Музейный остров

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 896 [whc.unesco.org/ru/list/896 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/896 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/896 фр.]

Музейный остров (нем. Museumsinsel) — название, которое получила северная оконечность острова Шпрееинзель на реке Шпрее в Берлине, где расположено целое созвездие знаменитых берлинских музеев. Музейный остров является центром притяжения для туристов и ценителей искусства со всего мира. С 1999 года уникальный архитектурный и культурный ансамбль включён во Всемирное наследие ЮНЕСКО.

История

В Средние века северная часть острова Шпрееинзель представляла собой болотистые заливные луга. В южной, более высокой части острова ещё в XIII в. возник город Кёльн, а его северная часть стала позднее садом при берлинском Городском дворце. В XVII веке левый рукав Шпрее был оснащён системой каналов. Возник нынешний канал Купферграбен, благодаря которому была осушена северная часть острова. Между Шпрее и Купферграбеном возник Кёльнский островок (нем. Cöllnische Werder), где во второй половине XVII века был построен Люстгартен. К 1748 году оранжерея Померанценхоф (нем. Pomeranzenhof) с тропическими плодами, пальмами и экзотическими растениями, последнее напоминание о Люстгартене, в связи с ростом торговой деятельности по водным путям была переоборудована под склад. Позже на острове были построены дополнительные склады, в том числе для муки и соли.

В 1797 году король Фридрих Вильгельм II поддержал предложение археолога и профессора искусствоведения Алоиса Хирта о создании музея для размещения произведений искусства античности и Нового времени. В 1810 году своим высочайшим указом король Фридрих Вильгельм III повелел заложить «публичное собрание тщательно отобранных произведений искусства». Этим указом он пошёл навстречу становившимся всё более громкими призывам образованного бюргерства к созданию публичных собраний произведений искусства.

В 1822 году Карл Фридрих Шинкель представил проект нового здания, в соответствии с которым планировалась обширная перестройка северной части Шпрееинзель. Помимо музейного здания проект застройки острова предусматривал строительство нескольких мостов и работы по выравниванию канала Купферграбен. Руководство комиссией по возведению музея было возложено на Вильгельма фон Гумбольдта.

Первым музеем на Музейном острове и одновременно первым публичным музеем Пруссии стал построенный в 1830 году Старый музей. В 1859 году открылся Прусский королевский музей (ныне Новый музей). В 1876 году последовало открытие Национальной галереи (современное название Старая национальная галерея). В 1904 году на самом «носу» острова открылся Музей кайзера Фридриха (ныне Музей Боде, переименованный в 1960 году в честь немецкого историка искусства Вильгельма фон Боде). В 1930 году на Музейном острове появилось здание Пергамского музея. Благодаря Музейному острову, ставшему центром науки и искусства Берлина, город заслужил лестное прозвище «Афины на Шпрее».

В 1870-е годы название «Музейный остров» повсеместно закрепилось за этой частью острова и отражало претензии Пруссии на достойное место культурной столицы Европы в одном ряду с Парижем и Лондоном. В 1880 году на конференции директоров музеев было принято решение о размещении на Музейном острове исключительно произведений «высокого искусства», которым в то время считалось искусство Европы и Ближнего Востока.

Проекты дальнейшей застройки имели целью создание дополнительных выставочных площадей для постоянно растущих коллекций искусства. Ещё Альфред Мессель планировал пристроить к своему детищу — зданию Пергамского музея дополнительный южный корпус и разместить в нём Египетскую коллекцию. Этим планам не суждено было осуществиться из-за огромного количества возникших технических и финансовых сложностей. При национал-социалистах в планы переустройства Берлина, разрабатываемые Альбертом Шпеером, был включён и Музейный остров, где предполагалось возвести ещё четыре монументальных музейных здания по проекту архитектора Вильгельма Крайса. Согласно этому проекту на северном берегу Шпрее напротив Музея Боде должны были вырасти Германский музей, Музей XIX века и Музей египетского и переднеазиатского искусства, (который после пересмотра проекта стал просто Египетским музеем и, обладая в проекте выставочной площадью в 75 000 м², самым крупным из трёх строений). Застройка территории между улицами Фридрихштрассе, Ораниебургерштрассе и площадью Монбижуплац потребовала бы перенос самого дворца Монбижу. Для военно-исторических коллекций берлинского Цейхгауза вдоль Купферграбена Крайс планировал построить здание Музея мировой войны. Ханнс Дустманн, имперский архитектор гитлерюгенда, предложил в дополнение к новым музеям в северной части острова создать в его южной части между линией городской железной дороги и Фридрихштрассе новый Этнографический музей. Всем этим масштабным проектам помешала война.

