Грампластинка

Гра̀мпласти́нка (от граммофонная пластинка, чаще просто пластинка) — аналоговый носитель звуковой информации — диск, на одной или на обеих сторонах которого нанесена непрерывная спиральная канавка (дорожка), форма которой модулирована звуковой волной. Долгое время (примерно с конца XIX и до конца XX века) была самым популярным носителем музыкальных записей, недорогим, пригодным для массового тиражировния, обеспечивающим высокое качество звукозаписи и пригодным для воспроизведения на относительно простой и дешевой аппаратуре.

Для «проигрывания» (воспроизведения звука) грампластинок используются специально предназначенные для этой цели аппараты: граммофоны, патефоны, в дальнейшем — электропроигрыватели и электрофоны.

При движении по дорожке грампластинки игла проигрывателя начинает вибрировать (поскольку форма дорожки неравномерна в плоскости пластинки вдоль её радиуса и перпендикулярно направлению движения иглы, и зависит от записанного сигнала). При вибрации пьезоэлектрический материал либо электромагнитная катушка звукоснимателя вырабатывает электрический сигнал, который усиливается усилителем и далее воспроизводится акустической системой.

Главным достоинством грампластинки являлось удобство массового тиражирования путём горячей прессовки, кроме того, грампластинки не подвержены действию электрических и магнитных полей. Недостатками грампластинки являются подверженность температурным изменениям и влажности, механическим повреждениям (появление царапин), а также неизбежный износ при постоянном использовании (снижение и потеря аудиохарактеристик). Кроме того, грампластинки обеспечивают меньший динамический диапазон, чем более современные форматы хранения звукозаписей.

Типы пластинок

Жёсткие пластинки

Сам по себе термин «жёсткие» применительно к грампластинкам используется редко, потому что обычно под грампластинками, если нет уточнений, подразумеваются именно такие. Ранние грампластинки чаще всего называют «шеллачными» (по материалу изготовления), или «патефонными» (по распространённому устройству для их проигрывания). Шеллачные пластинки — толстые (до 3 мм), тяжёлые (до 220 г) и хрупкие. Прежде чем проигрывать такие пластинки на относительно современных электрофонах, необходимо убедиться, что их тонарм снабжён сменной головкой или поворотной иглой с маркировкой «78», а диск проигрывателя может вращаться на соответствующей скорости.

Патефонные пластинки необязательно сделаны именно из шеллака — по мере развития технологий их стали изготавливать из синтетических смол и пластмасс. В СССР в 1950 году появились пластинки на 78 об/мин из полихлорвинила, на них делали пометки «ПХВ» и «Бесшеллачная». Последняя «бьющаяся» шеллачная грампластинка была выпущена на Апрелевском заводе в 1971 г.

Но обычно под виниловыми пластинками подразумеваются более поздние, рассчитанные на воспроизведение на электропроигрывателях, а не механических граммофонах, и на скорость вращения 33⅓ об/мин или (реже) 45 об/мин.

Гибкие пластинки

Имеются редкие пластинки-приложения, которые вкладывались в компьютерные журналы в конце 1970-х годов и на которых были записаны компьютерные программы (в дальнейшем, до массового распространения дискет, для этих целей использовались компакт-кассеты). Этот стандарт пластинок назывался Floppy-ROM, на такую гибкую пластинку при скорости вращения 33⅓ об/мин вмещалось до 4 КБ данных.

Гибкие пластинки, на которых записывалась эстрадная музыка, были широко распространены в СССР. Они отличались небольшим размером и обычно вмещали всего 4 песни — по 2 на каждой стороне.

Гибкими пластинками также являются записи на старых рентгеновских снимках ("музыка на ребрах").

