Мурад I

Мурад I مراد اول‎ - Murâd-ı evvel<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Османский султан
1359—1389
Предшественник:	Орхан I
Преемник:	Баязид I
Рождение:	1319 или 1326 Малая Азия
Смерть:	28 июня 1389(1389-06-28) Косово поле
Отец:	Орхан I
Супруга:	Гюльчичек-хатун, Паша Мелек-хатун, Кера Тамара-хатун, Фюлане-хатун
Дети:	сыновья: Баязид I, Яхши-бей, Якуб-челеби, Савджи-бей, Ибрагим-бей Дочери: Нефисе-хатун и Султан-хатун

Мура́д I (осм. مراد اول‎ — Murâd-ı evvel, тур. Birinci Murat; 1319 или 1326—1389) — османский султан, правивший с 1359 по 1389 годы. При Мураде османское государство расширило свою территорию в Анатолии и на Балканском полуострове, также произошли важные реформы в системе управления государством. Мурад — первый правитель османов, принявший титул султана, он же превратил государство, бывшее когда-то небольшим тюркским племенем, в Османскую империю. Его матерью была Нилюфер хатун.

Завоевания

Мурад унаследовал трон от своего отца, Орхана, и в первые годы после его смерти боролся за власть с братьями Ибрагимом и Халилем, которые в конце концов были умерщвлены по его приказу.

В 1362 году был создан первый корпус янычар, формировавшийся из подростков и юношей немусульманских семей, которые получали военное воспитание и становились первоклассными пехотинцами. Наличие организованной пехоты позволило османскому войску вести осады и штурмы крепостей.

Вскоре после начала правления Мурада его войска вторглись в западную Фракию и взяли византийские города Адрианополь и Филиппополь. В 1365 году Адрианополь (тур. Эдирне) стал новой столицей Мурада. Император Иоанн V Палеолог вынужден был подписать с турками унизительный договор, по которому он отказывался от восполнения потерь, понесённых во Фракии, и оказания помощи сербам и болгарам в сопротивлении османской экспансии, также он обязан был оказывать османам поддержку в борьбе с их турецкими соперниками в Малой Азии. Через десять лет Иоанн V фактически стал вассалом Мурада I.

Однако до того он не оставлял попыток найти союзников для войны с османами. Палеолог мог найти союзников среди католических монархов, лишь пообещав подчинить греческую церковь католической. Он сделал это во время тайного визита в Венгрию, но был захвачен на обратном пути болгарами и заточён ими в крепость. В 1366 году Амадей VI Савойский с небольшим войском крестоносцев явился на помощь императору, вторгся в захваченные турками земли и отбил у них полуостров Галлиполи, но не стал задерживаться на месте, отправившись воевать с болгарами. Вскоре османы вернули захваченные христианами территории.

В 1371 году войска Мурада в битве на реке Марице сокрушили 20-тысячную союзную армию христианских правителей Южной Европы, после чего захватили македонские города Драма, Кавала и Серре. Эти победы позволили увеличить присутствие турок на Балканском полуострове и сделать правителей северной Сербии и Болгарии данниками Мурада.

Завоевания османов на время прекратились в 1370-х годах из-за внутренних смут. В 1373 году против Мурада выступил его сын Савджи, который вместе с наследником византийского престола Андроником IV в 1376 году взял Константинополь и сместил императора Иоанна V. Мурад лично подавил этот мятеж, осадив сына во Фракии. Савджи был схвачен и предан мучительной казни. Иоанн V, освободившись из заключения, при помощи султанских войск вернул Константинополь и сурово наказал своего сына.

В 1380-х годах Мурад продолжил наступление на запад. В 1385 году он взял Софию, а в 1386 году — Ниш. В Малой Азии территория государства была расширена до Токата путём присоединения бейликов Гермиян, Текке и Хамид. Несколько бейликов объединились в антиосманскую коалицию под руководством Карамана, но потерпели поражение в Конье в 1386 году. В 1389 годах турецкая армия под командованием Мурада и его сына Баязида разбила коалицию из сербских и боснийских правителей в битве на Косовом поле, хотя сам Мурад перед началом сражения был смертельно ранен сербским князем Милошем Обиличем, под видом перебежчика проникнувшим в шатёр султана. Трон Османской империи унаследовал сын Мурада, Баязид I.

Литература

• Рыжов К. В. Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
• Кинросс, Лорд. Расцвет и упадок Османской империи = Ottoman Centuries: The Rise and Fall of the Turkish Empire. — М.: Крон-Пресс, 1999. — 696 с. — ISBN 5-232-00732-7.

Отрывок, характеризующий Мурад I

Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.