Мулен (Алье)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Город
Мулен
Moulins
Герб
Страна
Франция
регион
Овернь
департамент
Координаты
Площадь
8,61 км²
Высота центра
240 м
Население
21 892 человек (1999)
Плотность
2543 чел./км²
Часовой пояс
Почтовые индексы
03000
Code INSEE
03190
Официальный сайт

[www.ville-moulins.fr/ le-moulins.fr]  (фр.)</div>

Муле́н (фр. Moulins [mu.lɛ̃]) — город в центре Франции, префектура (административный центр) и третий по величине город департамента Алье. Историческая столица герцогов Бурбонских и бывшей провинции Бурбоннэ. Название переводится как «мельницы». Население — 21,9 тыс. жителей.





География

Расположен на правом берегу реки Алье. Город находится к северу от гор Центрального массива, но местность в этом районе лишь слегка холмиста. Мулен — одна из немногих коммун во Франции, части которых принадлежат к различным кантонам (кантоны Мулен-Запад и Мулен-Юг).

История

История города Мулен тесно связана с историей герцогов де Бурбон, поскольку Мулен, начиная с 1327 года, стал столицей герцогства и зависимых территорий. Это положение длилось вплоть до 1523 года, когда произошла измена Бурбонского герцога Карла III, известного как коннетабль де Бурбон.

Легенда о возникновении

Согласно народной легенде, сеньор де Бурбон, сбившись с пути после целого дня охоты, нашёл пристанище на мельнице, стоявшей на берегу реки Алье. Полюбив мельничиху, давшую ему приют, и чтобы впоследствии оправдать свои частые визиты, он распорядился построить на месте, где впоследствии был сооружён герцогский дворец, небольшой охотничий дом для смены лошадей и собак. Вокруг этого домика разрослось поселение, которое получило название Мельницы (фр. Moulins)[1],[2].

Начальный период

Первое документальное упоминание Мулена датируется 990 годом: в записи по случаю передачи часовни святого Петра в дар аббатству Клюни четырьмя монахами, братьями Вьоном, Ламбером, Бераром и Гийомом указано, что она находилась в поселении Molinis[3]. Между тем, берега реки Алье в этом месте были населены задолго до X века, однако до этого времени упоминалось только поселение Изёр, как в архивах, так и на местности. В 1097 году зафиксирован ещё один акт дарения, теперь уже capellam de Molinis, а в 1103 году уже ecclesiam de Molinis. Данное развитие религиозных объектов указывает на то, что поселение наращивало свою значимость стремительными темпами.

В 1232 году сеньор де Бурбон Аршамбо Великий, вслед за другими городами сеньории Бурбонне, даровал горожанам Мулена хартию вольностей, в обмен на уплату 200 ливров ежегодно[1]. Эта хартия подтвердила права, прежде дарованные городу сеньором Аршамбо VII, зятем короля Людовика VI Толстого, отличавшегося особо сильной либеральностью к различным поселениям своего королевства. После этого жители Мулена получили возможность самостоятельно управлять своим городом: каждый год избирали четырёх консулов, совет которых возглавлял герцогский чиновник. Став вольным европейским городом, Мулен привлёк к себе множество иностранцев, в городе зародились и бурно развивались различные виды экономической деятельности. На протяжении XIII века в городе насчитывалось примерно 1000 жителей[4]. В 1244 году был отменён ежегодный налог в 200 ливров, и вместо него был введён «налог на горожан»: все жители были обязаны выплачивать пошлину в размере от 2 до 6 солей в зависимости от своего дохода[1].

В 1327 году сеньория Бурбон была возведена в статус герцогства королём Франции Карлом IV Красивым. Первый герцог де Бурбон, Людовик I Великий, не жил в Мулене сколь-нибудь продолжительное время, также как и его сын и наследник Пьер I[3]. Поначалу у герцогства не было определённой столицы: правящая семья, происходившая из поселения Бурбон-л’Аршамбо, попеременно проживала то в Бурбон-л’Аршамбо, то в Мулене, то в Сувиньи, то в Шантеле[1]. Предпринятые ими в этот период строительные работы в Мулене были минимальны: в первую очередь, строительство фундамента для темницы Malcoiffée и донжона для герцогского замка[3]; во вторую очередь, разрешение на открытие обители кармелитов, самого старого религиозного учреждения в городе[1].