Также ранее выпускались гибкие пластинки-открытки. Такие сувениры отправлялись по почте и содержали помимо записи рукописные поздравления. Они встречались двух разных видов:

• Состоявшие из гибкой пластинки прямоугольной или круглой формы с односторонней записью, скреплённой с полиграфической карточкой-основой с отверстием в центре. Как и гибкие пластинки, они имели ограниченный рабочий диапазон частот и время звучания;
• Дорожки пластинки пропечатывались на лаковом слое, покрывающем фотографию или открытку. Качество звука было ещё ниже, чем на гибких грампластинках (и основанных на них открытках), долго такие пластинки не хранились из-за коробления и пересыхания лака. Зато такие пластинки могли быть записаны самим отправителем: существовали рекордеры, увидеть один из которых в работе можно в фильме «Карнавальная ночь».

Сувенирные и декоративные пластинки

Привычный цвет грампластинок — чёрный, но выпускаются и разноцветные. Существуют также грампластинки, где под прозрачным слоем с дорожками находится красочный слой, повторяющий рисунок конверта или заменяющий информацию на нём (как правило, это дорогостоящие коллекционные издания). Декоративные пластинки могут быть квадратными, шестиугольными, в виде диска для циркулярной пилы, в форме животных, птиц и т. п.

Кустарные пластинки. «Музыка на рёбрах»

В 1950-х и 1960-х годах в СССР подпольные студии звукозаписи записывали музыкальные произведения, которые по идеологическим соображениям запрещалось распространять фирме «Мелодия», на крупноформатных рентгеновских плёнках. Отсюда пошло выражение «Джаз на костях» (также такие «самодельные» грамзаписи в обиходе назывались «рёбрами» или «записями на рёбрах»). В те годы записи многих западных певцов и музыкальных коллективов (например, группы «The Beatles)» можно было послушать только на таких подпольных пластинках.

Из-за высыхания эмульсии плёнки подобные пластинки со временем скручивались, да и вообще были недолговечными.

Такой оригинальный способ звукозаписи нашёл своё отражение в искусстве, например, в песне Виктора Цоя «Когда-то ты был битником» есть слова: «Ты готов был отдать душу за рок-н-ролл, извлечённый из снимка чужой диафрагмы». Также в песне «Мой старый блюз» лидера московской акустической группы «Бедлам» (конец 1990-х — 2002 гг.) Виктора Клюева есть слова: «Пластинка „на костях“ ещё цела, но не понять уже отдельных фраз». Сам процесс записи «на костях» продемонстрирован в фильме «Стиляги» (первоначальное название — «Буги на костях») 2008 года.

Как только в продаже появились доступные по цене магнитофоны, кустарная грамзапись практически исчезла.

Форматы записи

Монофонические пластинки

Исторически первыми появились пластинки с монофонической записью (один звуковой канал). Подавляющее большинство таких пластинок имело поперечную, или берлинеровскую запись, при которой игла звукоснимателя колеблется влево-вправо. Однако на заре эры грамзаписи выпускались и пластинки с глубинной («эдисоновской») записью, где игла ходила вверх-вниз. Некоторые граммофоны имели возможность поворота головки с мембраной на 90°, что позволяло им воспроизводить оба типа пластинок.

Первые монофонические пластинки серийного выпуска имели скорость вращения 78 об/мин, затем появились пластинки, рассчитанные на скорости 45 и 33⅓ об/мин (для музыки) и 16⅔ и 8½ об/мин (для речи).

Монофонические пластинки производства СССР маркировались знаком треугольника или квадрата. На ранних пластинках и проигрывателях величина скорости вращения писалась внутри геометрической фигуры. Иногда указывалась только скорость вращения, без маркировки.

Стереофонические пластинки

В монофонических грампластинках профили левой и правой стенок V-образной звуковой дорожки не отличаются, а в стереофонических (два звуковых канала, для правого и левого уха) правая стенка дорожки промодулирована сигналом первого канала, а левая — сигналом второго канала. Стереофоническая головка звукоснимателя имеет два чувствительных элемента (пьезокристалла или электромагнитных катушки), расположенных под углом 45° к поверхности пластинки (и под 90° друг к другу) и соединённых с иглой так называемыми толкателями. Механические колебания, которые игла воспринимает от левой или правой стенки звуковой дорожки, возбуждают электрический сигнал в соответствующем ей звуковом канале проигрывателя. Такая схема была теоретически обоснована английским инженером Аланом Блюмлейном ещё в 1931 г., но практическую реализацию получила только в 1958 году. Именно тогда первые стереопластинки современного образца были впервые продемонстрированы на Лондонской выставке звукозаписы­вающей аппаратуры.

