Государственный центральный музей кино

Государственный центральный музей кино
Дата основания	1989
Местонахождение	Москва, ул. Мосфильмовская, д 1, корп. 3 (дирекция)
Директор	Лариса Оттовна Солоницына
Сайт	[www.museikino.ru/ eikino.ru]

К:Музеи, основанные в 1989 году

Государственный центральный музей кино — российское государственное учреждение, занимающееся активной просветительской и научной деятельностью в области истории и теории кино. Основан в марте 1989 года на базе реорганизованного Музейного отдела Всесоюзного Бюро пропаганды киноискусства. С момента открытия и до ноября 2005 года Музей кино располагался в Киноцентре на Красной Пресне, где были созданы фондовые коллекции, отражающие кинокультуру России на протяжении всей истории её развития, проводились регулярные показы шедевров мирового кино, лекции киноведов, философов, критиков, режиссёров, фестивали российского и зарубежного кино, семинары по теоретическим проблемам кинематографа.

Формально расположен в городе Москве, однако в настоящее время своего помещения не имеет. С конца 2005 года фондовые хранилища Музея кино располагаются на территории киноконцерна «Мосфильм», а кинопоказы и другие музейные мероприятия проходят на различных площадках Москвы. С октября 2014 года одной из официальных площадок Музея кино стал Центральный Дом кино. Президент музея (с 1 июля до 7 ноября 2014 года) — Наум Клейман (до 2014 года занимал должность директора), директор — Лариса Оттовна Солоницына.

История создания

Музей кино имеет очень долгую предысторию. Идея сохранять произведения кинематографа предлагалась рядом деятелей кино уже в 1910-е годы. В конце 1920-х Музей кино был создан в рамках Государственной Академии художественных наук, но в 1932 ГАХН упразднили, и собранные Григорием Болтянским ценнейшие материалы (первые киноаппараты, сценарии, эскизы, плакаты) частично разошлись по разным архивам, частично пропали.

В 1947 году, по ходатайству Сергея Эйзенштейна, учреждается Сектор истории кино в Институте истории искусств Академии наук СССР, в 1948 году — киноархив (Госфильмофонд), но создание Музея кино отложено на неопределённое будущее.

В 1960-е годы Правление Союза кинематографистов СССР организует Музейную комиссию под руководством режиссёров Леонида Трауберга и Сергея Юткевича. Союз начинает строительство Киноцентра на Пресне, где должен располагаться киномузей. Строительство затягивается на долгие годы, проект здания много раз пересматривается, но в нём всегда остаётся Музей кино.

В 1984 году по решению СК в его подразделении — Всесоюзном Бюро пропаганды киноискусства — приступает к работе Музейный отдел, к марту 1989 года реорганизованный в Центральный музей кино. Его рождение совпадает со 100-летием со дня рождения Чарлза Спенсера Чаплина, и леди Уна Чаплин совместно с фирмой «Баблз» дарит Музею фильм «Великий Диктатор» (1940), показом которого 31 марта открывается Большой зал Киноцентра. В достроенном здании на Пресне располагаются фондовые хранилища, выставочные залы и система кинозалов, в которых начинается показ отечественного и мирового кино по музейным принципам.

В 1992 году Музей кино становится самостоятельной некоммерческой культурно-просветительской организацией, его учредители — Государственный комитет Российской Федерации по кинематографии, Министерство культуры России, Конфедерация союзов кинематографистов и Союз кинематографистов России, затем к ним присоединяется «Совэкспортфильм». В 2001 году принято решение о придании Музею кино статуса государственного.

В 2004 – 2005 годы сложилась ситуация, когда Музей был вынужден покинуть помещение «Киноцентра на Красной Пресне». С конца 2005 года фондовые хранилища Музея кино располагаются на территории киноконцерна «Мосфильм», а кинопоказы, выставки и другие музейные мероприятия проходят на различных площадках Москвы.

С октября 2014 года одной из официальных площадок Музея кино стал Центральный Дом кино.

25 мая 2015 года между ФГБУК «Государственный центральный музей кино» и ОАО «ВДНХ» заключен договор о долгосрочной аренде павильона ВДНХ № 36 (бывшее название - «Переработка сельскохозяйственной продукции»), где в 2016 году будут осуществлены ремонт, реконструкция и приспособление помещения для полноценной деятельности Музея кино.

Предполагается, что в новом пространстве Музея кино на ВДНХ разместятся три кинозала для показа фильмов из коллекции музея, будут оборудованы зоны для постоянной экспозиции и тематических выставок, аудитории для проведения лекций по истории и теории киноискусства,  откроются кафе и фирменный магазин.