Столица Бурбонских герцогов

В период правления третьего герцога де Бурбон Людовика II Доброго Мулен на деле стал столицей герцогства, поскольку здесь жили герцоги и отсюда велось управление зависимыми территориями.

В период его правления и по его распоряжению в Мулене были построены больница Святого Николая, в дополнение к больнице Святого Юлиана, основанной в XIII веке, первая коллегиальная церковь Нотр-Дам, первые городские укрепления. В 1369 году он создает в Мулене рыцарский Орден Золотого щита, а в 1370 году — Орден Богородицы Чертополоха, самым знаменитым кавалером которого стал коннетабль Франции Бертран Дюгеклен. Наконец, в 1374 году он основал Счётную палату в Мулене[3]. К 1400 году Мулен насчитывал 5000 жителей[4]. Герцог скончался в 1410 году в Монлюсонском замке.

Ему наследовал Жан I. В 1412 году, поддержавший партию арманьяков Мулен, был осаждён бургиньонами, но осада не имела успеха[1]. В 1429 году, когда герцог уже находился в плену в Англии, а герцогством управляла его жена Мария Беррийская, в Мулен прибыла Жанна д’Арк, получив приют в соборе Благовещения у статуи чёрной мадонны. Об этом свидетельствует мемориальная доска недавно открытая на углу улиц rue d’Allier и rue de la Flèche.

С 1434 по 1456 годы титул герцога Бурбонского носил Карл I. Жан II, прозванный Добрым, как и свой предок сделал много хорошего для своей столицы. В самом конце Столетней войны по его поручению в городе была построена вторая коллегиальная церковь, на замену существовавшей. Это была первая башня с часами и жакмарами. В наше время ещё есть возможность увидеть дома этой эпохи в старом центре Мулена (Hôtel Demoret, улицы rue Grenier и rue de Orfèvres[3]). Двор герцога был очень известен своей пышностью. Ко двору тогда были приглашены известные артисты и художники, в числе которых Мишель Коломб, Жан Руанский и Франсуа Вийон в 1457 году. Скончавшись в 1488 году, герцог не оставил наследников и его преемниками стали его братья: Карл II, кардинал и архиепископ Лиона, отрёкшийся вскоре, и затем Пьер II.

Слава Мулена и могущество герцогской семьи достигли своего апогея в эпоху Пьера II, находясь под покровительством его супруги Анны Французской, которая была дочерью короля Людовика XI. Причём этому росту не помешала эпидемия чумы, точившая город с конца XV века и до середны XVI века. В городе был создан знаменитый триптих Муленского мастера, герцогиня распорядилась провести реконструкцию северного крыла герцогского дворца (в настоящее время — павильон Анны Французской), была написана книга Les enseignements d’Anne de France à sa fille Suzanne de Bourbon (Наставления Анны Французской своей дочери, Сюзанне Бурбонской). Органы управления герцогством, обновлённые и реорганизованные[4], насчитывали в одном только Мулене примерно 1650 чиновников[1]. В 1494 году король Карл VIII отправился завоёвывать Неаполитанское королевство, и на время своего нахождения за пределами Франции, поручает управление Францией и королевским двором герцогу, который получил титул генерал-лейтенанта Французского королевства (временного заместителя короля фр. lieutenant-général du royaume. Пьер II не переехал в Париж, а остался жить в Мулене, куда временно переехала королевская семья, и Мулен таким образом стал на время «де-факто» столицей государства[1]. Герцог вернул властные полномочия королю в 1495 году в Лионе. В 1503 году герцог скончался. Его дочь, Сюзанна, унаследовала титул герцогини де Бурбон, вплоть до своего брака в 1505 году с Шарлем де Монпансье, который стал Карлом III Бурбонским.