Согласно патенту, сигнал для левого канала отражен в профиле левой стенки канавки (той, которая ближе к оси вращения диска), а сигнал для правого канала в правой стенке, при этом результирующее перемещение иглы параллельно плоскости пластинки отражает сумму левого и правого каналов, а перемещение иглы по вертикали отражает их разность. При проигрывании монофонической фонограммы игла движется в основном параллельно плоскости пластинки.

Стереопроигрыватели могут воспроизводить и монофонические записи, в этом случае они воспринимают их как два одинаковых канала.

В ранних экспериментах по записи стереосигнала на одну дорожку пробовали совместить более традиционную поперечную и глубинную записи: один канал формировался на основе горизонтальных колебаний иглы, а другой — на основе вертикальных. Но при таком формате записи качество одного канала существенно уступало качеству другого, и от него быстро отказались.

Большинство стереофонических пластинок записано при частоте вращения 33⅓ об/мин при ширине звуковой дорожки 55 мкм. Ранее (особенно в ряде стран за пределами СССР) широко выпускались пластинки с частотой вращения 45 об/мин. В США были особенно популярны их компактные варианты, предназначенные для использования в музыкальных автоматах с автоматической сменой или выбором пластинки. Они были пригодны и для воспроизведения на бытовых проигрывателях. Для записи речевых программ выпускались грампластинки с частотой вращения 8⅓ об/мин и длительностью звучания одной стороны до полутора часов. На територии СССР такие пластинки не встречались, как в прочем и музыкальные автоматы

Стереопластинки существуют трёх диаметров: 175, 250 и 300 мм, что обеспечивает среднюю продолжительность звучания одной стороны (при 33⅓ об/мин) 7−8, 13−15 и 20−24 минуты. Длительность звучания зависит от плотности нарезки. На одну сторону плотно нарезанной пластинки можно уместить до 30 минут музыки, но игла на таких пластинках может прыгать и вообще будет неустойчива. Также грампластинки с уплотнённой записью быстрее изнашиваются по причине более узких стенок канавок.

Квадрофонические пластинки

На квадрофонических пластинках записана информация о четырёх (двух фронтальных и двух тыловых) аудиоканалах, что позволяет передать объём музыкального произведения. Данный формат получил некоторое, довольно ограниченное, распространение в 1970-х годах. Количество альбомов, выпущенных в таком формате, было весьма невелико (к примеру, была выпущена квадроверсия знаменитого альбома рок-группы Pink Floyd «Dark Side of the Moon» 1973 года), а их тиражи ограничены — это было связано с необходимостью применения для их воспроизведения малораспространённых и дорогостоящих специальных проигрывателей и усилителей на 4 канала. К 1980-м годам данное направление было свёрнуто.

В СССР первый и единственный эксперимент по освоению четырёхканального звучания состоялся в 1980 году, когда был записан и выпущен альбом группы «Яблоко» под названием «Кантри-фолк-рок-группа „Яблоко“» (КА90—14435-6). Пластинка стоила дороже, чем обычная — 6 рублей (стереопластинка-гигант с эстрадной музыкой стоила тогда 2 руб. 15 коп., выпущенная по зарубежной лицензии — несколько дороже), а общий тираж составил 18 000 копий.

Изготовление

См. также: Кривая RIAA#Особенности долгоиграющей звукозаписи

Звук с помощью специальной аппаратуры преобразуется в механические колебания резца (чаще всего сапфирового), который нарезает на слое материала концентрические звуковые дорожки. На заре грамзаписи дорожки нарезались на воске, впоследствии — на фонографической фольге, покрытой нитроцеллюлозой, в дальнейшем фонографическая фольга была заменена медной фольгой. В конце 70-х годов фирмой Teldec была разработана технология DMM (Direct Metal Mastering), согласно которой дорожки формируются на тончайшем слое аморфной меди, покрывающем идеально ровную стальную подложку. Это позволило значительно повысить точность воспроизведения записанного сигнала, что привело к заметному улучшению качества звучания фонографических записей. Данная технология применяется и по сей день.

