Муратов, Владимир Сергеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владимир Сергеевич Муратов
Дата рождения:

27 августа 1929(1929-08-27)

Место рождения:

село Хмелёвка, Сибирский край, СССР
(ныне Алтайский край, Россия)

Дата смерти:

30 декабря 2005(2005-12-30) (76 лет)

Место смерти:

Гусь-Хрустальный, Владимирская область, Россия

Гражданство:

СССР СССР, Россия Россия

Награды:

Золотая медаль АХ СССР (1978)

Звания:

Влади́мир Серге́евич Мура́тов (1929 — 2005) — советский, российский художник декоративно-прикладного искусства по стеклу, керамике и эмали. Народный художник Российской Федерации, член РАХ, обладатель многочисленных наград и премий СССР и России[1].





Биография

Ранние годы

Будущий художник родился 27 августа 1929 года в селе Хмелёвка Сорокинского (сейчас Заринского) района Сибирского края)[2].
Родители расстались и мать Аполлинария Гавриловна вышла замуж вторично за Сергея Яковлевича Муратова, от которого родила дочерей Валентину, Лидию и Ларису. Сергей Яковлевич признал Володю сыном, дал ему свои отчество и фамилию. К несчастью, Сергей Яковлевич скончался в 1939 году в Горно-Алтайске от скоротечного туберкулёза и десятилетний Володя остался единственным мужчиной в семье, которая сначала переехала в деревню Чоя, а затем в деревню Энерга.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3923 дня]
Вскоре после смерти мужа Аполлинария Гавриловна была репрессирована и дети оказались в детских домах. Там их застала война.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3923 дня]
После войны мать была освобождена и семья воссоединилась в эвакуации в Алма-Ате. Там Володя работал токарем на заводе. Затем он завербовался на лесосплав в Барнаул, где и закончил вечернюю школу.

Начало творческого пути

Семья переехала в Новокузнецк к родне, Володя продолжая работать токарем на НКМК, ходил во Дворец металлургов к преподавателю Г. И. Улько в класс рисования. Определившись с решением продолжать художественное образование, по совету преподавателя в 1952 году будущий академик поехал в Одессу и поступил в Одесское художественное училищена керамическое отделение. По окончании в 1957 году поехал в местечкоБарановка (Житомирская область) работать на фарфоровом заводе[3].

Созданная им композиция «Украинские петушки и курочки» были отмечены на Всемирной выставке в Брюсселе 1958 года. Однако уже в 1959 художник решает продолжить образование в ЛВХПУ имени В. И. Мухиной на отделении стекла у В. Ф. Маркова, Б. А. Смирнова, К. М. Митрофанова. По окончании училища в 1966 году распределился в город Фрунзе (современный Бишкек).

Ожидая разрешения на открытие собственной мастерской преподаёт во Фрунзенском художественном училище и работает в Художественном фонде Киргизской ССР, где создаёт коллекцию деревянных кукол. Не видя перспектив с мастерской, возвращается в Ленинград и перераспределяется в 1966 году в Гусь-Хрустальный на Гусевской хрустальный завод.

Наработав опыт, в 1970 году становится членом СХ СССР, продолжает развиваться и создаёт вазу «Катунь», с которой едет на выставку стекла в Венецию. По возвращении Владимир Сергеевич, глубоко впечатлённый поездкой, создал скульптурную композицию «Воспоминание о Венеции», принесшую ему профессиональную известность. В это же время он начал работать над возрождением утраченной техники гутного стекла[4] и не только добился успеха, но и усовершенствовал эту старинную технику.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3923 дня]

Признание, начало академического периода

В 1974 году стал лауреатом Государственной премии РСФСР имени И. Е. Репина. С редкой работоспособностью он продолжает работать как над разработкой поточных моделей так и над экспериментальными, авторскими произведениями, среди которых "Согдиана", за которую он получил в 1978 году Золотую медаль АХ СССР, в 1988 году член-корреспондент АХ СССР в 1989 году он становится одним из последних Народных Художников РСФСР, а затем наступили 1990-е годы. Завод переживал кризис и в 1997 году Владимиру Сергеевичу пришлось его покинуть.