В годы правления Карла III, Анна Французская оказывала сильное влияние на дела герцогства. В ноябре 1518 года знатные горожане Мулена избрали своим мэром Жана Шанто, секретаря вдовствовавшей герцогини. Ловкий выбор кандидатуры первого мэра, и его немедленное представление свидетельства верности перед канцлером герцогства, заставили герцогиню Анну в декабре того же года, жаловать Мулену городской устав, где были закреплены права города[1],[3]. Мэр, избиравшийся на 2 года, должен был следить за городскими мостовыми, мостами, надзирал за портом, за чистотой на улицах, за снабжением рынка, местным налогообложением и работой городского собрания[1].

Присоединение к королевскому домену

XVI век: после герцогства, военное губернаторство, фискальный округ

В 1523 году коннетабль де Бурбон, Карл III, предал короля Франции Франциска I, встав на сторону императора Священной Римской империи Карла V. В результате был наложен секвестр на все его владения — Бурбонне, графство Форе, Marche, Овернь и прочее. В результате судебного процесса, начатого в 1527 году и законченного в 1531 году, всё имущество было конфисковано французской короной. Мулен лишился своего столичного статуса. Его Счётная палата была распущена в 1532 году, её архивы были переданы в парижскую Счётную палату. Тем временем, в силу территориальных претензий, которые имела к Бурбонне мать короля, король Франциск I стремился объявить именно Мулен административным центром данной королевской провинции. Был назначен Губернатор Бурбонне; первым губернатором стал в 1531 году Джон Стюарт, герцог Олбани[1]. В 1548 году именно в Мулене был заключен брак между Жанной д’Альбре, наследницей королевства Наварры, и Антуаном де Бурбон, герцогом де Вандом. В 1551 году город принял у себя Гражданский и уголовный суд фр. Présidial, чья значимость выросла после ликвидации подобного суда в Монлюсоне в 1657 году; в 1587 году город принял у себя администрацию Муленского фискального округа, в котором были объединены Бурбонне, Ниверне и Марш. После смерти короля Франции Генриха II в 1559 году, Бурбонне переходило в качестве наследства королевам Франции после умерших мужей, и это продолжалось вплоть до 1659 года[1]. В 1587 году король Франции Генрих III в знак благодарности за то что Мулен сохранил ему верность в период волнений в королевстве, задумал разместить в нём Парламент; но этот проект был сорван из-за памфлета Remontrances très humbles contre l’établissement demandé d’un Parlement à Moulins[1].

Начиная c 22 декабря 1565 года и до 23 марта 1566 года в Мулене находился король Франции Карл IX вместе со своим двором. Это была самая длительная остановка короля в ходе его Великой поездки по Франции. Во время этой остановки будущий король Генрих III стал герцогом Бурбонским в феврале 1566 года[5] и там был выпущен Муленский эдикт. Этот эдикт регламентировал принципы королевского домена, и его иногда рассматривают как исторический источник французского публичного права.

Рост численности населения Мулена не замедлялся, и в 1536 году была возведена вторая укреплённая городская стена для защиты всех пригородов, расположенных за первой городской стеной эпохи герцога Людовика II. В июне 1562 года, в начале религиозных войн, гугеноты попытались овладеть Муленом, чтобы уплотнить сеть укреплений, находящихся в их руках. Возглавляемые Франсуа Понсена (фр. François Poncenat) и Сен-Обаном, гугеноты осадили городские укрепления, которые оборонялись под руководством Жана де Марконе (фр. Jean de Marconnay), сеньора де Монтаре. Протестанты отступили, столкнувшись с сопротивлением горожан и узнав о численности войск, отправленных губернатором Невера для губернатора Мулена. Эти события вызвали жёсткие ответные действия на прилегающих равнинах: все, кто поддержал гугенотов или имел такую возможность, были истреблены[1].