С полученного таким образом диска при помощи гальванопластики в несколько последовательных этапов получают необходимое количество никелевых копий как с позитивным, так и с негативным отображением механической фонограммы. Изготовленные на последнем этапе негативные копии, которые служат основой в процессе прессования виниловых пластинок, называют матрицами; все промежуточные никелевые копии принято называть оригиналами.

Изготовление оригиналов и матриц осуществляется в гальваническом цехе. Электрохимические процессы ведутся в многокамерных гальванических установках с автоматическим ступенчатым регулированием электрического тока и времени наращивания никеля.

Детали пресс-форм изготавливаются на станках с ЧПУ и проходят высокотемпературную пайку в вакуум-печах по специальной технологии. Сами пресс-формы обеспечивают высокую равномерность температурного поля на формующих поверхностях, малую инерционность температурного режима, а значит, и высокую производительность. С помощью одной пресс-формы можно изготовить десятки тысяч грампластинок.

Материал для изготовления современной грампластинки — это особая смесь на основе сополимера винил-хлорида и винилацетата (поливинилхлорида) с различными добавками, необходимыми для придания пластмассе необходимых механико-температурных свойств. Высокое качество смешения порошкообразных компонентов достигается использованием двухстадийных смесителей с горячим и холодным смешением.

В пресс-цехе в пресс подаётся разогретая порция винила с уже приклеенными сверху и снизу этикетками, которая под давлением до 200 атм растекается между двумя половинками пресс-формы и после остывания образует готовую грампластинку. Далее производится обрезка кромок диска, контроль и упаковка.

Первая грампластинка, изготовленная после установки на пресс никелевых матриц, а затем каждая специально отобранная из тиража, тщательно проверяются по размерным характеристикам и прослушиваются в специально оборудованных звуковых кабинах. Во избежание коробления все отпрессованные грампластинки проходят необходимую температурную выдержку, а перед упаковкой в конверт внешний вид каждой грампластинки проверяется дополнительно.

Воспроизведение

Воспроизведение виниловых пластинок имеет ряд особенностей, связанных как с физической природой этого носителя, так и с техническими особенностями воспроизведения винилового звука и его усилением. Так, например, обязательным элементом для электрофонов с магнитной головкой звукоснимателя является усилитель-корректор (фонокорректор).

История

Самым примитивным прообразом грампластинки можно считать музыкальную шкатулку, в которой для предварительной записи мелодии используется металлический диск, на который нанесена глубокая спиральная канавка. В определённых местах канавки делаются точечные углубления — ямки, расположение которых соответствует мелодии. При вращении диска, приводимого в движение часовым пружинным механизмом, специальная металлическая игла скользит по канавке и «считывает» последовательность нанесённых точек. Игла скреплена с мембраной, которая при каждом попадании иглы в канавку издаёт звук.

Старейшей грампластинкой в мире теперь считается звукозапись, которая была сделана в 1860 году. Исследователи из группы изучения истории звукозаписи First Sounds обнаружили её 1 марта 2008 года в парижском архиве и смогли проиграть звуковую запись народной песни, сделанную французским изобретателем Эдуаром Леоном Скоттом де Мартенвилем с помощью устройства, в 1860 году называвшегося им «фоноавтограф». Её протяжённость составляет 10 секунд и представляет собой отрывок из французской народной песни. Фоноавтограф процарапывал звуковые дорожки на листе бумаги, вычерненном дымом от масляной лампы.

В 1877 году французский учёный Шарль Кро впервые научно обосновал принципы записи звука на барабан (или диск) и его последующего воспроизведения. В этом же году, а именно — в середине 1877 года, молодой американский изобретатель Томас Эдисон изобрёл и запатентовал прибор фонограф, в котором звук записывается на цилиндрическом валике, обёрнутом оловянной фольгой (или бумажной лентой, покрытой слоем воска) при помощи иглы (резца), связанной с мембраной; игла вычерчивает на поверхности фольги винтовую канавку переменной глубины. Его фонограф с восковым валиком не получил широкого распространения ввиду сложности копирования записи, быстрого изнашивания валиков и плохого качества воспроизведения.

