Музыкальная риторика
Музыкальная рито́рика — средства музыкальной выразительности и композиционно-технические приёмы (мелодические и гармонические обороты, ритмоформулы, музыкальные инструменты, тембр, высотный регистр, темп, звукопись, секвенция, бесконечный канон и т. д.), которые использовались композиторами по аналогии с фигурами ораторской речи как эмблемы внемузыкальной семантики.
О музыкальной риторике чаще всего говорят применительно к музыке западноевропейского позднего Возрождения и барокко. Крупные композиторы, применявшие музыкальную риторику: Жоскен, Лассо, Джезуальдо, Монтеверди, Шютц, Букстехуде, И. С. Бах (крупнейший). Видные теоретики музыкальной риторики: И. Бурмейстер (1606), М. Мерсенн (1636), А. Кирхер (1650), К. Бернхард (ок. 1657)[1], И.Ф. Бенделер («Melopoeticum Aerarium», 1688), И. Маттезон (1739), И. И. Кванц (1752), К.Ф.Д. Шубарт (1784)[2].
Содержание
Общая характеристика
Искусство эпохи Возрождения и барокко эмблематично. "Метафоры, сравнения, отвлеченные понятия приобретают роль знака, общепонятного в условиях данного типа культуры, преобразуются в эмблемы".[3] "Это отразилось и в музыке. За рядом устойчивых, отшлифованных временем интонаций закрепились семантические значения, превратившие их в музыкальный символ - выражение в звуках определенного понятия, идеи".[4] Музыкальная риторика конвенциональна. Она способна существовать только благодаря «договору» между композитором и слушателем. Композитор доступными ему средствами создаёт эмблему страдания, плача, ненависти, радости и т. п. в расчёте на то, что слушатель сможет её адекватно расшифровать и испытать соответствующий аффект.
Отсюда следует, что знание (понимание) значения музыкально-риторических фигур может существенно улучшить непосредственное восприятие сочинений музыки Возрождения и барокко. Вместе с тем, преувеличивать значение музыкальной риторики (даже в указанных локально-временны́х пределах) нельзя. Хотя риторика и музыкальная теория барокко тесно связаны, эта связь сложна и изменчива в зависимости от традиций социального бытования и рецепции различных типов и жанров музыки.
Музыкально-риторические фигуры
- exordium (введение, вступление; начальный отрезок формы)
- patopoja
- saltus duriusculus
- passus duriusculus
- exclamatio
- interrogatio
- aposiopesis
- suspiratio
- antitheton
- amplificatio
- multiplicatio
- assimilatio
- ascensus
- descensus
- fuga
- tirata
- circulatio
Рецепция
Современная западная наука оценивает риторику в период позднего Возрождения и барокко как «метаязык языка» (англ. metalanguage of language), который применялся ко всем видам искусств, в том числе музыке, изобразительному искусству, литературе[5].
Напишите отзыв о статье "Музыкальная риторика"
Примечания
См. также
Литература
- Unger H.-H. Die Beziehungen zwischen Musik und Rhetorik im 16.–18. Jahrhundert. Würzburg, 1941.
- Eggebrecht H.H. Zum Figur-Begriff der Musica Poetica // Archiv für Musikwissenschaft 16 (1959), SS. 57–69.
- Palisca C.V. Ut oratoria musica: the rhetorical basis of musical mannerism // The Meaning of Mannerism, ed. F.W. Robinson and S.G. Nichols. Hanover (NH), 1972, pp. 37–65.
- Захарова О. Риторика и западноевропейская музыка XVII - первой половины XVIII века. Москва, 1983.
- Vickers B. Figures of rhetoric – figures of music? // Rhetorica, II (1984), pp. 1–44.
- Dahlhaus C. Zur Geschichtlichkeit der musikalischen Figurenlehre // Festschrift Martin Ruhnke zum 65. Geburtstag. Neuhausen-Stuttgart, 1986, SS. 83–93.
- Bartel D. Handbuch der musikalischen Figurenlehre. Laaber, 1985; 6te Ausg., 2010, ISBN 978-3-89007-340-8; англ. перевод — Musica Poetica. Lincoln: University of Nebraska Press, 1997.
- Niemöller K.W. Die musikalische Rhetorik und ihre Genese in Musik und Musikanschauung der Renaissance // Renaissance-Rhetorik: Essen 1990, hrsg. v. H.F. Plett. Berlin, 1993, SS. 285–315.
- Meister H. Musikalische Rhetorik und ihre Bedeutung für das Verständnis barocker Musik, besonders der Musik J. S. Bachs (Sonderdruck aus "Musica Sacra"). Regensburg, 1995.
- Krones H. Musik und Rhetorik // Die Musik in Geschichte und Gegenwart. Sachteil, Bd. 6. Kassel, Stuttgart, 1997.
- Wilson B., Buelow G., Hoyt P. Rhetoric and music // The New Grove Dictionary of Music and Musicians. London, New York etc. 2001.
- McCreless P. Music and rhetoric // The Cambridge History of Western Music Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 2002, p. 847-879.
- [www.conservatoriomessina.it/pubblicazioni/musica%20retorica/04%20VASOLI.pdf Vasoli C. La retorica e la musica nella cultura umanistica] // Musica e retorica, a cura di N.Bonaccorsi e A.Crea. Messina, 2004, p. 49-72.
- Насонов Р.А. Музыкальная риторика Иоганна Иоахима Кванца // Научный вестник Московской консерватории. Москва, 2013, № 1, с.162-168.
Отрывок, характеризующий Музыкальная риторика
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