Деятельность

Три основных вида деятельности Музея кино:

• собирание, систематизация и описание документов и материалов по истории кинокультуры;
• организация фондовых, тематических и персональных выставок, связанных с кинематографом;
• систематизированный показ лучших фильмов, вошедших в сокровищницу отечественного и зарубежного кинематографа или ставших заметными явлениями текущего кинопроцесса.

Коллекции и выставки

В основу комплектования Музея положены представления об истории изобретения кинематографа, о кино как неотъемлемой части общей культуры нашей страны и всего мира, о целостности истории кинопроизводства (во всех его проявлениях и формах), о фильме как о результате слияния множества усилий и творческих устремлений специалистов разных профессий, объединенных единым замыслом режиссёра, о жизненном и творческом пути кинематографистов, а также о послесъемочном  кинопроцессе (премьеры, фестивали, прокат и т.п.) как части социально-культурной жизни.

В состав коллекции Музея кино входят:

• Фонд кино-фототехники (фототехника, докинематографическая техника, киносъемочная техника, звукотехника, светотехника, кинопроекционная техника, аппаратура для монтажа фильма);
• Изобразительный фонд (эскизы декораций, костюмов, персонажей, раскадровки, экспликации, эскизные наброски, зарисовки натуры, реквизита и типажей, архитектурные разработки, планировки декораций и прочие материалы, отражающие работу художников кино);
• Фонд анимации (эскизы сцен, персонажей, декораций, кукол, раскадровки, мультипликат, перекладки, марионетки, анимационные куклы и их чертежи, декорации, графика и живопись художников-аниматоров);
• Фототека – самое большое по объему собрание Музея кино. В нем представлены негативы на пленке и на стекле (оригиналы и дубль-негативы), авторское и рекламное фото, слайды и открытки, срезки кинокадров, вошедших и не включенных в монтаж фильма, а также срезки и фотографии несохранившихся фильмов;
• Рукописный фонд (архивы киноорганизаций и личные архивы кинематографистов);
• Предметно-мемориальный фонд (костюмы, реквизит, детали декораций, мебель, бытовые предметы, предметы прикладного искусства, макеты декораций и макеты для комбинированных съемок, а также вещи, принадлежавшие известным кинематографистам);
• Книжный фонд (фонд редкой книги и научная библиотека);
• Фонд киноплакатов и афиш (плакаты и афиши к фильмам, пригласительные билеты, программы творческих вечеров кинематографистов и другая рекламная продукция, начиная с 1900-х годов).
• Фонд диафильмов (уникальная коллекция графических оригинал-макетов художественных диафильмов, созданных на московской студии «Диафильм» в 1960-80-е годы).

В настоящее время работа с фондами серьёзно затруднена из-за отсутствия помещения. Хранение коллекций Музея стало возможным благодаря киностудии «Мосфильм» и лично Карену Шахназарову, но научная деятельность в прежнем масштабе не ведётся. По тем же причинам отсутствуют постоянные экспозиции, временные выставки проводятся периодически в сотрудничестве с рядом музеев Москвы и различными культурными организациями.

Синематека

Наиболее востребованный вид деятельности Музея кино — кинопоказы картин, оставивших след в развитии киноискусства, — как классических шедевров мирового кинематографа, так и популярнейших лент прошлого, и экспериментальных работ, а также наиболее интересных в художественном отношении современных фильмов.

Образовательная программа «Век кино» знакомит зрителя с развитием художественных направлений и школ в истории киноискусства. В период с 1992 по 2005 год, когда Музей кино располагался в здании Киноцентра на Пресне и располагал четырьмя (первоначально шестью) кинозалами на 40-200 мест, регулярно проводились также заседания тематических киноклубов: «Японского», «Немецкого», «Оперного», «Анима-клуба» и др. Ежегодно Музей кино представляет свою ретроспективную программу на Московском международном кинофестивале.

Музей активно участвует в международной культурной деятельности, сотрудничая с зарубежными культурными организациями, посольствами, что позволяет организовывать уникальные программы японского, итальянского, немецкого, чешского, польского, финского кино и кино других стран мира. Ежегодно проводятся показы фестиваля современного итальянского кино «N.I.C.E.»

С 2006 года показы Музея кино в Москве проводятся при взаимодействии с Центральным домом Художника, муниципальным кинотеатром «Салют» и — от раза к разу — с культурными организациями Москвы («Театральный центр на Страстном» и др.) В последние несколько лет Музей развивает региональные синематеки — в Перми, Норильске, Владикавказе и Беслане.

В 2012—2014 годах показы Музея кино в Москве проходят в Общественном центре «Моссовет», Музее искусства народов Востока и кинотеатре «Пионер».