В 1887 году американский инженер еврейского происхождения Эмиль Берлинер предложил использовать для записи носитель в форме диска. Работая над своей идеей, Берлинер сначала построил и опробовал прибор Шарля Кро, предложенный 20 лет назад, применив пластинку из цинка вместо хромовой. Эмиль Берлинер заменил валики дисками — металлическими матрицами, с которых можно было тиражировать копии. С их помощью и прессовались граммофонные пластинки. Одна матрица давала возможность напечатать целый тираж — не менее 500 пластинок, что значительно снижало расходы на изготовление, и, соответственно, на стоимость продукции. В этом состояло главное преимущество грампластинок Эмиля Берлинера по сравнению с восковыми валиками Эдисона, которые нельзя было массово тиражировать. В отличие от фонографа Эдисона, Берлинер для записи звука разработал специальный аппарат — рекордер, а для воспроизведения звука создал другой — граммофон, на который и был получен патент 26 сентября 1887 года. Вместо глубинной записи Эдисона Берлинер применил поперечную, при которой игла оставляла извилистый след постоянной глубины. В XX веке мембрана была заменена микрофонами, преобразующими звуковые колебания в электрические, и электронными усилителями.

В 1892 году был разработан способ гальванического тиражирования с позитива цинкового диска, а также технология прессования грампластинок из эбонита при помощи стальной печатной матрицы. Но эбонит стоил довольно дорого и в скором времени был заменен композиционной массой на основе шеллака — воскоподобного вещества, вырабатываемого тропическими насекомыми из семейства лаковых червецов, обитающих в юго-восточной Азии. Пластинки стали качественней и дешевле, а значит, доступнее, но их главным недостатком была малая механическая прочность — по хрупкости они напоминали стекло. Шеллачные пластинки выпускались до середины XX века, пока не были вытеснены ещё более дешёвыми — из поливинилхлорида («винил»).

Одной из первых настоящих грампластинок была пластинка, выпущенная в 1897 году фирмой Victor в США.

Первая революция

Первые серийные пластинки имели диаметр 6,89 дюймов (175 мм) и назывались 7-дюймовыми. Этот старейший стандарт появился ещё в начале 1890-х годов. Обозначаются такие грампластинки как «7″», где «″» — знак дюйма. В начале своей эволюции грампластинки имели высокую скорость вращения и большую ширину дорожки, что значительно снижало длительность звучания — всего 2 минуты на одной стороне.

Двусторонними грампластинки стали в 1903 году, благодаря разработкам фирмы «Одеон». В этом же году появились первые 12-дюймовые (12″) грампластинки реальным диаметром 11,89″ (300 мм). До начала 1910-х годов на них выпускали в основном отрывки из произведений музыкальных классиков, так как на них помещалось в общей сложности до пяти минут звучания.

Третьим, наиболее популярным, стал размер 10 дюймов (10"), или 250 мм. На таких пластинках помещалось в полтора раза больше материала, чем на стандартную 7-дюймовую.

Три основных типоразмера пластинок — 12″, 10″ и 7″ — традиционно называются «гигант», «гранд» и «миньон», соответственно.

«Жизнь» первых пластинок была недолгой — звукосниматель весил более 100 граммов и быстро изнашивал дорожку. Стальные иглы необходимо было менять после каждого проигрывания стороны, чем иногда пренебрегали, и при использовании уже играных игл пластинка портилась ещё быстрее. Иногда, чтобы продлить жизнь любимых произведений, на некоторые пластинки записывали с обеих сторон одну и ту же дорожку.

В конце 1920-х годов произошла первая революция в мире грамзаписи, когда вместо способа записи через рупор стали пользоваться электроакустическим методом — запись через микрофон. За счёт уменьшения искажений частотный диапазон расширился с 150–4000 до 50–10000 Гц.