После убийства в 1589 году короля Франции Генриха III его вдова, королева-консорт Луиза Лотарингская, не желая жить в обременённом долгами замке Шенонсо, переехала в замок Мулен, где и умерла в 1601 году.

XVII век: Контрреформация и абсолютизм

После Тридентского собора в ходе движения контрреформации в Мулене было открыто большое количество обителей и монастырей. До 1600 года в городе существовало три религиозных учреждения, а к концу этого столетия их было уже 13: орден кармелитов (1352 год), монашеский орден доминиканцев (1515 год), женский орден клариссинок (1521 год), орден капуцинов (1601 год), орден августинцев (1615 год), орден урсулинок (1616 год), орден визитанток (1616 год), орден минимов (1621 год), орден картезианцев (1622 и 1660 годы), орден бернардинцев (1649 год), орден Дочерей Креста (1682 год)[3]. В 1604 году специальной грамотой король Генрих IV разрешил открыть коллеж иезуитов[1]. И наконец, в 1641 году в Мулене умирает Жанна де Шанталь, основательница женского католического ордена визитанток. С начала XVII столетия во Франции начали ощущаться первые признаки абсолютизма и Мулен стал местом ссылки. 18 ноября 1632 года Мария-Феличия дез Юрсен, супруга герцога Генриха II де Монморанси, только что казнённого в Тулузе по обвинению в оскорблении королевского величества, прибыла в Мулен где была задержана в старом герцогском дворце. Вскоре она была отпущена на свободу и в 1634 году поселилась в обители визитанток в Мулене. Она стала монахиней этой конгрегации в 1641 году[3] (в тот же год, когда в этом муленском монастыре умерла основательница монашеского ордена Жанна де Шанталь). Она добилась возведения усыпальницы, по соседству с монастырём, куда перевезли остатки её мужа и где похоронили впоследствии её саму. После опалы суперинтенданта финансов Николя Фуке, его вторая супруга Мари-Мадлен Кастильская вместе с семейством, была отправлена в изгнание сначала в Монлюсон, затем в Мулен и, наконец, в Сувиньи[3]. В 1653 году в Мулене родился Клод Луи Гектор де Виллар, назначенный в 1733 году Главным маршалом лагерей и армий короля. Его отец, Пьер де Виллар, находился здесь в ссылке (из-за своего брака он попал в немилость к военному министру Лувуа) у тётушки своей жены мадам де Сен-Жеран, супруги генерал-губернатора Бурбонне Жан-Франсуа де Лагиша[3].

В Мулене в 1670 году родился ещё один известный французский полководец, Джеймс Фитцджеймс, ставший впоследствии маршалом Франции.

На протяжении XVII столетия численность населения Мулена продолжала расти и стала развиваться промышленность. По мере расширения речного судоходства стали обживаться берега Алье[3]. Настали славные времена для фабрики ножевых изделий и оружейной индустрии в Мулене. Первая фабрика разорилась после Французской революции, поскольку высшего общества больше не существовало, вторая была закрыта после появления огнестрельного оружия. Из газеты Жана Эруара (фр. Jean Héroard), личного врача дофина, а затем и короля Франции Людовика XIII, мы узнаём что в 1603 году город Мулен преподнёс в дар дофину, которому было 2 года, его первые доспехи. В эпоху правления Генриха IV в Мулене, как и во всей Франции, стала развиваться индустрия шелководства. И, наконец, на протяжении второй половины столетия были выполнены работы по благоустройству города, наиболее примечательными из которых стало обустройство дворов Берси и Дакин[3].

22 апреля 1654 года король Людовик XIV изменил основания допуска в муниципальный совет под предлогом «устранения сговора и интриг, отмеченных в последние несколько лет в городе Мулен при выборе мэра». В результате, возможность заседать в совете была дана только знатным лицам. Своим эдиктом от августа 1692 года король, с целью пополнения казны и финансирования военных операций, образовал пожизненные должности мэров, которые было необходимо покупать. В 1693 году Бернар де Шамфо купил пост пожизненного мэра Мулена за 44000 ливров. В 1705 году был восстановлен принцип избираемости мэров, однако чтобы получить право избрать своего мэра города должны были уплатить пошлину в казну и выплатить денежное возмещение пожизненному мэру. В 1712 году господин де Шамфо полностью покрыл свои издержки и был замещён избранным мэром, господином Верненом[1].

