Государственный музей истории религии
Поделись знанием:
К:Музеи, основанные в 1932 году
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
(перенаправлено с «Музей религии и атеизма»)
| Государственный музей истории религии | |
|---|---|
| |
| Дата основания | 1932 |
| Местонахождение | Санкт-Петербург, Почтамтская ул, 14/5 |
| Сайт | [www.gmir.ru/ www.gmir.ru] |
Государственный музей истории религии (ранее — Государственный Музей истории религии и атеизма Министерства культуры СССР, Музей истории религии и атеизма АН СССР, Музей истории религии АН СССР) — музей в Санкт-Петербурге. С 2000 года располагается по адресу: Почтамтская ул., 14/5, в 1932—2000 годах располагался в здании Казанского собора (до его возвращения Русской православной церкви).
Музей истории религии — единственный в России и один из немногих музеев в мире, экспозиции которого представляют историю возникновения и развития религии. Собрание музея насчитывает более 180 000 экспонатов, древнейшие из которых датируются VI тыс. до н. э.
Содержание
- 1 История
- 2 Постоянная экспозиция
- 3 Научно-методический центр по проблемам истории религии и религиоведения
- 4 Научная библиотека музея
- 5 Коллекции
- 5.1 Фонд «Архаические и традиционные верования»
- 5.2 Фонд «Религии ранних цивилизаций»
- 5.3 Фонд «Православие. Изобразительное искусство»
- 5.4 Фонд «Ислам»
- 5.5 Фонд «Иудаизм»
- 5.6 Фонд «Религии Востока»
- 5.7 Фонд «Православие. Декоративно-прикладное искусство»
- 5.8 Фонд «Религии Запада»
- 5.9 Фонд редкой книги
- 5.10 Фонд «Драгоценные металлы»
- 5.11 Фонд «Научно-исторический архив»
- 5.12 Фонд «Ткани»
- 5.13 Фонд «Филателия»
- 5.14 Фонд «Фонотека-мультимедиа»
- 5.15 Фонд «Фототека»
- 6 Примечания
- 7 Литература
- 8 Ссылки
История
Музей был образован в системе Академии наук СССР на основании решений Президиума АН СССР от 7 сентября 1930 года и Секретариата ЦИК СССР от 26 апреля 1931 года. В основу экспозиции музея легла антирелигиозная выставка, открытая в 1930 году в залах Зимнего дворца в Ленинграде. Официальное открытие музея в Казанском соборе состоялось 15 ноября 1932 года Инициатором создания музея и его первым директором стал выдающийся российский историк религии, этнограф и антрополог В. Г. Богораз-Тан (1865—1936). Не менее важную роль в организации и функционировании музея сыграл М. И. Шахнович, занимавший должность заместителя директора музея с 1944 по 1960 год. В 1976—1986 годах директором музея работал Я. Я. Кожурин.
Постоянная экспозиция
Сегодня в Государственном музее истории религии открыты для посещения следующие разделы постоянной экспозиции:
- История русского православия;
- Католицизм;
- Протестантизм;
- Религии Востока: буддизм, индуизм, конфуцианство, даосизм, синтоизм;
- Ислам.
26 апреля 2012 года в Музее после реэкспозиции открылись следующие разделы:
- Архаические верования и обряды;
- Религии Древнего мира: политеизм;
- Религии Древнего мира: иудаизм и возникновение монотеизма;
- Возникновение христианства.
В феврале 2011 года в музее был открыт специальный детский отдел постоянной экспозиции «Начало начал». Это комплексное интерактивное экспозиционное пространство, ориентированное на детскую аудиторию и дополняющее постоянную экспозицию. Отдел сконструирован как тотальная инсталляция — особое магическое пространство, погружающее маленького посетителя в эпоху мифологического сознания. «Начало начал» демонстрирует важный и неотъемлемый компонент религиозных представлений — представления о возникновении мира и его устройстве.
Научно-методический центр по проблемам истории религии и религиоведения
Государственный музей истории религии является общероссийским научно-методическим центром Министерства культуры Российской Федерации по оказанию научно-методической помощи в области истории религии и религиоведения для музеев России, хранящих и изучающих коллекции культовых предметов.
Одним из приоритетных направлений деятельности музея как научно-методического центра являются ежегодные музейные стажировки, дающие возможность перенять уникальный опыт музея в научно-методической, экспозиционно-выставочной, фондовой и просветительной деятельности.