В 1930-х годах пластинки выпускались с одной композицией на одной стороне, и часто один концерт одного исполнителя продавался комплектом пластинок по несколько штук, обычно в картонных или, реже, кожаных коробках. Из-за внешнего сходства таких коробок с фотоальбомами их стали называть record albums («альбомы с записями»).

Вторая революция

В 1948 году крупнейшая по тем временам и одна из старейших фирм грамзаписи «Columbia» США впервые выпустила так называемую долгоиграющую пластинку, или Long Play (LP), рассчитанную на скорость вращения 33⅓ об/мин. Но способы увеличения длительности звучания производились и раньше. Во время Второй Мировой войны в Соединённых Штатах выпускались "В"-диски. Выпуск долгоиграющих пластинок был продиктован в основном конкурентной борьбой с магнитными аудионосителями, которыми в то время являлись магнитофонные ленты в катушках или бобины. Чтобы конкурировать по цене с лентами или не потерять в качестве звучания, был изобретён новый материал — винилат. Это новшество дало возможность значительно расширить диапазон записываемых частот до 50–16 000 Гц, полностью сохранить тембр звука, а также увеличить динамический диапазон записи до 50–57 дБ, снизить уровень шумов и намного продлить качественное звучание.

Долгоиграющие пластинки типа LP предназначались только для электроакустического воспроизведения с помощью электропроигрывателей и электрофонов. Именно появление электрических звукоснимателей, работавших с усилителем, позволило значительно уменьшить прижимную силу (до 1..2 г у высококачественных головок магнитного типа, несколько больше у пьезоэлектрических) и дало возможность сделать иглу более тонкой, в результате чего удалось уменьшить ширину канавки и снизить скорость вращения диска.

В 1949 году фирма RCA разработала собственный альтернативный стандарт грампластинки диаметром 175 мм с центральным отверстием диаметром 38,24 мм (1,5″) и скоростью вращения 45 об/мин. Наибольшее применение они нашли в музыкальных автоматах и были распространены в основном в США. Такие пластинки часто изготавливались со стандартным отверстием диаметром 7,24 мм (для обычных проигрывателей) и с просечками по диаметру 38,24 мм. По этим просечкам можно было выломать центральную часть и получить большое отверстие. Как правило, в комплектацию советских электрофонов входил переходник — надеваемая на ось «шайба» с наружным диаметром 38,24 мм.

В зависимости от содержимого для грампластинок на 45 об/мин использовались названия Single, Maxi-Single или Extended Play (EP).

В СССР первые долгоиграющие грампластинки были по-прежнему рассчитаны на скорость 78 об/мин. Увеличение продолжительности было достигнуто за счёт уплотнения дорожек, но всё равно время воспроизведения одной стороны не превышало 7 минут. Первая долгоиграющая пластинка на 78 оборотов была выпущена в 1950 году. В том же году в мире появились уже долгоиграющие пластинки на 33⅓ об/мин с переменным шагом записи, позволившие увеличить длительность воспроизведения ещё на 30 % (по отношению к долгоиграющим пластинкам на 33⅓ об/мин с постоянным шагом записи). В СССР долгоиграющие пластинки на 33⅓ об/мин стали выпускаться с 1953 года, а пластинки с переменным шагом записи — с 1956 года.

С появлением долгоиграющих грампластинок с частотой вращения 45 и 33⅓ об/мин стали сокращаться тиражи обычных патефонных (78 об/мин), и в конце 1960-х годов их производство свернули окончательно (в СССР — в 1971 году).

В СССР с начала 1950-х и до середины 1970-х гранд был наиболее распространенным форматом долгоиграющей пластинки. По принятой до 1975 года нумерации «винилового» каталога ВСГ «Мелодия» (и её предшественников с 1951 года) гранду присваивался номер по форме Д(C)—ХХХХХ, диску-гиганту — Д(C)—0ХХХХХ, а миньону — Д(C)—000ХХХХХ; Д значило моно, С — стерео.
Со второго квартала 1975 года принцип индексации был изменен. По новой системе первые три знака номера пластинки несли следующую смысловую функцию:

• индекс С или М — стерео или моно
• второй по счету индекс (цифры от 0 до 9) символизировал жанровую принадлежность записи
• третий индекс (цифры от 0 до 2) служил для обозначения формата пластинки: 0 — гигант, 1 — гранд, 2 — миньон.