XVIII век: Французская революция

В XVIII веке работы по благоустройству города были продолжены, однако самым значительным архитектурным успехом этого столетия в Мулене считается мост, который инженер Луи де Режеморт смог возвести через реку Алье. В Мулене русло Алье относительно узкое, что стало, без сомнения, одной из причин заселения этой местности. Длительное время здесь строились деревянные мосты, которые сносились паводками. В 1499 году герцог Пьер II распорядился соорудить каменный мост в Мулене, но этот проект остался нереализованным. Сдвиг ситуации наметился в 1532 году, когда действительно в Мулене был построен первый каменный мост. Но он был снесён. В 1595 году его восстановили. Но в 1676 году он снова разрушился. Причина заключалась в том, что русло реки, особенно песчанистое в Мулене, не позволяло создать устойчивые основания для моста. Когда мосты разрушались, жители пересекали реку на плоту. Новый мост был построен в 1685 году и уже через 4 года он также разрушился. В начале XVIII века, проект следующего моста разработал знаменитый Жюль Ардуэн-Мансар, и он снова обрушился в 1710 году. Сен-Симон в своих Мемуарах описывает как архитектору и королю доложили об этом происшествии[6]. Между тем, необходимо отметить, что мемуарист выдумал эту сцену, поскольку Ардуэн-Мансар скончался в 1708 году. В 1750 году Луи де Режеморт, первый инженер по деревянным дамбам и запрудам Луары, взялся за решение этой проблемы и в 1762 году завершил строительство моста, который остался нетронутым до наших дней. Его заставили опубликовать в 1771 году Описание нового каменного моста, сооружённого на реке Алье в Мулене, где он поведал миру какими способами он преодолел те причины, которые приводили к разрушению всех предыдущих мостов. В 1778 году в результате реформ, проведённых Жаком Неккером с целью децентрализации, были образованы провинциальные собрания, задачами которых стали взимание налогов, руководство дорожным строительством и поддержание положительного образа Короля в провинциях. Эти собрания были образованы в первую очередь в провинциях Берри и Верхней Гиени. В Бурбонне провинциальное собрание было учреждено королевской грамотой в 1780 году, но уже в 1781 году было распущено. Собрание было восстановлено в 1788 году. 27 сентября того же года Парижский парламент зарегистрировал эдикт о Созыве Генеральных штатов. Начиная с 16 марта 1789 года три сословия в Мулене избирали своих представителей в Генеральные штаты и составляли для них наказы. В 1787 году в городе было основано философское общество Общество Мулена. Можно предположить, что распространяемые им идеи призывали бурбонское дворянство и духовенство отказаться от своих привилегий. Это был клуб городской знати. В 1791 году на смену этому обществу пришло Общество друзей Конституции, совмещённое с Клубом якобинцев, куда входили знатные представители буржуазии Мулена, образованные и умеренные в своих взглядах. Общество собиралось, начиная с 1792 года, в церкви Сен-Жан. Наконец, ему на смену пришло Народное общество, членами которого были простые люди[1]. После муниципальных выборов декабря 1792 года во главе города оказались граждане, имевшие более явные республиканские взгляды, и которые начали оказывать сильную поддержку Народному обществу. Таким образом, вскоре в город пришёл революционный террор. С 17 апреля по 1 октября 1793 года, с согласия Генерального совета департамента, префектурой которого Мулен стал в 1790 году, был образован Центральный комитет общественной безопасности. 10 июня 1793 года в Мулене был арестован Жак-Пьер Бриссо, глава партии жирондистов в Национальном конвенте. Гильотина в Мулене была сооружена на площади place Brutus (современная place d’Allier). В сентябре в Мулен прибыл посланник Конвента Жозеф Фуше. Его пребывание в Мулене длилось несколько дней, но имело существенные последствия: при его подстрекательстве была образована революционная армия в Алье, поступившая в распоряжение регионального Комитета спасения, он заменил чиновников, приступил к отъёму средств у «богатых», усилил революционный террор. 31 декабря 1793 года были казнены 32 жителя Мулена, отправленные в Комитет спасения Лиона. На смену Фуше пришёл Ноэль Пуант, бывший народным представителем при департаментах Ньевр, Шер и Алье. Он пытался смягчить порядки, установленные его предшественником.[1].