Научная библиотека музея
Отдел книжных фондов (в настоящее время — Научная библиотека) был создан в 1932 году. В настоящее время фонд библиотеки насчитывает около 192 000 единиц хранения. Это одно из крупнейших книжных собраний по вопросам религии и атеизма, единственная в России библиотека светского характера, где в столь полном объёме представлена литература по различным конфессиям: христианству (православию, католицизму, протестантизму), иудаизму, исламу, буддизму, даосизму, синтоизму и т. д. В библиотеке также хранятся книги по истории, философии, психологии, археологии, этнографии, изобразительному искусству, музееведению. Основу собрания составили издания из запасного фонда Библиотеки Академии наук СССР, фондов общевузовской библиотеки (бывшей Университетской), Центрального антирелигиозного музея (ЦАМ) в Москве, рабочего антирелигиозного университета (Ленинград), Политехнического института, Института истории и др. В состав библиотеки вошла часть книжного фонда Императорского Православного Палестинского общества (книги и журналы по богословию, церковной истории, палестиноведению), книги из личных библиотек В. Д. Бонч-Бруевича, А. Н. Никольского, Б. Я. Рамма, протоиерея И. Н. Четверухина и др. Библиотека хранит следующие виды и типы изданий: книги (священные тексты, монографии, справочные издания, сборники статей), брошюры, альбомы, каталоги выставок, периодические издания (журналы и газеты) на русском, славянском и иностранных языках.
В книжное собрание библиотеки входят издания XVII—XXI вв.
- Коллекции Научной библиотеки
- Коллекция изданий Библии Всемирного и Российского Библейского обществ.
- Коллекция масонской литературы.
- Коллекция богословской и дореволюционной периодики.
- Коллекция собрания трудов духовных академий и семинарий.
- Коллекция религиозно-философских изданий второй половины XIX — начала XX вв.
- Коллекция старообрядческой литературы.
- Коллекция антирелигиозной литературы 1920—1930-х гг.
- Коллекция трудов сотрудников музея.
- Коллекция книг на европейских языках «Rossica».
Коллекции
В настоящее время фонды музея насчитывают около 180 000 экспонатов. Это памятники истории и культуры разных стран, эпох и народов. древнейшие из которых датируются VI до н. э.
Фонд «Архаические и традиционные верования»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 4 499 единиц хранения.
В собрании представлены вещественные и изобразительные памятники, характеризующие архаические и традиционные верования народов России и ближнего зарубежья, а также коренного населения Америки, Африки, Азии, Океании. Хронологические рамки собрания: VI тыс. до н. э. — XXI в. н. э.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция «Традиционные верования коренных народов Сибири и Дальнего Востока»
- Содержит материалы по верованиям и обрядам чукчей, эскимосов, нанайцев, ульчей, нивхов, якутов, эвенков, бурят, ненцов, хантов, манси и др: скульптурные изображения различных духов, амулеты, предметы, связанные с промысловыми, родильными, лечебными, погребальными и другими обрядами. Наиболее полно представлены материалы по шаманству сибирских народов.
- Коллекция по традиционным верованиям народов Поволжья
- Включает материалы по верованиям и обрядом удмуртов, марийцев, коми. Это ритуальная посуда и утварь из семейных святилищ, жреческие одеяния, ритуальные музыкальные инструменты, приношения семейным и родовым духам, амулеты.
- Коллекция по традиционным верованиям народов Кавказа
- Представлены материалы по дохристианским и домусульманским верованиям хевсуров, сванов, пшавов, осетин, черкесов-шапсугов, народов Дагестана и др. Это жреческие костюмы и принадлежности, жертвоприношения из святилищ, материалы, связанные с обрядностью новогоднего праздника, амулеты, ритуальное печенье.
- Содержит материалы по народным верованиям населения Русского Севера, Калужской губернии и других районов: святочные маски, ритуальное печенье, купальские венки, куклы-кукушки, птицы-галюшки, материалы по свадебной и погребально-поминальной обрядности.
- Включает материалы по верованиям батаков, связанные с земледельческими и погребальными ритуалами — сумки для священного риса, жреческие гадальные книги и жезлы, корабль мертвых; меланезийские скульптурные изображения предков.
- Коллекция по традиционным верованиям индейцев Америки
- Её составляют отдельные предметы, связанные с верованиями индейцев Северной и Южной Америки — шаманские маски и наголовья, шумящие танцевальные браслеты и др.
