Мукачевская грекокатолическая епархия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мукачевская епархия
Eparchia Munkacsiensis

Собор Воздвижения Креста, Ужгород, Украина
византийский обряд
Главный город

Ужгород

Страна

Украина

Дата основания

19 сентября 1771 года

Кафедральный собор

Собор Воздвижения Креста

Приходов

402

Площадь епархии

12.800 км²

Население епархии

1.281.000 чел.

Число католиков

380.000 чел.

Доля католиков

29,7 %

Мукачевская грекокатолическая епархия (лат. Eparchia Munkacsiensis, укр. Мукачівська греко-католицька єпархія) — самоуправляемая (sui iuris) церковь из числа русинских грекокатолических церквей[1]. Образована 19 сентября 1771 года Римским папой Климентом XIV.





История

Местные жители приняли христианство византийского обряда ещё до разделения церквей в 1054 году. Центром мукачевской православной епархии, которая подчинялась Константинопольскому патриархату, в течение многих веков был Мукачевский монастырь на Чернечей горе, который был основан подольским князем Федором Корятовичем. Сведения о первых епископах, которые проживали в этом монастыре, датируются XV в.

Первым письменным источником, упоминавшим о мукачевской православной епархии, была грамота венгерского короля Матьяша Хуньяди, датируемая 1491 годом.

24 апреля 1646 года в часовне Ужгородского замка по инициативе православного епископа Василия Тарасовича 63 священника заключили Ужгородскую унию. В 1663 году были определены условия, на которых Мукачевская епархия была включена в киевскую митрополию. Однако из-за сопротивления Ференца Ракоци II мукачевская епархия стала подчиняться венгерскому эгерскому епископу.

В 1689 году Святой Престол учредил апостольский викариат Мукачева с подчинением эгерскому епископу. В 1690 году Римский папа Александр VIII и австрийский император назначили епископом апостольского викариата Мукачева Иосифа де Камелиса, который распространил унию среди жителей Мукачева.

7 апреля 1707 года Римский папа Климент XI назначил перемышльского епископа Юрия Винницкого апостольским администратором мукачевского викариата. 7 марта 1715 года епархиальный Синод выразил протест против назначения генеральным викарием мукачевской епархии латинского священника и отказался подчиняться эгерскому латинскому епископу.

9 декабря 1716 года Киевский митрополит Лев Кошка рукоположил в епископы Юрия Бизанция, которого Папа Климент ХII наименовал «апостольским викарием мукачевской епархии и других полученных Венгрией территориях».

В 1744 году в Мукачеве благодаря стараниям епископа М. Ольшавского открылась богословская школа. Обучение велось на русинском языке. В 1764 году Епархиальный Синод в Мукачеве постановил «раз и навсегда разорвать свою зависимость от эгерского епископа». 19 сентября 1771 года Римский Папа Климент XIV буллой «Eximie Regalium Principium» образовал мукачевскую епархию и вывел её из подчинения латинскому епископа в Эгере. Позднее львовский епископ Лев Шептицкий предложил объединить все русинские грекокатолические епархии Габсбургской империи. Кандидатом на сан митрополита стал епископ мукачевской епархии Андрей Бачинский. Однако венгерские церковные и государственные круги не допустили создания единой русинской митрополии.

В 1780 году епископ Андрей Бачинский перенёс свою резиденцию из Мукачева в Ужгород. Туда же переместилась богословская школа, реорганизованная в духовную семинарию.

На протяжении XVII—XVIII веков мукачевская епархия боролась за независимость от венгерского латинского епископата. Эта борьба завершилась в 1771 году, когда Римский Папа Климент XIV окончательно провозгласил независимость мукачевской епархии от латинского эгерского епископа. В епархию вошло 711 приходов и 560 тысяч верующих, проживавших на территории сегодняшнего закарпатья, Пряшевщины, Мармарощини и Венгрии.

От Мукачевской епархии были выделены новые грекокатолические епархии:

  • Крижевицкая епархия (1777),
  • Прешовская епархия (1818), которая стала основой для создания Словацкой греко-католической церкви. 22 сентября 1818 была выделена прешовская епархия в составе 194 приходов с около 150 000 верующих, которые от 1787 образовывали так называемый Кошицкий Римско-Католический Викариат (с центром в Кошице, с 1792 — в Прешеве). Официально епархия была провозглашена только в 1818 году, когда 22 сентября опубликованы решения Римского престола. Прешовская епархия подчинялась латинскому митрополиту Эстергома. В 1937 года папа Пий XI своей буллой «Ad ecclesiastici» подчинил прешовский престол непосредственно Апостольской Столице.
  • Хайдудорогская епархия (1912), которая в свою очередь стала основой для создания Венгерской грекокатолической церкви. 8 июня 1912 года Римский Папа Пий X основал хайдудорогскую епархию, в состав которой включены были 68 приходов мукачевской и восемь приходов прешовской епархий. Сегодня в состав хайдудорогской епархии входят преимущественно приходы, входивших когда-то в состав мукачевской епархии.
  • В конце XIX века русины, эмигрировавшие в Пенсильванию (США), основывали там грекокатолические приходы. В 1913 на основе этих приходов был образован отдельный русинский экзархат, позднее преобразованный в Питтсбургскую архиепархию.

В 1888 году Римский Папа Лев XIII обнародовал план объединения мукачевской и прешовской епархий с Галицкой митрополией. Венгерский примас кардинал Янош Шимор объявил, что реализация такого плана была бы большим оскорблением национальных чувств венгров. В 1898 году в Будапеште основан «Краевой комитет греко-католиков-мадьяр», который поставил задачу перевести богослужения на венгерский язык, вычеркнуть из церковного календаря имена св. Параскевы, св. Бориса, св. Глеба, св. Владимира, св. Феодосия и Антония Печерских. 2 сентября 1937 года Ватикан окончательно освободил прешовскую и мукачевскую епархии от подчинения венгерскому эстергомскому архиепископу, предоставив им статус sui iuris. 15 ноября 1938 года Ватикан назначил крижевецкого епископа (Югославия) Дионисия Няради Апостольским визитатором Карпатской Украины.

После оккупации Карпатской Украины войсками хортистской Венгрии епархия потеряла статус «sui juris» и она была возвращена под контроль эстергомского архиепископа.

Приход советской власти на Закарпатье осенью 1944 года совпал с назначением нового епископа Теодора Ромжи. Основной «сценой» для драмы местной греко-католической церкви стал монастырь святого Николая, расположенный на Чернечей горе вблизи Мукачева. Весной 1947 года советские власти захватили монастырь святого Николая. Именно здесь планировалось провозгласить акт присоединения к Русской православной церкви. С этой целью пригласили православных епископов и бывших грекокатолических священников из Галичины.

27 октября 1947 было совершено покушение на епископа Теодора Ромжу. Смерть епископа не заставила грекокатолических священнослужителей перейти в православие. Двух наиболее активных священников Александра Хиру и Николая Муранию осудили на 25-летние сроки, а 93 священника края погибли в тюрьмах и концлагерях.

Уния была ликвидирована путём подписания акта о переходе грекокатоликов в православие. Этот процесс возглавил отец Кондратович, который был членом Коммунистической партии Венгрии. Формально акт зачитали на Успение Богородицы 28 августа 1949 года в монастыре святого Николая. Под актом подписались менее половины закарпатского духовенства. Большинство из них впоследствии раскаялись и вернулись к подпольной грекокатолической церкви.

С 1987 года началось движение за восстановление грекокатолической церкви. 30 ноября 1988 года Совет по делам религий при Совете Министров СССР сделал заявление о регистрации религиозных общин грекокатоликов.

Ординарии епархии

Структура

  • Ужгородский архидиаконат, в который входят Ужгород-город, Ужгород-район, Береговский, деканат Берегово-район, Великоберезнянский, Перечинский и Середнянский деканаты;
  • Мукачевский архидиаконат, в который входят Мукачево-город, Мукачево-район, Иршавский, Белецкий, Виноградовский, Воловецкий, Свалявский и Чинадиевский деканаты;
  • Хустский епископский викариат, в который входят Хустский, Великобычковский, Межгорский, Раховский, Солотвинский и Тячевский деканаты.

СМИ епархии

  • Журнал «Благовестник».

Учебные заведения

  • Ужгородская академия им. Теодора Ромжи;
  • Духовный коллегиум Святых Кирилла и Мефодия, г. Хуст;
  • Епархиальный лицей имени Александра Стойки, с. Карачин, Виноградовский район;
  • Епархиальный духовный центр имени Иоанна Павла II, с. Анталовцы, Ужгородский район.

Напишите отзыв о статье "Мукачевская грекокатолическая епархия"

Примечания

  1. ↑ [www.cnewa.org/source-images/Roberson-eastcath-statistics/eastcatholic-stat12.pdf Annuario Pontificio. 2012 г.]

Источники

Отрывок, характеризующий Мукачевская грекокатолическая епархия

Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мукачевская_грекокатолическая_епархия&oldid=79745449»