 12

ВСЕГО ПОТЕРЬ СОЛДАТ: 95

• Ранено:

Офицеров: 7

Солдат: 97

Ссылки

• [www.gutenberg.org/etext/13000 The Rough Riders] в проекте «Гутенберг».
• [www.bartleby.com/51/ Roosevelt’s personal recollections of the campaign] (англ.)
• [www.lasvegasmuseum.org/exhibitions.html Rough Riders Memorial Collection:](англ.)

Отрывок, характеризующий Мужественные всадники

Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?