- Коллекция по традиционным верованиям народов Африки
- Археологическая коллекция из раскопок средневекового финно-угорского Пятницкого могильника в г. Муроме (IX—XI вв.)
- Включает бронзовые украшения и железное оружие.
Фонд «Религии ранних цивилизаций»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 5 396 единиц хранения.
В собрании представлены памятники истории и культуры, характеризующие религии Древнего Востока (Месопотамия, Вавилон, Египет), Древней Греции, Северного Причерноморья, Древнего Рима. Самые ранние из них датируются VI в до н. э. Разделы собрания фонда совпадают с их делением по историко-культурной и религиозной принадлежности: Древний Вавилон, Египет, Греция и т. д.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Нумизматическая коллекция (VI—V вв. до н. э. — IV в. н. э.)
- Археологическая коллекция (VI в. до н. э. — XIII в.н. э.)
- Скульптура
- Отдельный комплекс экспонатов составляет гипсовая скульптура XIX—XX вв., переданная в 1950-х гг. из Академии художеств и Государственного Эрмитажа.
- Графика
- Большую часть коллекции составляют произведения западноевропейских мастеров XVIII—XIX вв на античные сюжеты.
Фонд «Православие. Изобразительное искусство»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде около 20 000 единиц хранения.
В состав фонда входят произведения темперной, масляной живописи и графики, связанные с историей России, русской культурой и православием, отражающие особенности вероучения и культа, основные этапы истории Русской православной церкви. Кроме того собрание включает памятники по истории старообрядчества и некоторых других религиозных направлений, в том числе и не православного толка, бытовавшие на территории России (баптисты, адвентисты и.т.д.), а также русского масонства. Отдельную коллекцию составляют музейные предметы, характеризующие политику советского государства в вопросах религии и Церкви. Специфику собрания определяет многообразие иконографического материала: образов святых, христианских сюжетов и персонажей, видов православных монастырей и храмов, портретов религиозных деятелей, представленных в живописи и печатной графике. Основная часть собрания — памятники XVII—XX вв.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция икон конца XVII—XVIII вв.
- Большая часть составляющих её экспонатов представляет иконописную школу Московской Оружейной палаты. Включает иконы, созданные выдающимися мастерами Кириллом Улановым, Тихоном Филатьевым, Георгием Зиновьевым, Алексеем Андреевым, Дмитрием Логиновым и составляющие золотой фонд русского искусства.
- Коллекция икон мастерского письма конца XIX — начала XX вв.
- Одна из крупнейших в России коллекция икон, связанных с историческими лицами и событиями: спасение императора Александра III с семьей в Борках, освобождение крестьян в 1861 г., Русско-турецкая и I Мировая войны, взятие Азова, рождение императорских наследников и др.
- Масляная живопись: произведения И. К. Айвазовского, Г. Г. Мясоедова, К. Е., В. Е. и А. В. Маковских, Л. И. Соломаткина, В. В. Пукирева, В. М. Васнецова, М. В. Нестерова, М. П. Боткина, А. А. Дейнеки, Д. Н. Кардовского, Д. С. Моора и др.
- Коллекция печатной графики
- Литографии с изображениям святых и почитаемых икон, евангельских сцен, виды православных монастырей и храмов, портреты религиозных деятелей.
- Коллекция гравированных и литографированных лубков
- Представляет богатый репертуар русских народных картинок XVIII—XIX вв.: работы известных граверов-академистов Н. И. Уткина, И. В. Ческого, А. Ф. Зубова, художников граверной мастерской П. П. Бекетова и др.
- Коллекция оригинальной графики
- Рисунки К. В. Лебедева, В. Г. Перова, Ф. А. Бруни, В. М. Васнецова, М. В. Нестерова, Н. В. Неврева, Л. Н. Бенуа, Н. Д. Дмитриева-Оренбургского, О. Э. Браза и др.
- Коллекция акварельных старообрядческих рисунков XVIII—XIX вв.
- Коллекция советских плакатов и карикатур 1920—1940-х гг.
Фонд «Ислам»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 1 330 единиц хранения.
Собрание фонда включает предметы культа, графику, живопись, произведения декоративно-прикладного искусства. Они представляют догматику, обряды, культуру и образ жизни народов, исповедующих ислам (Средняя Азия, Поволжье, Северный Кавказ, страны мусульманского Востока — Пакистан, Индия, Ирак, Афганистан, Ливан, Турция). Основная часть экспонатов датируется XVIII—XXI вв.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция предметов культового назначения
- Коллекция произведений декоративно-прикладного искусства и предметов быта
- Коллекция религиозных настенных хромолитографий — лубков (шамаилей), изданных в Казани в конце XIX — начале XX в.