Впрочем уже в 1980-е годы формат «гранд» был полностью вытеснен более вместительным «гигантом».

Настоящее время

К концу XX века начался спад производства грампластинок и проигрывателей, не в последнюю очередь из-за развития рынка музыкальных компакт-дисков. Однако с середины 2000-х годов в некоторых англоязычных странах начался рост рынка грампластинок . В СССР использование грампластинок продолжалось вплоть до его распада. Также, вплоть до середины 90-х годов, тиражи производили бывшие филиалы гос. компании «Мелодия» в бывших союзных республиках, полностью перешедшие в коммерческие структуры, хотя и уже значительно меньшими тиражами. Так, например, в 1991 г. первый винил независимой Украины «Самотний дощ» поп-группы «Вечерняя школа» вышел тиражом всего 10 000 экз. (компания «Аудио-Украина»).

В определённых областях виниловые долгоиграющие стереофонические грампластинки диаметром 30 см, англ. LP, используются до сих пор:

• для диджейской работы и экспериментов в области звука;
• поклонниками данного вида звукозаписи (в том числе аудиофилами);
• любителями старины и коллекционерами.

На современных пластинках, предназначенных для диджеев, на одну сторону «нарезается» около 12 минут музыки — в этом случае расстояние между канавками значительно больше, пластинка более износоустойчива, не боится царапин и неосторожного обращения.

Космический аппарат «Вояджер-1» несёт на борту грампластинку с записью звуков земной цивилизации вместе с фонографической капсулой и иглой для воспроизведения записи. Выбор такого способа хранения звука продиктован его надёжностью и естественностью. Простота устройства придаёт ему надёжности. Вдобавок, цифровые способы записи и воспроизведения звука (которые не были развиты в 1977 году настолько, чтобы вписаться в задачи программы Вояджер) используют приближения, возможность применения которых продиктована особенностями человеческого слуха (например, относительной инерционностью слуха, неспособностью слышать звуки частотой выше 20 кГц). У гипотетических внеземных существ слух может быть устроен по-другому. И, кроме того, грампластинка является единственным носителем звука, который может быть воспроизведен без помощи электричества.

Рост производства грампластинок в начале XXI века

Развитие индустрии получило неожиданное продолжение в начале XXI века. По данным RIAA, продажи винила после снижения в 2005 году вновь показывают достаточно устойчивый рост.

Начиная с 2006 года продажи виниловых пластинок растут каждый год: так, в 2007 г. рост продаж составил 37 %, и это на фоне 20 % спада продаж компакт-дисков в том же году. По оценкам одной из крупнейших американских исследовательских компаний Nielsen SoundScan, в 2009 году только в США было продано 2 млн виниловых пластинок; в 2012 году там было продано уже 4,6 млн грампластинок, что на 17,7 % больше, чем в 2011 году.

В 2013 году продажи в США составили 6,1 миллиона пластинок. Кроме США, эффект был заметен в Великобритании и Австралии. Грампластинки по-прежнему составляют незначительную часть рынка музыкальных записей (2 % в США в 2013 году против 57 % для компакт-дисков).

В продажах грампластинок играет роль как ностальгия (в 2010 году лидером продаж был альбом Битлз Abbey Road), так и неясные другие факторы: первые два места в 2013 году заняли новые альбомы Random Access Memories (Дафт Панк) и Modern Vampires of the City (Vampire Weekend). Теории новой популярности грампластинок включают как желание слышать более «богатый» и «тёплый» звук, так и сознательное отрицание цифрового мира.

Кроме того, немаловажную роль в «виниловом ренессансе» играет городская легенда о том, что современные дешевые проигрыватели компакт-дисков плохо воспроизводят звук. На самом деле, 16-битное квантование, используемое в компакт-дисках, значительно превосходит качество грампластинок (эквивалентное примерно 11 битам для наиболее качественной штамповки).

