Пол Муни

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Муни, Пол»)
Перейти к: навигация, поиск
Пол Муни
Paul Muni
Имя при рождении:

Мешилем Мейер Вайзенфройнд

Дата рождения:

22 сентября 1895(1895-09-22)

Место рождения:

Лемберг, Австро-Венгрия

Дата смерти:

25 августа 1967(1967-08-25) (71 год)

Место смерти:

Монтесито, США

Гражданство:

Австро-Венгрия Австро-Венгрия
США США

Профессия:

актёр

Карьера:

19291962

Награды:

«Оскар» (1937)

Пол Муни (англ. Paul Muni, 22 сентября 1895, Лемберг — 25 августа 1967, Монтесито[en]), урождённый Мешилем Мейер Вайзенфройнд (Meshilem Meier Weisenfreund) — известный голливудский кино- и театральный актёр 30-х — 40-х годов. Лауреат премии «Оскар» (1937). Наиболее известная работа актёра — чикагский гангстер из фильма Говарда Хоукса «Лицо со шрамом» (1932). Также сыграл главные роли в фильмах-биографиях «Повесть о Луи Пастере» (1935), «Жизнь Эмиля Золя» (1937) и «Хуарес» (1939).





Биография

Актёр родился 22 сентября 1895 года в Лемберге, Австро-Венгрия, (в настоящее время — Львов, Украина) в семье Натана и Салли Вайзенфрейнд — актёров еврейского театра, спектакли которого проходили на идише. В 1900 году его родители переехали в Лондон, а через два года эмигрировали в Америку, где сначала жили в Кливленде, а затем в 1908 году обосновались в Чикаго. Муни дебютировал на сцене еврейского театра в 1907 году в возрасте двенадцати лет, сыграв 80-летнего старика в пьесе «Два трупа на завтрак». В то время он был известен под своим уменьшительным именем Муни Вайзенфрайнд. Вскоре им заинтересовался Морис Шварц, директор Еврейского художественного театра (Yiddish Art Theater) на Второй авеню Манхеттена, и подписал с юным актёром контракт. В 1921 году Муни женился на еврейской театральной актрисе Белле Финкель, сестре бродвейского режиссёра Эйба Финкеля и дочери антрепренёра Мориса Финкеля, и прожил с ней в браке до конца жизни.

В 1926 году Муни дебютировал на Бродвее в постановке «Мы — американцы». В 1929 году, когда актёру было уже тридцать четыре года, кинокомпания Fox Studios предложила ему контракт, и в том же году Муни снялся в двух фильмах — драме «Храбрец» и мелодраме «Семь лиц». Несмотря на то, что за роль в «Храбреце» он получил номинацию на премию «Оскар», киноиндустрия разочаровала Муни, и он вернулся на сцену театра.

Только в 1932 году Муни вновь появился на киноэкране (незадолго до этого его рассматривали на роль Дракулы, но актер отказался). В паре с Энн Дворак он снялся в фильме «Лицо со шрамом», а затем в криминальном фильме «Я — беглый каторжник», за который снова был номинирован на «Оскар». После этого на одаренного актёра обратили внимание продюсеры из Warner Bros. и подписали с Муни долгосрочный контракт, по условиям которого актёр имел право принимать сценарии по своему усмотрению и получал по 50 тысяч долларов за фильм.[1]

После драмы 1933 года «Мир меняется» и комедии 1934 года «Привет, Нелли!» кинокарьера Муни стала развиваться быстрыми темпами. В 1935 году вышло сразу четыре фильма с его участием — фильм-нуар «Город на границе» (в этом фильме он играл дуэтом с Бетт Дэвис), криминальные драмы «Чёрная ярость» и «Доктор Сократ» и фильм-биография Уильяма Дитерле«Повесть о Луи Пастере», где Муни исполнил роль прославленного французского микробиолога и химика Луи Пастера и был удостоен за её блестящее исполнение премии «Оскар» и награды Венецианского кинофестиваля.

В 1938 году Муни был вновь номинирован на «Оскар» — на этот раз за исполнение роли французского писателя-классика Эмиля Золя в картине «Жизнь Эмиля Золя». В 1939 году вышла ещё одна картина-биография с участием Муни — мелодрама «Хуарес» о жизни мексиканского национального героя Бенито Хуареса, где в паре с актёром снова играла Бетт Дэвис.

