Музей техники в Шпайере

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Музей техники в Шпайере (нем. Technik-Museum Speyer) — музей в Шпайере (Рейнланд-Пфальц), Германия. В павильонах площадью 25 000 м² и под открытым небом на территории площадью 100 000 м² выставлено большое количество отчасти необычных технических конструкций автомобиле- и самолётостроения.





История

Музей был открыт в 1991 как филиал Музея техники в Зинсхайме и управляется некоммерческим объединением «Auto & Technik Museum Sinsheim e.V.». По состоянию на 2014 год, в музее было более 2 000 экспонатов. Ежегодно посетителями музея становятся более полумиллиона человек. Кроме выставочных экспонатов, в музее также построен кинотеатр IMAX с размерами экрана 22 x 27 метров.

Экспонаты музея

Весной 2002 Lufthansa подарила музею списанный самолет Boeing 747, который можно посетить. В апреле 2008 в музей был доставлен советский летающий аналог космического челнока «Буран», который также стал посещаемым экспонатом музея.

Экспонаты музея, которые можно изучить изнутри:

Прочие экспонаты

Галерея

Напишите отзыв о статье "Музей техники в Шпайере"

Литература

  • Musikautomaten im Auto & Technik Museum Sinsheim bzw. Musikautomaten, Moden und Uniformen im Technik Museum Speyer: 192 p, two Languages: German and Englisch; ISBN 3980943747
  • Heinz Elser, Margrit Elser-Haft, Vladim Lukashevich: Buran — History and Transportation of the Russian Space shuttle OK-GLI to the Technik Museum Speyer, two Languages: German and Englisch, 2008, ISBN 3-9809437-7-1

Ссылки

  • [www.museumspeyer.de/ Официальный сайт музея] (нем.)
  • [www.technik-museum.de/museum_speyer_english.html Официальный сайт музея] (англ.)

Координаты: 49°18′45″ с. ш. 8°26′47″ в. д. / 49.31250° с. ш. 8.44639° в. д. / 49.31250; 8.44639 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=49.31250&mlon=8.44639&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Музей техники в Шпайере

В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.