- Коллекция религиозных плакатов и «народных картинок» из стран зарубежного Востока
- Коллекция амулетов и оберегов
- Коллекция женских украшений с религиозными символами
- Коллекция живописных и графических произведений русских и советских художников
- Коллекция гравюр к русскому переводу книги Д′Оссона «Полная картина Оттоманской империи» (Санкт-Петербург, 1795)
Фонд «Иудаизм»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 1 220 единиц хранения.
Основу фонда составили предметы, поступившие из разных музейных коллекций и Государственного музейного фонда в 1930—1931 гг. Большая часть предметов ритуальной утвари принадлежит к религиозной культуре ашкеназов. Такое собрание позволяет полноценно представлять в экспозиции и выставках религиозные обряды ашкеназских общин Центральной и Восточной Европы, в частности Российской империи. Хронологические рамки фонда — XVIII — начала XX в., географические — Европа, исключение составляют несколько предметов из Средней Азии, связанные с религиозной культурой бухарских евреев.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция свитков Торы
- Собрание пергаментных рукописных свитков с текстом Торы (Пятикнижия), укрепленных на специальных древках, насчитывает более 300 единиц хранения. Такой свиток (сефер Тора) наделен в еврейской религиозной культуре наивысшей святостью. В фонде, наряду с другими, представлены мемориальные вещи, в том числе, сефер Тора, подаренная еврейской общиной Николаю II.
- Коллекция предметов, составляющих неотъемлемую часть облачения сефер Торы, и праздничной ритуальной утвари из металла
- Блюда для пасхальной трапезы, праздничные светильники, в частности для Хануки.
- Коллекция деревянных футляров для мезузы
- Мезуза — прямоугольный кусочек пергамента с текстом из Второзакония. По традиции, помещенная в такой футляр мезуза прикрепляется к дверному косяку согласно заповеди: «И ты напишешь их на дверных косяках твоего дома и твоих воротах» (Втор., 6:9). Подобные футляры были особенно широко распространены в Галиции.
- Коллекция тфилин
- Коллекция еврейских почтовых открыток
- Коллекция графики
- Включает работы, выполненные еврейскими художниками. Например, графические листы С. Б. Юдовина на тему еврейских религиозных обрядов.
Фонд «Религии Востока»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 13 134 единиц хранения.
В собрании представлены памятники истории и культуры, характеризующие религии Востока (буддизм, индуизм, синтоизм, даосизм, конфуцианство). Хронологические рамки собрания: II—XXI вв.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- археологическая коллекция из раскопок буддийского культового центра Кара-Тепе (эпоха Кушанской империи) II—IV вв. н. э.
- Коллекция японских свитков XVII—XIX вв. с изображениями буддийских персонажей
- Коллекция буддийских ритуальных масок мистерии Цам и индуистских ритуальных масок
- Буддийские танки (иконы) XVIII—XX вв.
- Коллекция буддийской скульптуры XVIII—XX вв.
- Коллекция буддийской ритуальной утвари XVIII—XX вв.
- Коллекция музыкальных инструментов, используемых в буддийских ритуалах (барабаны, музыкальные тарелки, трубы из металла и кости)
- Многофигурная композиция «Сукхавати — чистая земля Будды Амитабхи» дерево, папье-маше)
- Бурятия. 1904—1905 гг. Создана монахами буддийских монастырей Тамчинского (Гусиноозерского) и Гегетуевского — по заказу известного собирателя предметов восточного искусства князя Э. Э. Ухтомского. Около 600 деталей.
- Комплекс «Сукхавати — чистая земля Будды Амитабхи»
- Бурятия. XIX в. Около 1 500 деталей.
- Коллекция китайских народных картин (лубков) XVIII—XIX вв. академика В. М. Алексеева
- Коллекция китайской скульптуры XIX в. из капы
- Коллекция хромолитографий конца XIX — начала XX вв. с изображением персонажей индуистского пантеона
- Коллекция индуистской скульптуры XVIII—XIX вв. из собрания Ф. М. Плюшкина
- Коллекция ритуальных предметов XX—XXI вв., полученных в дар от Международного научного общества «Синто» (Япония)
- Коллекция японских домашних киотов XVIII—XIX вв.