Ситуация с помещением музея

C 1989 года Музей кино располагался в здании вновь открытого Киноцентра на Пресне, которое специально проектировалось и строилось для размещения Музея кино и Центрального кинолектория Союза кинематографистов СССР. В 1992 году Киноцентр был акционирован, а Музей кино, по инициативе Конфедерации союзов кинематографистов СНГ, Союза кинематографистов России (СК) и Госкино был выделен в самостоятельную организацию, за которой в здании Киноцентра согласно разделительному балансу закрепили площадь в 1120 кв. м. Акции Киноцентра были распределены между союзами кинематографистов бывших союзных республик СССР, которые со временем эти акции продали и основным акционером ЗАО «Киноцентр» стала болгарская фирма; за российским СК осталась доля в 32 %. Доходы от сдачи в аренду помещений Киноцентра были для СК России, который в 1997 году возглавил Никита Михалков, чуть ли не единственным источником дохода.

В 2004 году на съезде Союза кинематографистов было принято решение о продаже принадлежащих Союзу акций ЗАО «Киноцентр», при этом решение особо оговаривало, что Музей кино останется в здании Киноцентра до тех пор, пока для него не будет найдено новое помещение. Договор на продажу принадлежащих СК акций вскоре был заключён. Однако через некоторое время Никита Михалков, вопреки решению съезда, подписал дополнительное соглашение к договору, согласно которому музей должен был освободить помещение до конца 2005 года. После выселения музея Михалков стал председателем совета директоров ЗАО «Киноцентр».

В 2004—2005 годы сложилась ситуация, когда Музей был вынужден покинуть своё помещение.

История с потерей Музеем кино кинозалов и хранилищ имела широкий общественный резонанс, что позволило (несмотря на различные общественные ситуации и совершенно иной масштаб последствий) провести исторические параллели с защитой Французской синематеки и Анри Ланглуа в 1968 году в Париже.

В период, когда конфликт вошёл в наиболее активную стадию, заняла активную позицию и общественность. Письмо с выражением протеста против выселения Музея кино, размещенное в сети Интернет, подписали более 6000 человек. Зрителями синематеки (впоследствии — «Обществом друзей Музея кино») было организовано несколько митингов и пикетов в поддержку Музея кино, собравших несколько сотен участников. Политической окраски эти акции не имели, в 2004 году участники требовали оставить Музей в старом здании, в 2005 — предоставить синематеке новое помещение, позволяющее работу с архивами и коллекциями, проводить киносеансы.

На митингах прозвучали выступления режиссёров Александра Митты, братьев Дарденн, киноведов Александра Трошина и Андрея Плахова и др. Слова поддержки Музею кино передали известные российские и зарубежные кинематографисты: Бернардо Бертолуччи, Квентин Тарантино, директор Венецианского фестиваля Марко Мюллер и др. Группа молодых российских кинорежиссёров — Алексей Герман-мл., Андрей Звягинцев, Илья Хржановский и др. — постаралась привлечь внимание европейской общественности к проблемам Музея кино на 62-м кинофестивале в Венеции. Поддержку музею кино высказывала Международная федерация кинопрессы, по просьбе немецких кинематографистов канцлер ФРГ Герхард Шрёдер поднимал этот вопрос на встрече с Владимиром Путиным. Эммануил Филиберто Савойский, наследник итальянского престола, в ходе Венецианского фестиваля 2004 года вручил Науму Клейману крупную премию, объяснив это желанием сохранить музей, который хотят закрыть.

По информации СМИ, в апреле 2013 года министерство культуры предложило Науму Клейману оставить должность директора музея, пообещав взамен решить вопрос о размещении учреждения в здании на Зубовском бульваре. Клейман от этого предложения отказался, так как оно предполагало размещение Музея кино в одном здании с мини-отелем и ночным клубом, но без пространства для хранения фондов.

20 ноября 2013 года на первом заседании Общественного совета по возрождению Музея была обнародована концепция и проект размещения на площадях Научно-исследовательского кинофотоинституте (НИКФИ), для чего здание института должны были реконструировать и возвести новый корпус.

13 января 2014 года на встрече с журналистами по случаю Дня российской печати Владимир Мединский отказался от идеи переезда в НИКФИ по причине того, что только часть здания принадлежит государству; также он отверг предложение Константина Эрнста о размещении учреждения в помещениях бывшего завода «Серп и Молот».

До сегодняшнего дня своё помещение у музея отсутствует.

25 мая 2015 года между ФГБУК «Государственный центральный музей кино» и ОАО «ВДНХ» заключен договор о долгосрочной аренде павильона ВДНХ № 36 (бывшее название - «Переработка сельскохозяйственной продукции»), где в 2016 году будут осуществлены ремонт, реконструкция и приспособление помещения для полноценной деятельности Музея кино.