В период Французской революции в Мулене в соответствии с законом 19 июля 1792 года была основана оружейная мануфактура, в которой был литейный цех по отливке пушек. В городе насчитывалось большое количество колоколен, поскольку в Мулене было множество религиозных учреждений. Эти колоколни были снесены. 26 сентября 1796 года в Мулене была открыта Центральная школа, которая пришла на смену коллежу, основанному иезуитами[1].

Новая история

В 1804 году на смену Центральной школе в Мулене был открыт лицей, ставший первым лицеем Франции. Лицей был назван в честь французского поэта, уроженца Мулена, Теодора де Банвиля. Под влиянием Наполеона III городской собор Благовещения был расширен, благодаря сооружению нефа. В то же время была построена церковь Сердца Иисуса. Эта церковь стала первой церковью Франции, посвященной Святейшему Сердцу Иисуса[3].

В январе 1871 года именно в Мулен сходилась почтовая корреспонденция, адресованная жителям осаждённого Парижа. Отсюда её отправляли в Париж при помощи муленских шаров.

В Мулене ходила в школу Коко Шанель.

Культура и историческое наследие

В Мулене очень интересный исторический центр, над которым господствуют высокие колокольни Муленского собора и церкви Сердца Иисуса, часовая башня с медным куполом и жакмарами, принадлежавшая прежнему пансионату Сен-Жиль, большой купол магазина Nouvelles galeries, покрытый шифером и цинком, а также колокольня в стиле пламенеющей готики церкви Святого Петра. Имея смешение стиля различных эпох, с преобладанием средневекового стиля и ренессанса, Мулен начиная с 1997 года классифицирован как французский город искусств и истории.