Фонд «Православие. Декоративно-прикладное искусство»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 4 000 единиц хранения.
Фонд содержит предметы убранства православных храмов (Царские врата, резные украшения иконостасов, лампады, светильники), богослужебные предметы (дарохранительницы, потиры, дискосы, звездицы и др.), произведения скульптуры и мелкой пластики, различные предметы сакрального характера (напрестольные, осеняльные, наперсные; образки, дробницы и панагии; литые и резные иконы). В собрании представлены памятники XVII — начала XXI вв.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция старообрядческого искусства
- В коллекцию входят предметы старообрядческого искусства: поморское литье, намогильные доски и кресты XVIII—XIX вв.
- Резные деревянные иконы, складни, образки
- Предметы XVIII—XIX вв., созданные в крупнейших монастырях — Троице-Сергиевой и Киево-Печерской лаврах, в Соловецком и других монастырях.
- Коллекция евлогий
- Паломнические реликвии, привезенные из Палестины и Афона в конце XIX — начале XX вв.: уникальные иконки, написанные на костях рыб из Генисаретского озера; резные образки, выполненные на перламутровых раковинах в Вифлееме; барельефа на кусках Мамврийского дуба и камнях из реки Иордан.
- Коллекция медалей
- Иллюстрирует как события общегосударственного значения (в память войны с Наполеоном, Крымской войны, Русско-Японской войны), так и примечательные даты церковной жизни: закладка и освящение соборов, юбилеи религиозных организаций и т. д. Отдельный комплекс экспонатов составляют награды Русской Православной церкви, переданные в дар музею Святейшим Патриархом Московским и Всея Руси Алексием Вторым и Московской Патриархией.
- Мемориальная коллекция Императорского Дома Романовых
- Подношения, сделанные царской семье к праздничным и юбилейным датам (пасхальные яйца, подносные блюда); пожертвования и вклады членов императорской фамилии в храмы.
Фонд «Религии Запада»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 27 561 единиц хранения.
Фонд включает произведения религиозного и светского искусства художественных школ Италии, Испании, Германии, Австрии, Нидерландов, Голландии и Фландрии, Франции, Польши, Чехии, Словакии и России. Экспонаты фонда — живопись, скульптура, графика, декоративно-прикладное искусство, а также церковная утварь и детали облачения священнослужителей — позволяют раскрыть основные этапы истории христианства на Западе в период Средних веков, Возрождения, Реформации и Контрреформации, Нового и Новейшего времени. Ранее некоторые из этих предметов находились в частных коллекциях: Лейхтенбергских, Вяземских-Шереметьевых, Юсуповых, Строгановых, М. С. Щёкина и др. Хронологические рамки собрания: XIV—XXI вв.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Коллекция итальянской живописи
- Включает как произведения выдающихся мастеров и их учеников, так и малоизвестных авторов, чьи работы редко встречаются не только в отечественных, но и зарубежных музеях: Джироламо Джовеноне, Франческо и Джироламо Бассано, Карлетто Кальяри, Джованни Бальоне, Пьетро делла Веккиа, Гверчино, Вольтеррано, Карло Маратта, Помпео Батони и др. Жемчужина коллекции — не имеющее аналогов в российских музеях «Распятие», созданное художниками школы Джотто (начало XIV в.).
- Коллекция испанской живописи XV—XX вв.
- Произведения художников арагонской, севильской, валенсийской, мадридской школ — Жайме Матеу, Херонимо Косида, Франсиско Антолинес и Сарабья, Педро Атанасио Боканегра, Хосе Гальегос-и-Арноса, Хосе Тапиро и Баро, Цезарь Альварес Думонт и др.
- Коллекция живописи Северной Европы (Германии, Нидерландов, Фландрии и Голландии)
- Представлена работами Яна ван Дорнике, Винсента Селлара, Якоба Саверея I, Яна ван дер Хейдена, Франса Франкена II, Луиса де Колери, Адама де Колониа, Христиана Дитриха, Альбрехта Адама и др.
- Коллекция немецкой и французской скульптуры XIV—XVI вв.
- Коллекция невелика, но уникальна по ценности памятников. Её составляют шедевры пластического искусства «Дева Мария с младенцем Христом на троне» парижского мастера XIV в.; резной полихромный алтарь «Голгофа с предстоящими св. Мартином и св. Одиллией» баварского мастера 1511 г.; скульптурная группа «Пьета» и алтарь «Троица» немецких мастеров школы Тильмана Римменшнейдера начала XVI в.; деревянные полихромные скульптуры «Св. Мария Магдалина», «Св. Маврикий», «Св. Екатерина Александрийская» и др.