Конфликт между директором и коллективом музея

На первом заседании Общественного совета в связи необходимостью в совершенствовании управленческой структуры было решено назначить Наума Клеймана Президентом Музея. Клейман предлагает на пост директора своего нынешнего заместителя Максима Павлова, министерство — советника министра культуры Алексея Кучеренко.

В начале июля 2014 года министр культуры В. Мединский назначил директором музея Ларису Солоницыну, до этого работавшую редактором газеты Союза кинематографистов «СК новости». Наум Клейман, бессменный директор музея с 1992 года, был переведён на должность президента, которая, однако, не была закреплена в уставе музея, согласно которому вся полнота административной власти принадлежит директору учреждения. Пресса отмечала, что Солоницына — «креатура» и «человек из команды» Никиты Михалкова, с которым у музея был давний конфликт, закончившийся выселением музея из здания Киноцентра. Приближённым человеком к Михалкову называл Солоницыну Даниил Дондурей.

В октябре 2014 года сотрудники музея обратились к директору департамента культурного наследия министерства культуры Михаилу Брызгалову и советнику президента Владимиру Толстому с выражением недоверия Солоницыной. Поддержку сотрудникам высказала Гильдия киноведов и кинокритиков, опубликовавшая петицию, в которой осудила «авторитарные методы» нового руководителя музея и выразила «решительное недоверие министру культуры Российской Федерации В. Р. Мединскому и проводимой им политике». В конце октября научные сотрудники музея в полном составе написали заявления об увольнении. На сайте музея было опубликовано [www.museikino.ru/post/239632 открытое письмо] сотрудников учреждения Мединскому, в котором они изложили причины своего поступка, среди которых были названы авторитаризм, грубость и непрофессионализм нового директора. В ответ на это заместитель Мединского Елена Миловзорова заявила, что у министерства нет претензий к Солоницыной и отметила, что в ходе проведённой проверки в деятельности прежнего руководства музея были выявлены нарушения, в частности не был выполнен госзаказ и допущено неправомерное расходование средств на сумму свыше 4 млн рублей.

По словам Наума Клеймана, Миловзорова «передёргивает факты»: «министерская ревизия получила объяснение и сочла их удовлетворительными — в окончательном акте результатов проверки эти претензии отсутствовали. Задача наших обвинителей — очернить нас и обелить себя». Поддержку Клейману выразили Карен Шахназаров, Павел Лунгин, Валерий Тодоровский, Андрей Звягинцев и Андрей Прошкин.

30 октября 2014 года издание Sight & Sound опубликовало на сайте Британского института кино открытое письмо на имя Дмитрия Медведева с выражением беспокойства о ситуации вокруг Музея. Письмо подписали Тильда Суинтон, режиссёр Марк Казинс и Тьерри Фремо. Впоследствии к обращению присоединились несколько сотен кинематографистов, среди них: Эжен Грин, Жан-Мишель Фродон, Педру Кошта, Жан-Мари Штрауб, президент Каннского кинофестиваля Жиль Жакоб, Бела Тарр, директор Берлинале Дитер Косслик, Мика Каурисмяки, Маргарета фон Тротта, Вим Вендерс, Люк Дарденн, Агнешка Холланд, Кен Лоуч, Йос Стеллинг.

5 ноября 2014 года на Секретариате Союза Кинематографистов рассматривался вопрос о Музее Кино, большинством голосов было постановлено поддержать Солоницыну. Наум Клейман уговаривает своих сотрудников отозвать свои заявления об увольнении, большинство соглашается. Наум Клейман покинул созданный им Музей кино 7 ноября 2014 г. В знак солидарности со своим учителем по собственному желанию из Музея кино уволилось 6 сотрудников, не являвшихся хранителями фондов.

См. также

• Научно-мемориальный кабинет-музей С. М. Эйзенштейна
• Музеи Москвы

Ссылки

• [www.museikino.ru Официальный сайт Музея кино]
• [muzeikino.ru/press/index.html Мониторинг публикаций на Информационном сайте Общества друзей Музея кино]
• Василий Корецкий. [www.colta.ru/articles/cinema/3981?page=31 Ликвидация: Полная хроника злоключений музея кино]. Colta (27.10.2014). Проверено 28 октября 2014.
• [community.livejournal.com/musei_kino/ Сообщество в Живом журнале, посвященное Музею кино]
• [muzeikino.ru/press/fipresci_31.12.2005.htm Статья А. Плахова от 31 декабря 2005 года «End of an Institution — The Moscow Film Museum» (на англ. языке)]
• Erin E. Arvedlund. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9E07E4D8143DF935A15751C0A9639C8B63 Arts, Briefly; Film Museum Must Move] (англ.). The New York Times (26 February 2005). Проверено 25 мая 2009. [www.webcitation.org/65tZpTwgA Архивировано из первоисточника 3 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Государственный центральный музей кино

– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.