Туристические места

  • Прогулки по набережным реки Алье
  • Площадь place d’Allier
  • Сквер

Светские памятники

  • Часовая башня, ещё известная как «башня жакмар», вместе с целой семьёй автоматических фигурок, звонящих по часам, остаток старой городской стены XV века. Главный колокол, звонящий по часам, имеет внушительный размер: 1,9 метра в диаметре и 2 метра высотой. Изначально колокол датировался 1656 годом и находился под патронажем королевы Анны Австрийской, но после пожара в верхней части башни в 1946 году был заменён точной копией вместе с двумя другими колоколами.
  • Сторожевая башня «Mal-Coiffée», след старинного средневекового замка Бурбонских герцогов, бывшая тюрьма, реконструкция которой была завершена в 2007 году.
  • Знаковый «Павильон Анны де Божё», один из первых примеров архитектуры эпохи Возрождения во Франции конца XV века. После существенной реставрации, с начала XX века в нём размещены богатые коллекции Муленского музея.
  • Дворец правосудия (XVII век), расположенный на route de Paris, является бывшим коллежем иезуитов. Во внутреннем декоре дворца можно найти прекрасную потолочную роспись и элементы оформления в виде тромплея, работы Giovanni Gherardini (1654—1723).
  • Старинный крытый рынок XVII века на современной площади place des Vosges.
  • Здание городской мэрии, начала XIX века, напротив башни жакмар, с красивой колоннадой и аркадами.
  • Внушительное здание в стиле Людовика XIII на площади у башни жакмар, в котором с начала XX века размещается Сберегательная касса.
  • Здание муниципального театра в стиле классицизма (примерно 1840 год). Примечателен нижний двор и итальянский зал.
  • Лицей Теодора де Банвиля, первый лицей во Франции.
  • Брассери Le Grand Café (1899 год), одна из 10 самых красивых брассери Франции эпохи начала XX века, расположена на площади place d’Allier. Её интерьер занесён в список Исторических памятников Франции начиная с 1978 года.
  • Американский бар «Bar américain» сумел сохранить великолепную витрину в стиле ар-нуво, датированную 1905 годом ( Записан (1978)).
  • Главный фасад и купол здания магазина Nouvelles galeries, со стороны улицы rue d’Allier, в стиле «Бозар» с фаянсовыми мозаиками, датированными 1914 годом.
  • Большая колонна с фонтаном на площади place d’Allier (начало XIX века).
  • Многочисленные фахверковые дома XV и XVI веков в средневековом квартале у кафедрального собора, а также частные особняки XVII—XIX веков в примыкающих кварталах.
  • Дом Мантена, принадлежавший в XIX столетии зажиточному горожанину Мулена, сохранён таким же, каким он был в день смерти своего владельца в 1905 году; перешедший по завещанию в собственность муниципалитета Мулена, с условием открыть его для широкой публики через 100 лет после смерти владельца, он был открыт в 2010 году после проведения значительных реставрационных работ.
  • Мост Режеморта, строительство которого было завершено в 1763 году. Имея длину 301,5 метр, он является одним из первых длинных мостов во Франции.
  • Железный мост, возведённый в 1858 году, располагается на железнодорожной ветке, соединяющей Монлюсон с Муленом, выше по течению от моста Режеморта. Металлический настил моста имеет длину 252 метра.
  • Национальный центр сценического костюма и сценографии, устраивающий роскошные временные экспозиции, раскрывающие тонкости изысканной сценографии, был открыт в 2006 году на месте старинного конного квартала, еще известного как Квартал Виллара (XVIII век), на левом берегу реки Алье.

Религиозные памятники

  • Муленский собор: Хоры собора в готическом стиле возведены в XV веке (остатки коллегиальной церкви) с использованием жёлтого песчаника, месторождения которого были в соседнем Куландоне, а неф и две башни возведены позже в неоготическом стиле в декоре которых смешаны белый известняк из Шовиньи и чёрный камень из Вольвика. Работы по отделке собора, начатые в 1850-х годах по проектам архитекторов Лассю и Эме Милле, вдохновлённых колокольнями собора в Санлисе, не получилось завершить в срок из-за нехватки финансирования и дефектных материалов. Архитектор, продолживший работы в 1880-х годах, отклонился от первоначального проекта, выровняв кровлю нефа и хоров, изменив материалы. В стенах собора хранится известный триптих муленского мастера. Две башни собора, недавно реставрированные, имеют высоту 82 метра, однако зрительно кажутся гораздо выше, поскольку сам порог собора возвышается на 20 метров над рекой Алье.
  • Церковь Сердца Иисуса или «сакре-кёр» считается первой церковью во Франции, посвящённой Сердцу Иисуса. Она была открыта в 1870 году после более чем 20 лет строительства. Как и Муленский собор, эта церковь имеет две стреловидные башни (высота 74 метра), возвышающиеся над площадью place d’Allier.
  • Церковь Святого Петра с великолепной колокольней в стиле пламенеющей готики (1901 год); однако сама церковь считается самой старой в городе (XV—XVI век с реконструкцией интерьера в XVII веке).
  • Часовня старинной обители монашеского ордена визитанток (около 1650 года). В этом монастыре в 1641 году умерла основательница ордена Жанна де Шанталь, а часовня вплоть до 1998 года была часовней лицея де Банвиля. В часовне находится мавзолей пэра Франции, последнего представителя знаменитого рода Монморанси Генриха II де Монморанси, казнённого за участие в заговоре против кардинала Ришельё на стороне Гастона Орлеанского. Его вдова, ушедшая в этот монастырь в 1637 году, посвятила свою жизнь и состояние муленской обители и сооружению примечательного мавзолея, украшенного скульптурными работами Мишеля Ангье.