Помимо таланта актёр был известен своими эксцентрическими привычками. Между дублями Муни играл на скрипке, чтобы успокоить нервы, и панически боялся одежды красного цвета (ходит легенда, что иронизируя над страхом партнера по площадке фильма «Ангел на моём плече», игравший чёрта Клод Рейнс нарочно надевал темно-красный костюм, который впоследствии был представлен на афише фильма). Он был очень стеснительным по характеру[2] и кроме того настороженно относился к незнакомым людям, в разговоре с которыми предпочитал молчать или обходиться несколькими короткими фразами.[3] Муни высоко ценил мнение жены и переснимал сцены, если Белле казалось, что дубль получился неудачным.

19 июля 1940 года закончился контракт Муни с Warner Bros. Далее он продолжал играть в театре и время от времени снимался в кино (в 40-х вышло всего пять фильмов с его участием). В 50-х он снимался на телевидении, а в 1955 году получил премию «Тони» за исполнение роли Генри Драммонда в спектакле «Пожнешь бурю» (Inherit the Wind); см. также Обезьяний процесс). В том же году у актёра обнаружили опухоль около глаза, и летом он перенес операцию по ампутации глаза. В 1959 году в прокат вышел последний фильм с участием Муни — драма Дэниэла Манна «Последний рассерженный человек», — за роль в котором он получил шестую номинацию на премию «Оскар». После этого Муни ушёл из кино и 25 августа 1967 года скончался в возрасте семидесяти двух лет. Похоронен на кладбище Hollywood Forever в Лос-Анджелесе.

Интересные факты

Фильмография

Год На русском На языке оригинала Роль
1959 Последний рассерженный человек The Last Angry Man Доктор Сэм Абельман
1952 Незнакомец на прогулке Imbarco a mezzanotte Незнакомец с пистолетом
1946 Ангел на моём плече Angel on My Shoulder Эдди Кэгл / Судья Фредерик Паркер
1945 Контратака Counter-Attack Алексей Кульков
Песня на память A Song to Remember Профессор Джозеф Элснер
1942 Коммандос атакуют на рассвете Commandos Strike at Dawn Эрик Торсен
1941 Гудзонов залив Hudson’s Bay Пьер Эсприт Рэдиссон
1939 Мы не одни We Are Not Alone Доктор Дэвид Ньюком
Хуарес Juarez Бенито Хуарес
1937 Жизнь Эмиля Золя The Life of Emile Zola Эмиль Золя
Женщина, которую я люблю The Woman I Love Лейтенант Клод Мори
Добрая Земля The Good Earth Ван Лан
1935 Повесть о Луи Пастере The Story of Louis Pasteur Доктор Луи Пастер
Доктор Сократ Dr. Socrates Доктор Ли Кардвелл, он же доктор Сократ
Чёрная ярость Black Fury Джо Радек
Город на границе Bordertown Джонни Рамирес
1934 Привет, Нелли! Hi, Nellie! Брэд Брэдшоу
1933 Мир меняется The World Changes Орин Нордхольм
1932 Я — беглый каторжник I Am a Fugitive from a Chain Gang Джеймс Аллен
Лицо со шрамом Scarface Антонио Камонте
1929 Семь лиц Seven Faces Папа Чибу / Диаблеро / Вилли Смит / Франц Шуберт / Дон Жуан / Джо Ганс / Наполеон
Храбрец The Valiant Джеймс Дайк

Награды и номинации

Награды

Номинации

Пол Муни пять раз номинировался на получение премии «Оскар» за лучшую мужскую роль:

Напишите отзыв о статье "Пол Муни"

Примечания

  1. Согласно информации на [tcmdb.com/participant/participant.jsp?participantId=137331|122175&afiPersonalNameId=null TCMDB.com]
  2. Muni is very shy, really afraid to meet strangers and hardly ever has been interviewed. [www.newspaperarchive.com/Viewer.aspx?img=WzJJ0cfXWDaKID/6NLMW2uUHRCbelRkbXKmE6dw2ePqWVq5MZFvdi0IF+CsZYmrz Oakland Tribune] от 24 августа 1958 года
  3. But until he knows person he may be silent or short-spoken. [www.newspaperarchive.com/Viewer.aspx?img=e0sfgs8TnFyKID/6NLMW2kCe+Pl2Kt9YeCt90Z0jaYwRo/YfKFXdiUIF+CsZYmrz The Lima News] от 1 октября 1939 года

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Пол Муни
  • [film.virtual-history.com/person.php?personid=1620 Film.virtual-history.com]
  • [www.allmovie.com/cg/avg.dll?p=avg&sql=2:51322~T1 Allmovie.com]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Пол Муни


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.