Во Вторую мировую войну музеи острова были разрушены более чем на 70 %. Планом их постепенного восстановления начиная с 1950 года остался не охвачен наиболее пострадавший из всех Новый музей. Прозванные «позорным пятном» руины Нового музея предполагалось снести, что однако затягивалось из-за нехватки площадей. Дорогостоящие работы по санации начались лишь в 1987 году. Привести Музейный остров в полный порядок предполагалось к 1989 году, однако вследствие нехватки средств эти работы так и не были начаты.

После объединения Германии в конце 90-х годов начались масштабные работы по реставрации и санации Музейного острова. В 1999 году совет Фонда прусского культурного наследия утвердил мастер-план Музейного острова. Он предусматривает санацию имеющихся зданий, их архитектурное объединение в музейный ансамбль и реорганизацию коллекций, разделённых до 1989 года.

Музейный остров сейчас

Северную оконечность Музейного острова пересекает мост Монбижу, соединяющий остров с обоими берегами Шпрее. Оба моста закрыты для движения общественного транспорта и образуют вход в Музей Боде, здание треугольной формы в стиле необарокко, огромный купол которого возвышается над северной частью Шпрееинзель.

С южной стороны Музея Боде остров пересекает линия берлинской городской электрички, которая отделяет здание Музея Боде от примыкающего к нему Пергамского музея. Это самое позднее музейное здание в комплексе на Музейном острове является самым посещаемым берлинским музеем, пользующимся мировой известностью благодаря таким монументальным античным экспонатам, как давший название музею Пергамский алтарь. Вход в музей представляет собой площадь, ограниченную с трёх сторон корпусами музейного здания, на которую можно попасть с улицы Ам-Купферграбен по пешеходному мосту.

С юго-запада к Пергамскому музею примыкает Новый музей, который после Второй мировой войны длительное время пребывал в руинах и в настоящее время восстанавливается, а с юго-востока с Пергамским музеем соседствует Старая национальная галерея, представляющая собой по стилю античный храм с высокой лестницей при входе. Над входом в галерею возвышается конная статуя Фридриха Вильгельма IV, руке которого принадлежат первые эскизы здания. У входа в Национальную галерею разбита лужайка, оформленная скульптурами из фонда музея. С юга и востока у Шпрее лужайка ограничена колоннадами в дорическом стиле. В летнее время здесь проводятся кинопоказы и концерты под открытым небом.

С южной стороны Нового музея и Национальной галереи остров пересекает улица Бодештрассе, открытая для проезда транспорта через западный рукав Шпрее. Примыкающий к ней мост Фридрихсбрюкке через восточный рукав Шпрее закрыт для механических транспортных средств. Далее к югу от этой улицы в западной части острова находится Старый музей и Люстгартен, а в восточной части — Берлинский кафедральный собор. Проходящая между ними узкая улочка Ам-Люстгартен соединяет Боденштрассе с важнейшей транспортной магистралью Унтер-ден-Линден — Дворцовая площадь — Карл-Либкнехт-Штрассе, которая ограничивает достаточно тихий в транспортном отношении Музейный остров с юга.

Севернее Берлинского собора напротив Старой национальной галереи летними вечерами любители орнитологии могут наблюдать удивительное зрелище — отправляющихся на ночёвку в каштановый лесок десятки тысяч скворцов.

