Музей азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви

Музей азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви азерб. Nizami Gəncəvi adına Azərbaycan Ədəbiyyatı muzeyi
Здание музея в дневное время
Дата основания	1939
Местонахождение	Азербайджан, Баку, AZ 1001, Ул. Истиглалият, 53
Директор	Рафаэль Баба оглы Гусейнов
Сайт	[nizamimuseum.az/museum/ nizamimuseum.az]  (азерб.)  (рус.)  (англ.)]

К:Музеи, основанные в 1939 году

Музе́й азербайджа́нской литерату́ры и́мени Низами́ Гянджеви́ (азерб. Nizami Gəncəvi adına Azərbaycan ədəbiyyatı muzeyi) — основан в Баку в 1939 году. Расположен в центре столицы Азербайджана, недалеко от площади Фонтанов и входа в Ичери Шехер. На сегодняшний день этот музей является одной из крупнейших и богатейших сокровищниц азербайджанской духовной культуры.

Основные цели

Сбор, исследование и хранение научных и др. материалов об азербайджанской литературе и культуре, представление этих материалов в экспозициях и на выставках. В музее также проводятся большие научные исследования, пишутся и издаются книги и монографии.

История музея

Здание, в котором располагается музей, было построено в 1860-е гг. как двухэтажный караван-сарай. Архитектором был Касым-бек Гаджибабабеков. В 1915 году здание было передано под гостиницу «Метрополь» и был достроен второй этаж. Затем, в 1918-1920 годах здесь жили и работали сотрудники Кабинета министров Азербайджанской Демократической Республики, а в 1920-30-х годах здесь размещался Совет профсоюзов Азербайджана.

В конце 1930-х годов в СССР проходит политически мотивированная кампания по приданию классику персидской поэзии Низами Гянджеви статуса национального азербайджанского поэта, приуроченная к празднованию 800-летия поэта. Распоряжением Совета Народных Комиссаров Азербайджанской ССР от 1 ноября 1939 года, под № 4972, в связи с 800-летним юбилеем со дня рождения «великого азербайджанского поэта» Низами Гянджеви, в этом здании был создан мемориальный музей имени Низами. По проекту архитекторов Садыга Дадашева и Микаила Усейнова был проведен капитальный ремонт, установлены скульптуры на фасаде и достроены ещё два этажа. В дальнейшем мемориальный музей был преобразован в Музей азербайджанской литературы. Интерьер музея был оформлен Лятифом Керимовым.

В годы Второй мировой войны, когда в блокадном Ленинграде отмечали 800-летний юбилей «азербайджанского писателя» Низами Гянджеви, работы по размещению экспозиций в музее были продолжены. Несмотря на то, что начало музея было положено в 1939 году, музей открыл двери для посетителей только после победы в Великой Отечественной войне — 14 мая 1945 года. Дважды, в 1959 и 1967 годах музей был капитально отреставрирован, расширен и более усовершенствован. В 2001—2003 годах музей вновь претерпел ряд новейших изменений.

Летом 2005 года, после визита в музей президента Азербайджанской Республики Ильхама Алиева 30 декабря 2004 года, были подготовлены новые проекты, на основе которых приступили к капитальным реставрационным и ремонтно-восстановительным работам. Кабинет министров Азербайджанской Республики выделил на эти цели 13 миллионов манатов. Площадь экспозиции была увеличена до 2500 квадратных метров, а количество залов доведено до 30 основных и 10 вспомогательных. Если до реставрации 2005 года в музее демонстрировалось около 1000 из более чем 120 тысяч экспонатов музея, то после реставрации их количество достигло 25 тысяч.

На почтовой марке Азербайджана   Макет здания музея в Культурном центре Гейдара Алиева

Здание

Общая площадь музея составляет около 2500 кв.м, из которых под экспозиции отведено 1409 кв.м., под фонды 173 кв.м. В 30 основных и 10 вспомогательных залах музея представлено более 3 тысяч рукописей, редких книг, иллюстраций, портретов, скульптур, миниатюр, воспоминаний писателей и других экспозиций. Часть здания отведена под книжный магазин (ныне действующий).

На фасаде здания, по оси арок установлены статуи выдающихся поэтов и писателей Азербайджана в такой очередности: Мухаммеда Физули (скульптор Ф. Абдуррахманов), Молла Панаха Вагифа (скульптор Д. Каръягды), Мирзы Фатали Ахундова (скульптор П. Сабсай), Хуршидбану Натаван (скульптор Е. Трипольская), Джалила Мамедкулизаде (скульптор Н. Захаров) и Джафара Джаббарлы (скульптор С. Кляцкий).

Статуи на фронтоне лоджии фасада здания музея

Физули. Скульптор Фуад Абдурахманов   Молла Панах Вагиф. Скульптор Джалал Карягды   Мирза Фатали Ахундов. Скульптор Пинхос Сабсай   Хуршидбану Натаван. Скульптор Е. Трипольская   Джалил Мамедкулизаде. Скульптор Н. Захаров   Джафар Джаббарлы. Скульптор С. Кляцкий

Экспонаты

Гордостью музея является рукопись поэмы классика персидской поэзии Низами Гянджеви «Искандар-наме», написанная в 1418 году (миниатюра из этой рукописи, принадлежащая ширазской школе, являлась наиболее древней по времени иллюстрацией поэм Низами в собраниях СССР), экземпляр переписанной рукописи Физули «Бянкю-Баде» (1569 год), «Восточная поэма на смерть Пушкина» — Мирзы Фатали Ахундова, а также личные автографы и другие экспонаты и экспозиции большой научной ценности. Также в музее, носящем имя Низами Гянджеви хранится портрет поэта, выполненный Газанфаром Халыковым в 1940 году, а также рукописи 1479 года поэм Низами Гянджеви с миниатюрами.

• Миниатюры из рукописей
• İskəndərin atəşgahları dağıtdırması.jpg

  «Искандар разрушает капище огня». «Искандар-наме» Низами Гянджеви. Рукопись 1418 года

• Nizami Yeddi Gözel Behram Gur.JPG

  Бахрам сражается со львами. «Семь красавиц» Низами Гянджеви. 1479 год

• Nizami Yeddi Gözel.JPG

  Бахрам смотрит на портеты семи красавиц. «Семь красавиц» Низами Гянджеви. 1479 год

• Nizami Xosrov & Shirin.JPG

  Хосров видит купающуюся Ширин. «Хосров и Ширин» Низами Гянджеви. 1479 год

Ссылки

• [www.science.az/ru/literaturemuseum/index.htm Музей азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви]  (азерб.)  (рус.)  (англ.)
• [zerkalo.az/print.php?id=42432 Из дневника музея: вчера и сегодня]  (азерб.)  (рус.)  (англ.)
• [baku.kataloq.net/tag/музей/ Достопримечательности Баку — музеи]  (азерб.)  (рус.)  (англ.)
• [www.mct.gov.az/?/ru/culturehistory/2668/195 Музеи Азербайджана — историческая справка]  (азерб.)  (рус.)  (англ.)

Отрывок, характеризующий Музей азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви

Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…