Культурное наследие

  • Муниципальный театр, построенный в XIX веке в стиле классицизма.
  • Музей Анны де Божё, принадлежащий департаменту Алье и муниципалитету Мулена, с 1910 года располагается в старинном Павильоне Анны де Божё, первом во Франции здании в стиле Возрождения). В музее представлены замечательные коллекции скульптур (XII—XVII веков), полотна германских и фламандских мастеров от Средневеровья до Ренессанса, керамические изделия XVI—XVIII веков и большая археологическая экспозиция.
  • Музей строительства располагается в стенах старинного дома XVIII века, где в постоянной экспозиции представлены этапы развития технологии строительства: методики, материалы, модели, чертежи, секреты.
  • Национальный центр иллюстрирования, открытый в октябре 2005 года, представляет работы иллюстраторов книг для детей и юношества, а также хранение этих произведений. По решению Генерального совета департамента Алье, с 2012 года центр стал Музеем детских иллюстраций[7].
  • Национальный центр сценического костюма и сценографии был открыт 1 июля 2006 года. Здесь хранится изысканная коллекция из 10000 сценических костюмов и их аксессуаров, переданных сюда тремя национальными учреждениями — Национальной библиотекой Франции, театром Комеди Франсэз и Государственной парижской оперой.
  • Музей Посещения представляет наследие Ордена посещения пресвятой Девы Марии. В коллекции собраны текстильные изделия, уникальные своей необычностью и разнообразностью, изделия из драгоценных металлов, гражданской и религиозной направленности, а также предметы искусства и благочестия, датированные от 1550 года да наших дней. Музей имеет общеевропейский статус.
  • Триптих в Муленском кафедральном соборе можно посетить в сопровождении гида. Муленский мастер, чьей идентификации было посвящено множество научных работ, трудился при дворе Бурбонских герцогов. В числе его произведений находится триптих Муленского собора, датированный 1502 годом, сохранившийся до нашего времени в великолепном состоянии. На нём представлена Богоматерь во Славе, в окружении жертвователей, бурбонского герцога Пьера II и его супруги Анны де Божё с дочерью Сюзанной. Этот триптих считается одной из вершин средневекового искусства. Идеально выполненный во фламандском стиле, он стоит в одном ряду с Изенгеймским алтарём или с шедеврами Лувра.

Напишите отзыв о статье "Мулен (Алье)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 Histoire de Moulins, Henry Faure.
  2. [www.epik-art.com/regions-decouverte/autres-villes/750/204/moulins-une-terre-a-part-en-pays-bourbon.html Мулен, владение в Бурбонских землях] (фр.)(недоступная ссылка — история). Epik’Art. Проверено 11 октября 2012. [web.archive.org/20080321101556/www.epik-art.com/regions-decouverte/autres-villes/750/204/moulins-une-terre-a-part-en-pays-bourbon.html Архивировано из первоисточника 21 марта 2008].
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Histoire de Moulins, 990—1990, Henriette Dussourd.
  4. 1 2 3 [www.bourbonrama.fr/fr/60.html Административное управление бурбонским герцогством] (фр.). Сайт Bourbonrama. Проверено 11 октября 2012. [www.webcitation.org/6BWB0zW3G Архивировано из первоисточника 19 октября 2012]..
  5. [micbourbonnais.free.fr/histo.htm Site Internet sur le Bourbonnais]
  6. В 3-м параграфе
  7. [www.mij.allier.fr Официальный сайт музея].

Литература

Henriette Dussourd. Histoire de Moulins, d'après la chronique de ses habitants. — Клермон-Ферран: Éd. Volcans, 1975. — 292 с. — ISBN 2-85260-037-4.

Отрывок, характеризующий Мулен (Алье)

Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мулен_(Алье)&oldid=79753629»