Музеи

Пять музеев на Музейном острове входят в музейное объединение Государственные музеи Берлина, которое в свою очередь является учреждением Фонда прусского культурного наследия. Музейный остров в одном ряду с Культурфорумом в берлинском Тиргартене, комплексом Шарлоттенбургского дворца и музеями в Берлин-Далем образует один из наиболее известных музейных центров Берлина.

В зданиях на Музейном острове преимущественно размещены археологические коллекции и искусство XIX века. После объединения Германии началось объединение разделённых прежде между Западом и Востоком собраний. В соответствии с мастер-планом Музейного острова планируется реорганизация и совместное экспонирование коллекций всех музеев. Новое здание входа, открытие которого запланировано на 2008 год, станет центральным входом на Музейный остров в целом. Одновременно в нём будет находиться информационный центр, кафе, магазины, рестораны и залы для специальных мероприятий и выставок.

В Старом музее на основном этаже экспонируется часть Античного собрания: скульптуры, оружие, золотые украшения и сокровища из серебра из коллекции древнегреческого искусства, начиная с кикладской эпохи до древнеримской эпохи. На верхнем этаже музея с августа 2005 г. временно располагается берлинский Египетский музей, переехавший туда из Шарлоттенбурга. В 2009 году он займёт своё место в отстроенном Новом музее.

Восстановленный Новый музей после открытия в 2009 году принял экспозицию Египетского музея и собрания папирусов, в которую в частности входит знаменитый бюст древнеегипетской царицы Нефертити и другие произведения искусства эпохи Эхнатона. В Новом музее также частично представлена экспозиция Музея доисторического периода и ранней истории, относящаяся к каменному веку и другим древним эпохам.

В трёх корпусах Пергамского музея собраны архитектурные объекты, древнегреческие и древнеримские скульптуры из Античного собрания, музея Передней Азии, экспонаты которого охватывают шесть тысяч лет истории, искусства и культуры Передней Азии, и Музея исламского искусства, в котором хранятся произведения искусства исламских народов VIII—XIX вв. Пергамский музей получил всемирную известность благодаря впечатляющей реконструкции археологического ансамбля Пергамского алтаря, воротам Милетского рынка, Воротам Иштар с фрагментом вавилонской Дороги процессий и фризу из Мшатты. После открытия четвёртого, находящегося пока на стадии строительства корпуса Пергамского музея в нём можно будет увидеть такие монументальные произведения из собрания Египетского музея, как ворота из храмового комплекса Калабша и колонный зал царя Сахуры, а также фасад из Телль-Халафа из Переднеазиатского музея, которые ещё со времён войны томятся в музейных запасниках Государственных музеев Берлина.

В собрании Старой национальной галереи представлены произведения скульптуры и живописи XIX в., начиная Каспаром Давидом Фридрихом и французскими импрессионистами и заканчивая фресками творивших в Риме назарейцев.

В открывшемся 17 октября 2006 года после реконструкции Музее Боде представлены экспонаты из Музея византийского искусства III—XIX веков, итальянская и немецкая скульптура от раннего Средневековья до XVIII в. из Скульптурного собрания. В Монетном кабинете хранятся серии монет, которые охватывают период от VII века до н. э., когда первые монеты чеканились в Малой Азии, и заканчивая монетами и медалями XX века, а также избранные экспонаты старых мастеров из Берлинской картинной галереи.

В 2005 году один из трёх открытых для доступа публики музеев на Музейном острове посетил каждый седьмой посетитель берлинских музеев.

См. также

• Фонд прусского культурного наследия
• Государственные музеи Берлина
• Античное собрание Берлина
• Список музеев Берлина

Ссылки

• [www.museumsinsel-berlin.de Официальный сайт Музейного острова  (нем.)]
• [www.berlin.de/orte/sehenswuerdigkeiten/museumsinsel/ Музейный остров на официальном сайте города  (нем.)]
• [www.smb.spk-berlin.de/smb/standorte/index.php?lang=de&p=2&objID=3313&n=1 Музейный остров на сайте Государственных музеев Берлина  (нем.)]
• [www.berlin-ru.net/city-guide-051-dostoprim-musinsel.php Музейный остров на русскоязычном портале berlin-net.ru]

Отрывок, характеризующий Музейный остров

При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.