Грампластинка как элемент культуры

Бартманский и Вудвард объясняют продолжающуюся притягательность грампластинок в нетехнических терминах:

• изменчивость смысла, позволяющая разным группам слушателей вкладывать в пластинки свои ассоциации;
• чувства преемственности, достоверности и «клёвости». Так, поскольку большое количество значимых для аудиофилов альбомов было первоначально выпущено на грампластинках, прослушивание их в этом виде создаёт ощущение сопричастности;
• неидеальность и не-массовость, вытекающая из процессов производства и хранения грампластинок. Хрупкость грампластинок становится их преимуществом, если интерпретируется как чисто человеческая слабость, в отличие от безличных цифровых записей, которые можно скопировать или удалить нажатием нескольких клавиш;
• механические ограничения проигрывателей, поощряющие групповое и ритуалистическое прослушивание.

Рынок грампластинок

Можно выделить два основных рынка грампластинок: первичный и вторичный

В начале XXI века на первичном рынке основными покупателями являются диджеи и аудиофилы, предпочитающие музыку на аналоговых носителях. Именно темпы развития данного сегмента наиболее интересуют звукозаписывающие компании, его статистика представлена выше.

Дорогие коллекционные пластинки производятся на так называемом «тяжёлом» виниле, такая пластинка действительно тяжёлая и весит 180 граммов, такие пластинки обеспечивают больший динамический диапазон. Качество штамповки и самого материала таких пластинок выше, чем на обычном виниле.

Вторичный рынок представляет собой торговлю бывшим в употреблении винилом. В этом сегменте происходит торговля коллекционными экземплярами и частными коллекциями винила. В настоящее время стоимость особо раритетных пластинок может превышать несколько тысяч долларов.

Особым вниманием коллекционеров традиционно пользуются первые выпуски (first press) пластинок (за их считающееся лучшим звучание), а также пластинки, выпущенные ограниченным тиражом, различные коллекционные издания.
Основными местами торговли являются интернет-аукционы, а также локальные магазины подержанного музыкального товара.

Так как сейчас значительная часть торговли ведется через Интернет, и покупатель не может непосредственно оценить качество предлагаемого товара (от чего крайне существенно зависит как качество звучания, так и его цена), то продавцами и покупателями используются несколько различных систем оценки виниловых пластинок.

См. также

• Детские пластинки
• Апрелевский завод грампластинок
• Электрофон
• Радиола
• Floppy-ROM

Литература

• Васильев Г. А. Запись звука на целлулоидных дисках. (Массовая радиобиблиотека, вып. 411) — М.-Л.:Госэнергоиздат, 1961
• Аршинов А. Гибкие грампластинки. //«Радио», 1965, № 6, с. 36
• Дегрелл Л. Проигрыватели и грампластинки. Перевод с венгерского В. К. Пискарева под редакцией Ю. А. Вознесенского. — М.:"Радио и связь", 1982.
• Dominik Bartmanski, Ian Woodward. [is.muni.cz/el/1423/podzim2013/SOC571E/um/Lecture_reading__2__Journal_of_Consumer_Culture-2013-Bartmanski-1469540513488403.pdf The vinyl: The analogue medium in the age of digital reproduction]. // Journal of consumer culture (2013).  (англ.)

Ссылки

• [www.diskobol.ru/misc/history/vinyl03.htm Размеры и виды виниловых, граммофонных и патефонных пластинок (фото)]
• [bujhm.livejournal.com/381660.html LJ — Пластинки «на рёбрах»]
• [www.youtube.com/watch?v=bqvDMB8HgKs&feature=plcp Музыка на «ребрах» (док. фильм)]
• [beliy.ru/private/na_rebrah/apparat_zapisi.jpg Аппарат для записи звука «на рёбрах»]
• [oldradio.onego.ru/PLASTINKI/index.html История российских и советских грампластинок]
• [www.russian-records.com/index.php?l=russian Энциклопедия российской дореволюционной грамзаписи]
• [rus.625-net.ru/audioproducer/2004/07/restore.htm Журнал «Звукорежиссёр» — Реставрация грамзаписей]

Отрывок, характеризующий Грампластинка

– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».