- Коллекция скульптуры XVII—XX вв.
- Включает произведения выдающихся итальянских, французских, австрийских мастеров и их школ: Пьера Пюже, Антуана Гудона, Луиджи Бьенеме, Фердинанда Штуфлессера, Пьетро Каноника и др.
- Коллекция графики
- Коллекцию составляют рисунки, гравюры, литографии, созданные в разных странах Западной Европы в XVI—XX вв. В числе их авторов — Маркантонио Раймонди, Джованни Вольпато, семья Пискаторов, Клаудио Стелла, Иоахим фон Зандрарт, Ян ван Лёйкен, Корнелис Корт, семья Килиан, Жан Гранвиль, Оноре Домье, Кетэ Кольвиц.
- Коллекция декоративно-прикладного искусства
- Включает предметы религиозного культа западных ветвей христианства (католицизм и Протестантизма): различные типы крестов (напрестольные, настенные и нательные), монстранции, Потиры, цибории, образки, плакетки, четки и паломнические сувениры.
- Коллекция нумизматики (от Средних веков до XX в.)
- Коллекция медалей
- Включает серию с изображениями римских пап, созданную известным итальянским медальером XVI в. Джованни Поцци, а также медали с портретами религиозных деятелей разных эпох.
- Коллекция западноевропейских витражей (XVI — конца XIX в.)
Фонд редкой книги
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 1 120 единиц хранения.
Основу фонда составляют три комплекса экспонатов. Первый — собрание инкунабул, включающее книги преимущественно богословского содержания, занимает одно из первых мест среди петербургских библиотек. Все инкунабулы — латинские. Второй — собрание старопечатных иностранных книг XVI—XVII вв. Самая ранняя датируется 1474 г. Собрание отражает культуру и религиозную жизнь Европы в период Реформации, Контрреформации и Нового времени. Третий — собрание книг кирилловской печати XVI—XVII вв., занимающее четвёртое по значению место среди петербургских библиотек. наиболее ранним является дофёдоровское Евангелие, из изданий Ивана Фёдорова в собрании представлен фрагмент львовского Апостола 1574 г. и четыре экземпляра Библии, изданной в Остроге в 1580—1581 гг.
- Коллекции и комплексы экспонатов
- Сочинения Фомы Аквинского, Райнерия Пизанского и др.
- Сочинения кардинала Пьера д‘Альи, испанского богослова-томиста Раймунда Себундского и др. Знаменитый памятник деятельности инквизиции «Молот ведьм» Г. Инститориса и Я. Шпренгера представлен изданием нюрнбергского печатника Антона Кобергера 1496 г. Сочинение Аврелия Августина «О христианской науке», изданное ок. 1475 г. в Кракове, является одним из наиболее ранних памятников польского книгопечатания.
- Собрание трудов Уильяма Оккама
- Гуманистическая литература
- Иллюминированная книга «Жизнеописание пап» Бартоломео Платины, изданная Антоном Кобергером в Нюрнберге в 1481 г. и др.
Фонд «Драгоценные металлы»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 3 690 единиц хранения.
Фонд «Научно-исторический архив»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 25 000 единиц хранения.
Первоначально — «Рукописный отдел».
Фонд «Ткани»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде около 7 000 единиц хранения.
Фонд «Филателия»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 2 706 единиц хранения (более 2 000 марок).
Фонд «Фонотека-мультимедиа»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде 769 единиц хранения (более 5 000 записей).
Фонд «Фототека»
По информации, приведенной на сайте музея[1] — в фонде более 30 000 единиц хранения.
Напишите отзыв о статье "Государственный музей истории религии"
Примечания
Литература
- Шахнович М. М., Чумакова Т. В. Музей истории религии Академии наук СССР и российское религиоведение (1932-1961). — СПб. : Наука, 2014. — 458 с. — ISBN 978-5-02-038397-5.</span>
Ссылки
- [www.gmir.ru Сайт музея]
- [www.islam.gmir.ru Информационный ресурс «История и культура ислама»]
- [palestina.indrik.ru Коллекция фотографий Императорского Православного Палестинского общества в Государственном музее истории религии]
Отрывок, характеризующий Государственный музей истории религии
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
