Музей Отечественной войны 1812 года

Музей Отечественной войны 1812 года
Здание Московской городской думы
Дата основания	2012
Местонахождение	Москва, пл. Революции, 2/3
Директор	Алексей Константинович Левыкин
Сайт	[www.shm.ru Официальный сайт]

К:Музеи, основанные в 2012 году

Музей Отечественной войны 1812 года — военно-исторический музей в память о войне 1812 года, входит в состав выставочного комплекса Исторического музея в Москве на площади Революции. Открыт к 200-летию Отечественной войны 1812 года.

Расположен в двухэтажном павильоне, возведённом специально для этой цели под руководством архитектора П. Ю. Андреева во внутреннем дворе между зданием Московской городской думы и палатами Старого Монетного двора. Экспозиционная площадь около 2000 м².

История музея

Предшественники музея

В «Кутузовской избе» — доме крестьянина Михаила Фролова в деревне Фили, в которой 1 (13) сентября 1812 года был созван знаменитый военный совет, после окончания Отечественной войны бережно сохранялись предметы, находившиеся в нём с той поры. Желая «сохранить остаток памятника нашей истории», в 1868 году землевладелец и благотворитель Э. Д. Нарышкин решил передать избу в дар Москве, но в июле того же года изба почти полностью сгорела. В 1886 году по инициативе и на средства Общества хоругвеносцев храма Христа Спасителя, с согласия Московской городской думы, по проекту архитектора Н. Д. Струкова было построено новое здание «Избы Кутузова» и в ней организован музей, просуществовавший вплоть до 1929 года.

11 (24) февраля 1903 года сотрудники железнодорожной станции Бородино по своей инициативе в одной из комнат вокзала создали «Музей 1812 года». В том же году среди москвичей начался сбор средств для строительства полноценного музея в Москве. На народную инициативу было обращено высочайшее внимание и в 1907 году император Николай II повелел создать Особый комитет по устройству военно-исторического музея в память Отечественной войны 1812 года.

Планы по открытию к 100-летию войны

Высочайше утверждённый Особый комитет по устройству в Москве Музея 1812 года возглавил действительный член Императорского Русского военно-исторического общества полковник Генерального штаба Владимир Александрович Афанасьев. Воплощать задуманное комитет начал с издания брошюры «Где быть музею 1812 года». Страна готовилась отпраздновать 100-летие Отечественной войны 1812 года.

Уже в 1909 году Особый комитет организовал в Потешном дворце московского Кремля небольшую выставку памяти Отечественной войны. А в 1912 году в Императорском историческом музее открылась основная выставка, которая заняла девять залов, каждый из которых был спланирован и имел своё название: «Императора Александра I», «Бородино», «Отступление французов», «Героев 1812—1815 годов». Отдельно были собрана серия картин Василия Верещагина из серии «1812 год», привезённая из Русского музея, множество экспонатов из личных запасников передал меценат А. А. Бахрушин. Весь материал, представленный в экспозиции и описанный в специально изданном аннотированном каталоге, должен был стать основой для создания коллекции Музея 1812 года. Первая мировая война и Октябрьская революция помешали планам открытия музея. После распада Российской империи В. А. Афанасьев, ставший к тому времени генерал-майором Генерального штаба, добровольно вступил в Красную армию, а в 1930 году по обвинению в антисоветской деятельности арестован и выслан в Томск. Реализация идеи открытия музея оказалась полностью сорвана. Материалы, экспонировавшиеся на выставке в 1912 году, пополнили собрание Исторического музея и более ста лет оставались в статусе «музея в музее».

Открытие музея

В 2009 году распоряжением Правительства Российской Федерации утверждён план, предусматривающий строительство в Москве в 2010—2012 годах экспозиционного павильона для размещения экспозиции музея Отечественной войны 1812 года Государственного исторического музея. Ответственным исполнителем назначено Минкультуры России. Из федерального бюджета на эти цели выделено 440 млн рублей.

Музей был торжественно открыт 4 сентября 2012 года в присутствии председателя Правительства Российской Федерации Д. А. Медведева, который первым расписался в книге почётных гостей. Для посетителей новый музей открылся через два дня, 6 сентября.

Экспозиция

Музейный фонд насчитывает более двух тысяч предметов, включая раритетные карты и документы, оружие, униформу и предметы обихода военнослужащих Русской императорской армии и Великой армии Франции, предметы декоративно-прикладного искусства, коллекцию нумизматики, художественные произведения (живопись, графика, скульптура, миниатюра), посвящённые как непосредственно Отечественной войне, так и другим Наполеоновским войнам, а также международным отношениям Российской империи и Первой империи в начале XIX века, личностям императоров Александра I и Наполеона I.

Экспозицию открывает масштабный фрагмент уцелевшей стенописи Генриха Семирадского «Святой благоверный великий князь Александр Невский принимает папских легатов» из оригинального храма Христа Спасителя, возведённого «в сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели».

Особое место в коллекции занимает сабля, принадлежавшая низложенному императору Наполеону I Бонапарту, и, по всей вероятности, лично переданная им графу П. А. Шувалову, который спас Наполеона от разъярённой толпы французских крестьян по пути из Фонтенбло на остров Эльба.

Впервые в постоянной экспозиции музея целиком демонстрируется серия картин «Наполеон I в России», «1812 год» художника В. В. Верещагина, приобретённая правительством в 1902 году.

Особенностью музея является интегрированная в экспозицию мультимедийная информационная система, которая демонстрирует видеоролики к каждому разделу, создаёт проекцию ключевых моментов эпохи, воспроизводит анимированные карты сражений.

См. также

• Триумфальные ворота (Москва)
• Бородинская панорама
• Военная галерея

Ссылки

• [www.shm.ru/ Официальный сайт] Государственного Исторического Музея (ГИМ)

Отрывок, характеризующий Музей Отечественной войны 1812 года

Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.