Академический период - эмали

Умевший "преодолевать обстоятельства" художник не растерялся. Его привлекало "искусство рожденное в огне" и он отдал своё внимание новому для него направлению - эмалям. Начал посещать международные симпозиумы эмальеров в Ростове и довольно быстро нащупал свой стиль - легкий как акварель и в то же время экспрессивный. Путешествуя по средний Азии, Кавказу, Греции, Индии, Непалу Муратов пишет акварели, некоторые из которых впоследствии стали эскизами к эмалям.

В 2000 году Владимир Сергеевич стал почетным гражданином города Гусь-Хрустальный.

В 2001 Действительный член Российской академии художеств.

То есть в свой академический период творчества Владимир Сергеевич, широко известный как художник по стеклу, занимался не столько стеклом, сколько эмалями и рисунком.

Из интервью[5]: «Очень горжусь тем, - говорил художник, - что из 360 моих творческих работ три находятся в Эрмитаже, это для меня большая честь. Шестнадцать работ хранится в Русском музее, есть мое стекло в Историческом музее, во Всероссийском музее декоративно-прикладного искусства, в музее «Кусково», в Музее современного искусства – на Петровке, в Академии художеств, в Музее хрусталя в родном городе Владимире. Несколько моих работ попали в знаменитый музей Корнинг, в Америке, где собраны лучшие образцы стекла от Древнего Египта до наших дней, в музей стекла в Осаке.»

В 2005 году, в канун нового года Владимир Сергеевич скоропостижно скончался. Он работал до последнего.

Награды, дипломы, персональные выставки

Напишите отзыв о статье "Муратов, Владимир Сергеевич"

Примечания

  1. Муратов.
  2. Константинова, 1979.
  3. Казакова, 1980.
  4. стеклянные изделия, приготовляемые посредством свободного дутья (без применения форм)
  5. Владимир Муратов Стекло Автор: Л. Казакова


Литература

В порядке публикаций:

  • Казакова Л. В. Гусь-Хрустальный: альбом / Под ред. В. Н. Докучаевой и В. И. Савицкой. — М.: Советский художник, 1973.
  • Константинова Л. А. Владимир Сергеевич Муратов: шестнадцать репродукций. — М.: Художник РСФСР, 1979. — 3 с. — (Художники Российской Федерации).
  • Казакова Л. В. Владимир Муратов / Под ред. Е. П. Суздалевой. — М.: Советский художник, 1980.
  • Russian Glass: Gus-Khrustalny = Гусь-Хрустальный: Стекло России. — М.: Внешторгиздат, 1991.
  • Казакова Л. В. Владимир Муратов. Стекло. — М.: Яросвет, 1996.
  • Малинина Т. А. Соло для трубки стеклодува: каталог выставки. — СПб.: Изд-во Государственного Эрмитажа, 2006. — ISBN 5-9501-0065-4.

Ссылки

  • [www.vshr.ru/муратов-в-с Муратов В. С.]. Союз художников России. Проверено 29 июля 2013. [www.webcitation.org/6JdQeuzzA Архивировано из первоисточника 15 сентября 2013].
  • Марина Сафронова. [www.prizyv.ru/archives/328705 Современное авторское стекло выставлено в Гусе] (26 октября 2007). Проверено 29 июля 2013. [www.webcitation.org/6JdQg0vWQ Архивировано из первоисточника 15 сентября 2013].
  • Надежда Севастьянова. [www.prizyv.ru/archives/329328 Вдохновенное стекло Владимира Муратова] (1 сентября 2009). Проверено 29 июля 2013. [www.webcitation.org/6JdQhdWTa Архивировано из первоисточника 15 сентября 2013].

Отрывок, характеризующий Муратов, Владимир Сергеевич

– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.